10
Когда смерклось, он постучал в окно, маленькое, заиндевевшее, опорошенное снегом и еще не светившееся.
Дверь скрипнула сразу, но никто не вышел, только узкая щель обозначилась у косяка. Чей-то глаз, видимо, сквозь эту щель высматривал улицу. А возможно, так отвечали хозяева на тихий стук в окно. И он вошел уже не спрашивая.
Сени были пусты. Пахло теплом и вареной капустой. Овчиной пахло, недавно внесенной со снега и ветра, сохнувшей у печи.
И вдруг:
- Боже! - Не испуганно, а удивленно, от неожиданности.
На пороге комнаты стояла женщина, силуэт ее рисовался в проеме смутными линиями - они растворялись в кисее пара, что ринулся сверху в холодные сени. Какая она, Саид не угадал, только понял - не старая. По голосу. Он был низким и мягким.
- Боже мой! - повторила женщина уже спокойнее, но с явным огорчением и даже досадой. И отступила за порог.
Саид поклонился:
- Здравствуйте!
Она не ответила. Почему-то прижала правую руку к груди, не то защищая себя, не то прикрывая случайно отпахнувшийся ворот кофточки. Заторопилась объяснить свое удивление и огорчение:
- А я думала Вася… - И уже совсем глупо добавила: - Сын мой… С дровами должен был воротиться…
Без труда Саид уловил и смущение женщины, и тревогу, и неумелую ложь: не Васю ждала она.
- Я войду, - сказал он нерешительно. - Можно?
Все так же, стоя на пороге и заслоняя собой горницу, женщина ответила:
- Зачем? Я мужиков не принимаю.
Снова он услышал лишь испуг, теперь явный испуг и даже растерянность.
- Я войду! - повторил Саид и шагнул на женщину, заставил ее посторониться, прижать себя к косяку. И тут, в тусклом свете сумерек, еще бросавших белизну снежного поля в окна, увидел молодое лицо хозяйки. Глаза увидел большие с горящими белками.
В горнице было тепло, и он снял ушанку, расстегнул шинель.
- Зачем? - снова спросила женщина, не протестуя, а лишь упрямо повторяя запрет.
- Надо, Зоя, - добро сказал Саид, желая подчеркнуть этим свои мирные намерения.
- Меня зовут Зося…
- Я буду звать Зоя. Ведь это все равно для вас.
Она пожала плечами и затворила дверь.
- Накиньте крючок! - попросил он, продолжая стягивать с себя шинель. - Больше никто не придет.
Снова испуг оцепенил ее, и она застыла у двери.
- Или вы кого-нибудь ждете?
Неуверенно она произнесла:
- Нет… никого.
- А сына Васю?
- Вася постучит, если поспеет дотемна… А больше никого.
Ее пугала и смущала настойчивость офицера. Он снял шинель и бросил ее на спинку кровати. То, что бросил, было естественно - вешалки не водились в хате, а вот почему разделся! Кто приходил за самогоном, тот не раздевался, да и дальше порога вообще не ступал. Кто намеревался скоротать вечерок у одинокой женщины, не лез нахалом, а предупреждал заранее. Что надо этому?
- Можно присесть? - спросил Саид.
Она помешкала.
- Коли вошли, садитесь… Только у меня самогону нет.
- Нет сегодня?
- Нет, - не вдумываясь в слова, ответила хозяйка. - Не водится…
- Обойдемся, - кивнул Саид. Ему действительно не нужен был самогон, просто хотел еще раз уличить хозяйку во лжи. Она лгала и делала это неумело. - Я по делу… Нужно поговорить с вами наедине и чтобы никто не помешал… Даже Вася.
- А что Вася?
- Ничего. Существует вообще Вася-то, сын ваш?
Она промолчала. Подошла к печке, ярко топившейся и бросавшей сноп желто-красных отблесков на белый некрашеный пол, и взяла с приступка коптилку - маленький пузырек не то с керосином, не то с маслом.
- Я засветлю, - сказала Зося. Лучинкой перенесла огонь из печки на коптилку, подожгла тонкий тряпичный фитилек. Руки у нее тряслись как у старухи, и лучинка плясала, и пузырек качался. Гость явно беспокоил хозяйку. И это удивляло Саида: не один раз, надо полагать, к ней заглядывали солдаты и офицеры в форме СС, привыкнуть должна была к ним, к этой кокарде с белым черепом и перекрещенными костями. Правда, легионеры дали понять Саиду, когда он расспрашивал их о хозяйке крайней хаты, что сидит эта баба неспроста в деревне - кроме солдат батальона наведываются к ней будто бы и партизаны. Никто не видел, но подозрение есть, а, как говорят, дыма без огня не бывает, существует, видно, тропка от леса до ее домика.
Зося прошла к окну и поставила коптилку на подоконник. Кажется, отсюда шире освещалась комната, пламя, боясь морозного дыхания окна, гнулось и свет метался по потолку и стенам.
- Мне свет не нужен, - заметил Саид. Она, опустив пузырек, все еще стояла около окна и испуганно глядела на гостя. До того испуганно, что страх, даже в полусвете, ясно угадывался на ее лице. Как неловко ведет игру, подумал Саид, из рук вон плохо. Неужели не могли подыскать для такой ответственной роли кого-нибудь посмышленнее, смелее? Он поднялся со скамейки и тоже подошел к окну. Зося подумала, что гость тронет ее или хотя бы попытается тронуть и инстинктивно сплела руки на груди, прижалась к стене. Гость не тронул. Глянул в окно, за которым уже ничего не было, кроме темноты и метельной пыли, ударявшейся о стекло. Взял коптилку и переставил в угол, на шкаф, в глухое место.
Зося следила за этим движением гостя с тревогой уличенного в преступлении человека. Она хотела спросить, зачем он переставил коптилку, но по тому, как уверенно и настойчиво действовал гость, поняла - спрашивать не следует. Ему все ведомо, даже мысли ее, незатейливые, наивные мысли.
- Я же сказал, нам надо поговорить наедине, без посторонних.
Испуг перешел в отчаяние. У стены, все так же держа руку на вороте кофточки, Зося заплакала. "А, черт, - рассердился Саид. - Неужели женщины не способны иначе выражать свои чувства!" Неделю назад ему пришлось наблюдать подобную же сцену в лесу, у Берлинер ринга. Не слишком ли частые повторы!
Плакала Зося тихо и как-то скучно, не вызывая у Саида жалости. И плакала, видимо, с досады, от сознания собственной неумелости и неловкости. Слезы были скупыми, и она не вытирала их. Розоватые от огня крупные росинки путались где-то на ресницах, трепыхали, но не падали. От этого глаза Зоси, широко раскрытые, казались прозрачными и бездумными, как у ребенка - одно огорчение и только.
Саид сел на скамейку, притуленную к стене, оказался рядом с Зосей. И от соседства с хозяйкой ему стало легче и проще.
- Его убил капитан? - спросил он участливо, даже с каким-то притаенным сожалением и вроде продолжая давно начатый разговор.
И Зося почувствовала участие, кивнула. Не задумываясь, кивнула.
- Давно? - снова полюбопытствовал Саид.
- Уже месяц скоро…
Он что-то прикидывал в уме, молчал, а Зося, не ожидая новых вопросов, чинясь ей одной лишь ведомой закономерности, вдруг принялась рассказывать:
- Шел ночью, в недозволенное время - им, солдатам, не положено отлучаться после сумерек, вот и выстрелили… Я сидела за спицами, слышу - бах! И еще - бах! Не испугалась, часто стреляют тут, когда надо и когда не надо. Вяжу себе, жду… И не дождалась. Потом утром уже соседка Степанида говорит: "А твоего-то убили…" Вот…
Она повторяла не раз уже сказанное и даже кем-то уточненное.
- Плакала? - без интереса задал вопрос Саид. Хотя в этом и был для него смысл.
Зося кивнула. Не сразу, правда, а когда вспомнила - плакала на самом деле или нет. Не плакала, наверное, подумал Саид, а если и плакала, то вот так, скучно, от досады или отчаяния.
- Он один приходил?
На этот раз Зося торопливо, слишком торопливо кивнула, будто боялась, что гость даже в коротком молчании почувствует ее колебание. Кивок подкрепила словом:
- Один.
- Имя, конечно, не помните?
- Отчего же, Яша.
- Яша?! Ах, да… - Саид сообразил, что легионеры называли себя в деревне на русский лад, стараясь быть понятными.
- Может, как иначе по-ихнему, - пояснила Зося, - не знаю этого.
- А товарищи как называли его?
Она стала припоминать. Глаза еще больше распахнулись, в них горели прежние росные капли, теперь уже на самых кончиках ресниц. Совсем по-детски отдалась мысли Зося. Не предполагала, конечно, что попала в сеть чужую и раскрывает себя.
- Не Якуб? - подсказал Саид.
- Да, да… Якуб… Яков.
- Кто так называл его? Кто из товарищей?
Зося вовсе увлеклась, старательно принялась трудиться.
- Да этот, коротыш… Как его? Ну, с рассеченной губой.
- А?! - сделал вид, что знает, во всяком случае, что видел такого коротыша Саид.
- Он, он, - подтвердила Зося.
И чтобы уточнить, гость подсказал деталь:
- Тот, с которым Яша в Берлин ездил…
- Ага.
Зося вдруг опомнилась - не далеко ли зашла, да и надо ли было идти. Настороженно посмотрела на офицера, пытаясь уловить в его глазах злую мысль. Ничего в глазах не было злого - одно любопытство. Тогда она осмелела:
- Поссорились как-то из-за этого Берлина.
- Здесь, у вас?
- Ну, да…
И опять она почувствовала себя на чужой тропе, забрела все-таки на нее, а вот когда, не заметила. Боязно стало.
- А может, и не ссорились, показалось, наверное… Говорили-то по-своему…
- Вы все же догадались, что разговор шел о Берлине?
Чужая тропа оказалась путаной, блукать пришлось Зосе. В какую сторону кинуться, чтобы вернуться назад, на знакомое, твердое, не знала. Стала лгать:
- Слово-то такое, понятное. Оно по-всякому - Берлин.
- Конечно, - согласился Саид. - А вообще-то они дружили?
- Как сказать… Да не особенно.
- Вместе бывали?
- Ясное дело, если товарищи.
- В этой хате?
- Когда и в этой.