Она спохватилась, поняла, что увязла, и с вызовом посмотрела на гостя: соврала, мол, да наплевать! Все одно - не выкрутишься.
- Только вы не подумайте чего. Коротыш мне не нужен был. Противный такой, смотреть тошно… Просто пили. В другом месте-то неудобно, немцы следят, ну, а тут - четыре стены, чужой глаз осекется на улице.
Саид задумался: можно ли говорить с хозяйкой начистоту. Хотя легионеры и намекали на связь Зоси с партизанами, даже переход тридцати человек на сторону Советских войск объясняли участием этой бабы в переговорах Курамысова с командованием лесной армии, но предположения эти как-то не вязались с обликом Зося и особенно с ее поступками. Уж больно простой и глуповатой казалась хозяйка.
- Многие здесь бывали? - спросил он, желая проверить, насколько широк круг знакомых Зоси и есть ли в числе этих знакомых офицеры.
- О чем это вы? - скосила глаза на гостя хозяйка. - Не пойму.
- Курамысов бывал?
Она отшатнулась: так по стене и скользнула плечами. Движение заставило ее вдруг почувствовать холод, поежиться. Шагнула к печи, подцепила железную клюшку и стала ворошить ею поленья. Искры звездной россыпью заметались под малиновым сводом, кинули тысячи светляков на лицо и плечи женщины. И увидел Саид, как сильна она, как белеют ее тревожные и упрямые глаза. Почудилось ему, что Зося способна вот этой же толстой раскаленной клюшкой ударить его, ударить насмерть. И, может, сейчас она думает о том, как лучше обрушить железо на его голову. Не по себе сделалось Саиду, захотелось отодвинуться подальше, за стол, заслонить себя чем-нибудь надежным. А наперекор инстинктивному желанию уберечься, вспыхивало желание обнять ее, впиться губами в опаленное огнем лицо, в чуть обнаженные воротом кофточки плечи, сжимать ее сильное тело руками…
Железо калилось, позвякивало, тычась в горячий камень, поднимало и поднимало звездные россыпи. А Зося упрямо, с жестокой решимостью смотрела в огонь. Саид все же отодвинулся. Издали сказал:
- Вас предают.
Кого, вас, не пояснил, но Зося догадалась. Смолчала, ожидая еще каких-то слов.
- Сегодня надо уйти, - посоветовал Саид. - Завтра будет, пожалуй, поздно…
В печи уже нечего было делать, а Зося все ворошила поленья, воевала с ними и воевала упрямо и зло. Сгорая, искры жгучим пеплом жалили ее лицо. Не отстраняясь, она принимала боль, и только делалась еще упрямее и злее. Вдруг сказала:
- Он придет нынче.
Это было у нее внутри. Все время было, пока стояла у огня, пока ворошила поленья и обжигалась искрами. Ждала минуты, чтобы вынуть из себя и отдать гостю. Зачем, понимала плохо. Просто чуяла, нужен этот коротыш с рассеченной губой эсэсовскому офицеру. Ненавистный ей коротыш…
- Почему сегодня? - спросил Саид.
- Не знаю… Так сказал. Велел картошку и самогон припасти.
- Один придет?
- Прежде один хаживал.
- Огонь в окне - знак ему? - уточнил Саид.
Зося еще раз перевернула поленья, будто хотела прибавить жару. Этой заботой отвлекла себя от слишком прямого вопроса. Ворошила и обдумывала. Понял Саид - трудно ей, но не помог. Ждал точного ответа.
- И ему тоже… - буркнула Зося.
Теперь стало ясно: хата служила маяком для кого-то. И именно это, среднее окно, с проломанными ставнями. Щель бросала узкую полоску света в поле, протянувшееся между деревней и березовой рощей. Свет означал, видимо, что у хозяйки кто-то гостит. Ведь Зося запалила коптилку, как только вошел Саид.
- Когда пожалует этот коротыш? - уточнил он.
- Да время уже… Поверка вечерняя, поди, кончилась.
Саид посмотрел на часы - было семь. Легионеры должны стоять на линейке, если, конечно, капитан Биллик решится сегодня строить батальон. Соединенные воедино легионеры - уже опасность, и вряд ли немцы захотят рисковать, получив анонимное предупреждение о готовящемся переходе батальона к партизанам. К тому же метель и темнота - все для мятежа. Лучше не искушать дьявола!
- Зачем он тебе? - спросил неожиданно хозяйку Саид. И было в этом вопросе что-то взволнованное и даже ревнивое. Негодование какое-то было.
Свой интерес Зося отбросила, будто не существовал он. Сказала о коротыше - цинично и грубо:
- Зачем? Зачем к бабам ходят…
"И это - неправда, - подумал Саид. Какая-то необъяснимая убежденность заставила его очистить хозяйку. - Конечно, неправда!"
Горячая клюшка вдруг резко звякнула, вздрогнуть заставила Саида. Зося повернулась к гостю, посмотрела на него с вызовом.
- Ты вот зачем пришел?
Вся в свете печи она казалась большим и грубым слепком с чего-то сурового и грозного. Но не устрашающего, а манящего. И оголенный изгиб плеча мучил гостя.
- Зачем он тебе? - упрямо повторил Саид.
- Отстань!
Не хотелось ей касаться простого, само собой разумеющегося и, может быть, унизительного. Устала от мужского откровения. А тут еще ревность будто.
Он не обиделся. Только отвернулся, чтобы не видеть ее.
Снова Зосю заняла коптилка. Подошла к ней, взяла в руку, но не понесла, а задержала в воздухе, что-то обдумывая.
- Уйдешь? - спросила сухо и даже скучно. - Или останешься?
Саид ответил:
- Останусь.
Коптилка поплыла к окну.
- Не надо, - остановил Саид. - Верни на место. А лучше погаси!
Она удивленная застыла посреди комнаты. И к удивлению опять присоединилась тревога. Прежняя тревога, с которой она встретила гостя.
- Ведь он придет!.. Ведь я же сказывала, - попыталась объяснить Зося.
- Знаю.
Тогда она нерешительно, чего-то страшась и что-то угадывая, задула огонь.
В темноте он спросил:
- Оружие при нем?
Она долго не отвечала. А когда снова пробудился ее голос, он был приглушенным и взволнованным:
- Вроде нет…
11
Там же, в лесу, на втором километре Берлинского кольца, ларец, обернутый почти истлевшей клеенкой, был вскрыт. Делалось это довольно церемонно, с торжественностью.
Рут Найгоф, переплетя на груди ладони, поламывала пальцами, выражая этим нетерпение, тревогу и радость одновременно.
- Господин полковник, - повторяла она прерывающимся от волнения голосом, - господин полковник, не забудьте наш уговор… Мои условия не забудьте.
Полковник казался равнодушным, но видимое равнодушие и даже спокойствие давалось ему не легко. Он потерял уверенность в себе, во всем, что делал и чего добивался всю последнюю неделю. Ничтожный ларец, обернутый желтоватой клеенкой, опрокинул здание, построенное логикой и убежденностью следователя. Опрокинул своим существованием. А когда убежденность рушится, вступает в свои права разочарование. Противнейшее чувство, от которого становится муторно на душе. В такие минуты полковник обычно замыкался, молчал. Все - борьба решительного "нет" с робким "да" проходила внутри. Он должен был верить и в то же время не верить тому, что происходило на его глазах. Ларец выкопали, ларец существует, значит, легенда Найгоф подтверждается, а полковник отвергал ее, упорно отвергал…
Подчиненные полковника находились в еще большем, чем их начальник, смятении. С удивлением поглядывали они то на ларец, то на своего шефа, как бы спрашивая - принимать клад всерьез или нет. Или, может, закопать его в землю и сделать вид, что его и не искали. Лишь офицер, тот - с руками художника или музыканта, радовался. Радовался своей удаче. И не скрывал этого. Особенно перед баронессой.
Акт вскрытия был составлен этим, третьим, офицером, предварительный акт, в котором еще не значилось содержимое ларца. После того, как текст зачитали и Найгоф одобрила его, полковник кивнул - начинайте! Но прежде, чем нож офицера коснулся клеенки, готовой лопнуть или рассыпаться от одного лишь приближения к ней острой стали, баронесса подняла руку и официальным тоном произнесла:
- Ценности принадлежат мне и перейдут в мое исключительное пользование. Прошу зафиксировать это в протоколе, господа! Приложите к акту опись, сделанную мною при допросе!
Полковник скривил губы - никаких гарантий он не мог дать.
- Ваши права, если они будут доказаны, зафиксирует суд. Я подобными полномочиями не располагаю.
- Дайте слово офицера… Мне этого достаточно, - предложила Найгоф.
- Личные гарантии не принимаются во внимание при судебном разбирательстве. Вы иностранка, фрау Найгоф, а ларец найден на территории суверенного государства. Просьбу фрау Найгоф занести в акт… и вскрывайте!
Офицер записал условия Найгоф и взялся за нож. Клеенка действительно сразу же распалась и обнажила ярко-красный пластмассовый ларец довольно изящной формы с инкрустациями из подделок под сапфиры и алмазы. Он совсем не пострадал, лишь потемнел кое-где в местах, лишенных защиты истлевшей клеенки.
Минута была напряженная. Найгоф, все время рвавшаяся к ларцу, вдруг застыла в отдалении и испуганно уставилась на шкатулку, гроздью рябины горевшую на ладони офицера. И остальные впились в ларец взглядами. Всем хотелось не пропустить мгновения, когда вспыхнут на свету драгоценности. Никто еще не бывал свидетелем вскрытия клада и теперь ждал чего-то сказочного и, главное, неожиданного. Один полковник отвел глаза, испытывая досаду и раздражение. Как не нужен был ему этот проклятый ларец!
- Негодяй! - вырвалось у Найгоф, когда крышка слетела и обнажилась темная глубина ларца. В шкатулке лежали камушки. Самые обыкновенные камушки, которыми пользуются при укладке ложа асфальтовой дороги. И не только камушки, но и осколки кирпича, серого и белого.
- Негодяй! - повторила баронесса, уже со слезами в голосе. И забилась в истерике.
Офицер с руками художника или музыканта попытался ее утешить.
- Вы же доверяли ему…