- Значит, вы никого не подозреваете?
- Нет.
Он вышел и плотно прикрыл дверь, как несколько минут назад, хотя теперь за ним ничто не гналось. Ему просто хотелось сохранить в покое тайну, которой владел Биллик.
13
- Когда?
- Я об этом говорила и даже указывала примерную дату, Она записана в акте… - Найгоф отвечала с раздраженностью. К ней пришло раздражение, и любой вопрос полковника встречался настороженно, с готовностью отпарировать самым грубым образом. Раздражение сменялось иногда приступом меланхолии. Рут Найгоф, смежив веки, откидывала голову и молча сидела несколько минут. Она не слышала или не слушала полковника, и он не мешал ей переживать, а возможно, играть переживание. Как-то она попросила разрешение подойти к окну и долго смотрела на улицу. Глаза ее при этом не щурились привычно, не искали объект для созерцания или изучения, они словно дремали открытыми, и полковнику казалось тогда, что баронесса умирает безмолвно. Но он не торопился вернуть ее в реальность и терпеливо наблюдал за путешествием Найгоф в другом мире. Чаще полковник заставлял себя работать в такие минуты, раскрывал папки и читал. Читал то, что не успел прочесть накануне или делал выписки, тоже не сделанные накануне.
- Вы говорили, что напротив нашего дома по-прежнему магазин? - напомнила баронесса, вернувшись из своего путешествия.
- По-прежнему, - кивнул полковник.
- Мне бы хотелось навестить наш дом.
Брови-щетинки, перепутанные сединой, поднялись, секунду полковник жил удивлением и даже надеждой, но в следующую секунду и то и другое исчезло. Брови снова нависли над глазами хмурым пологом.
- Впрочем, это неправда, - поправилась Найгоф. - Я не жалею прошлого. Оно не снится мне… Должна признаться, что не любила приезжать на Шонгаузераллей и меня не умилял вид матушки, сидевшей за библией или поливавшей на балконе цветы, и, тем более, отца, прижимавшего к больному желудку грелку. Нет… Это была обязанность дочери по отношению к своим родителям, тяжелая и неприятная обязанность… Муж чаще бывал на Шонгаузераллей и даже делал старикам подарки. Это он устроил отца учителем немецкого языка в Туркестанский комитет… Не помню, была ли я благодарна ему, наверное, нет. Не смотрите на меня так строго, господин полковник! Человек не виновен в том, что уходит от прошлого… Так устроен мир…
Полковник выслушал ее и спросил совсем о другом, о том, что занимало его последние дни:
- Когда?
Она повторила уже известное, заученное. Скучно повторила.
На десятый день полковник показал ей заключение экспертизы по поводу срока нахождения "клада" в земле. Анализы установили, что повреждения пластмассовой коробки, имитирующие длительность пребывания ее в грунте, осуществлены с помощью раствора кислот, остатки которого найдены на поверхности ларца и клеенки, а также в тонком окружающем слое земли. Слой этот не соответствует структуре почвы "второго километра" и внесен искусственно вместе с коробкой. Срок нахождения "клада" в грунте, судя по уплотнению верхнего слоя не более 6-8 месяцев.
- Когда же? - повторил полковник, принимая из рук Найгоф прочитанное ею заключение.
Она пожала плечами и как-то устало вздохнула.
- Не знаю.
Полковник терял терпение, и с губ его готова была сорваться грубость, но вдруг понял, что это не подействует. Сейчас не подействует - к баронессе пришла апатия, отстраняющая все от себя или пропускающая без отклика любое насилие.
- Может быть, что-то знаете?
Она закурила, пытаясь, видно, возбудить себя. Долго тянула пьянящий аромат табака. Курила и смотрела на пепел, на пальцы, совсем уже потерявшие следы многолетних забот.
- Мне не говорили, - призналась она, не поднимая глаз. Впервые призналась за долгие десять дней. - Да я все равно ничего не поняла бы в этой химии. Назвали только квадрат. И еще показали фото участка…
- С крестиком на условленном месте? - заторопился уточнить полковник.
- Нет… Они не так глупы, чтобы фиксировать мое внимание на конкретном сантиметре. Осведомленность невольно толкала бы меня к этому месту и заставила раскрыть себя, во всяком случае, в чем-то проявилась бы…
- Остроумно.
- Но ваша экспертиза разрушила оригинальный замысел…
- И не только экспертиза, - заметил полковник. - Я с самого начала не верил в этот "клад".
- Можно не верить, можно подозревать и даже носиться с этим подозрением всю жизнь, но только доказательства приносят убежденность…
- Кто зарыл шкатулку? - отбросив теоретические рассуждения арестованной, вернулся к главному полковник.
- На этот вопрос я не могу ответить. Мне не показывали человека, осуществлявшего закладку "фундамента" и даже не называли фамилии. Зачем давать мне в руки конец нити, согласитесь со мной, господин полковник. К тому же клад играл роль громоотвода и к нему надо было прибегнуть лишь в критический момент.
- И такой критический момент наступил?
- Да, если я оказалась в вашем кабинете…
- Значит, клад пускался в ход в случае ареста?
- Вернее, в случае возникновения опасности. Мне не пришло в голову, что за мной следят, иначе я бы сразу нашла полянку с четырьмя соснами… Сама нашла.
Найгоф прервалась и посмотрела пытливо на полковника. С какой-то требовательностью посмотрела, словно подозревала о существовании тайны, которую он скрывал от нее все это время.
- Скажите, господин полковник, вы уже искали что-то на втором километре… Вы знали о "кладе"?
Он улыбнулся, как улыбаются подкузьмившие соперника хитрецы. И глаза его, выцветшие, усталые глаза, вдруг заискрились лукавством.
- Не знали!
- Не знали?! - ужаснулась Найгоф.
- Да, но когда увидели в лесу Рут Хенкель, тогда вы для нас были еще Рут Хенкель, - то подумали о каком-то "кладе". Проще говоря, догадались, что гостья из Западного сектора зря не появится в таком глухом месте и не станет без цели прогуливаться по лесным полянкам. К тому же мы знали вас, фрау Найгоф, знали ваше прошлое, ваш характер, ваши склонности, а это многое значит…
- Я навела вас на второй километр, - с досадой произнесла Найгоф. - Боже мой! Только я…
- Только вы… И разрешите от своего имени принести вам благодарность, Рут Хенкель!
- И вы способны еще шутить!
- Пока - нет. Но не огорчайтесь, фрау Найгоф. Мы знаем, что с нами борются и борются постоянно, и не вы, так другой мог, вернее, должен был явиться на второй километр. Ведь вам нужен "клад"?
- Мне?!
- Не буквально. Кому именно, вы лучше меня знаете. Так что же вас интересовало, фрау Найгоф? Нет, нет, отбросим шкатулку, я не ее имею в виду! Что?
- Вы вернулись к вопросу, господин полковник, который задали первым десять дней назад. Помните?
- Помню… И надеюсь, он будет последним.
Найгоф испуганно отшатнулась, словно услышала что-то страшное.
- Почему последним! Почему?..
14
После второго стакана самогона он захмелел. Капуста, натолканная во все уголки рта, холодная, сочная капуста мешала ему говорить - лезла наружу, выдавливалась соком на подбородок, да и говорить, собственно, было нечего. Всего два слова:
- Хороша ты, Зоська… Ой, хороша…
Горячий картофель рассыпчатой горкой высился перед ним и манил духовитым паром. Не прожевав еще капусту, он всей пятерней ухватил огромную картофелину и жадно запихал в рот.
- Значит, говоришь, никто не приходил? - захлебываясь жаром и вкуснотой, спросил он.
- Нет.
- Это правильно. Пусть не приходят. А только зачем в окне огонь был? С вечера…
Зося стояла у стены в своей привычной позе, переплетя руки на груди, и смотрела на коротыша с брезгливым равнодушием. И отвечала тоже равнодушно, цедя сквозь зубы:
- Соседка Степанида заглядывала.
- Соседка, это ничего… Соседка пусть… - Коротыш потянулся за второй картофелиной. - Лишь бы другие не заглядывали.
- Да кому заглядывать-то?
Он пьяно усмехнулся:
- Кому! Мало ли людей в лесу. Дорога приметная, хата твоя с краю, отчего не зайти погреться. Среди сосен ведь холодно…
Насторожилась Зося: прежде о лесе коротыш не упоминал, будто не существовало леса. Неспроста повел, видно, разговор.
- Глупости.
- Ха, глупости! Тридцать человек сманили, вот тебе и глупости. И остальных ждут. А? Ждут? Как думаешь?
Опасный оборот принимал разговор, чтобы пресечь его, Зося подошла к столу и налила в стакан коротыша самогону.
- За это спасибо… Уважаю добрых баб, с ними не пропадешь.
Она вздохнула горестно:
- Яша, однако, пропал…
- Сам виноват. Любил шибко тебя, да и на лес заглядывался.
- А ты не боишься?
Коротыш сыто и устало глянул на Зосю, на огромную и, кажется, доступную.
- Чего бояться?
- Любить меня не боишься?
Веселый хохоток негромко, но заливисто покатился по комнате.
- Я-то?! - И коротыш потянул руку к Зосе. Не твердую, но смелую, не ждущую сопротивления.
- Выпей прежде! - попросила хозяйка. Отчего-то ласково попросила, словно боялась, что он забудет о самогоне.
- Это не уйдет, - отмахнулся коротыш и снова потянул руку к ней, к горячему локтю ее, что был почти рядом.
- Пей! - уже не попросила, а потребовала Зося. - Другую не налью.
- А, черт! - досадливо ругнулся он. Схватил поспешно стакан и так же поспешно плеснул в рот тошнотворно разящую сивухой влагу. Плеснул раз и два. Стакан был велик, и единым духом одолеть его не удавалось. И пока булькала жидкость, пока он трудно проглатывал ее, за печью, за увядшей цветастой занавеской, скрипнула койка и что-то поднялось шуршащее и вздыхающее.