Чтобы в полной мере насладиться пришедшей ясностью, Марк еще раз прошелся по всей цепочке своих мыслей: "Я подумал о Сципионе, о его непререкаемом успехе на выборах. Затем – о его справедливости… Нет, сначала – о его строгости и беспощадности к нарушителям отеческих законов и о намерении восстановить добрые нравы в Республике, а уж потом – о его справедливости. А одновременно – о том, что о доброте и дружелюбии Публия Сципиона, равно как и о его просвещенности, просто легенды ходят. Вот так. И в этот момент появилась мысль… да-да, именно в этот момент, я подумал, что он мог бы мне помочь выбрать жизненное поприще!"
Вдруг улеглось в душе смутное, как шевелящиеся на дне оврага тени, беспокойство. Исчезло напряжение под ложечкой, какое возникало всегда во время разговора с Луцием или томило в школе, если он плохо знал урок. Теперь Марк знает свой "урок" – найти свое жизненное предназначение. И первым шагом в достижении желаемого станет встреча с Публием Сципионом. Пусть этот первый шаг и выглядит по-детски наивным: задать кумиру, как божеству на молитве, вопрос о своей судьбе и принять ответ так же – как от высшего божества. Каков бы этот ответ ни был. Наивно? Быть может.
Не отсутствием ли ясных жизненных целей объяснялось и накатывающее на него время от времени глухое уныние? Что ж, и это возможно. Марк никому, на этот раз даже Валерию, не скажет ни слова о происшедшей в душе перемене.
* * *
" Сказать, что дом Гнея Домиция был убран к обеду прекрасно, значит, не сказать ничего! Хозяин всегда заботился о хорошем убранстве жилища, даже когда собиралась обычная молодежная компания ровесников его сыновей. И все знали: старина Домиций не кичится ни богатством дома, ни его роскошным убранством, ни разнообразием дорогих блюд. Нет, он просто никогда не экономит и от всей души любит порадовать молодежь неожиданным сюрпризом. Я помню, как однажды у него в фонтане вода пахла ванилью, в другой раз – в каждом куске огромного пирога оказалось по серебряной монете, а за обедом пел хор невероятных красоток невольниц. А то экзотическая птица попугай вдруг начала выкрикивать имена присутствующих, да не просто так, а с добавлением какого-нибудь смешного словечка. Твой покорный слуга, к примеру, был награжден прозвищем "поэт-повеса"!
Гней искренне радовался и простодушно хлопал в ладоши, видя, что угодил, развеселил, порадовал своих гостей! Мне лично всегда доставляли удовольствие подобные, как бы выразился Луций, излишества. В нашем доме единственное, пожалуй, отступление от аскетики – разноцветная мозаика приветствия "Будь здоров и счастлив!", красующаяся при входе, на полу вестибула. И то я подозреваю, что она появилась задолго до Луция. Луций если и одарил бы своих гостей мозаичным приветствием, то это была бы скупая, если не мрачная, надпись из серого булыжника: "Будь умен".
Мы с Валерием явились одними из первых, как и положено гостям нашего ранга – молодым, только вступающим в общественную жизнь".
* * *
Марк был рад, что они пришли точно вовремя. И теперь с удовольствием разглядывал и плавающие в бассейне атриума душистые связки цветов, подобранных друг к другу точно по оттенкам, и в тон этим плавающим букетикам – роскошные цветочные гирлянды, обвивающие отверстие в потолке, над бассейном атриума, и уже стоящие в зале столы на изящно изогнутых ножках-лапках, и пышные ложа, устланные коврами и убранные валиками азиатского вида. Горели светильники, разливающие ровный свет, и, похоже, в их масло был добавлен какой-то восточный аромат: он плыл душистыми волнами, мягко обволакивая зал. По углам, в плетеных клетках, разливались звонкими голосами певчие птицы.
Слуги сновали туда и сюда, хлопотливо поднося новые и новые яства, хотя столы, казалось, уже готовы были подогнуть свои недюжинные ножки под тяжестью блюд. Валерий хищно оглядел все это роскошество и изобилие, потер руки и посмотрел на Марка с угрозой:
– Попробуй только помянуть сегодня о мужестве, воспитании воли или еще о чем-нибудь подобном!
Марк поспешно "испугался":
– Что ты, что ты! Сегодня я…
Он не успел больше ничего сказать – Гней Домиций приглашал всех к столу.
Марк с радостью обнаруживал в себе только трепет приятного ожидания, предощущения важного – и ни толики того тягостного, тоскливого смятения и недовольства собой, что одолевало его в последние дни. Дни?! Недели! Месяцы!!!
Публия Сципиона пока не было видно, хотя гости уже заняли свои места на ложах вкруг невероятного стола, грянули кифаристки, и плясуны завели хоровод. Марк не волновался, он просто ждал.
– Ты не угощаешься? – спросил Валерий.
Марк посмотрел на свою пустую тарелку и рассеянно пожал плечами. Валерий, чтобы не огорчать хозяина, положил приятелю кисть винограда и персик, плеснул в чашу немного вина.
Из вестибула послышался отчетливый шум: вошла большая группа людей, и хозяева бросились встречать вновь пришедших.
– Марк… – Валерий взглядом указал приятелю в сторону прихожей.
Тот было привстал, но передумал: что суетиться? Публий Сципион пришел – это главное, а дальнейшее – в руках судьбы…
Марк ждал, что знаменитый цензор торжественно войдет в атриум в палудаментуме – пурпурной тоге, соответствующей его положению и должности. И выглядеть будет строго, быть может даже неприступно. Увидел же другое: стремительной, почти летящей походкой, легко опережая всех своих спутников, вошел невысокий человек в обычной, хотя и выглядевшей безупречно, белой тоге. Сципион был не просто невысок ростом – он и смотрелся если не хрупко, то, по крайней мере, не богатырем. И тем не менее, из-за твердости ли его движений, из-за энергии ли, которой лучились его глаза, из-за улыбки ли, так же светившейся внутренней уверенностью и спокойствием, – общее впечатление было: вошел человек необыкновенной силы и властности. При этом лицо Сципиона сияло дружелюбием и приветливостью.
Само собой, Марк сразу узнал его, так как неоднократно видел: на Форуме – произносящим речи, На Марсовом поле – отвечающим с возвышения на вопросы граждан, просто беседующим на площади с римлянами. Но там Сципион казался Марку как-то более… значительным, что ли… Даже выше ростом. Почти полубогом!
Совсем иной человек – земной, добродушный, доступный – прошел сейчас мимо него навстречу хозяину дома, чье искреннее гостеприимство и простосердечная радость легко разрешали недоумение: отчего Публий Сципион Африканский, славящийся своим отвращением к пирам и роскоши, с нескрываемым удовольствием посещает этот дом.
За Публием Сципионом, светло улыбаясь присутствующим, следовали его друзья: самый давний и верный – Гай Лелий, затем – молодой поэт Люцилий и философ-грек Панетий. Марк в восторге проследил глазами, как вновь пришедшие вошли в атриум и заняли свои места на ложах подле хозяина.
Гости весело переговаривались, возглашая здравицы хозяину дома и всем присутствующим. Здесь все чувствовали и вели себя совершенно свободно и непринужденно, а лицо хозяина то и дело озаряла улыбка удовольствия – удовольствия человека, желавшего и сумевшего доставить людям радость. Вино лилось рекой, и всего было вдоволь. Впрочем, как всегда в этом доме: Гней Домиций никогда не делал различий между высокородными аристократами и простой молодежью более низких сословий, если они являлись его гостями.
Марк, не сводивший глаз со своего кумира, заметил, что Публий Сципион не взял себе на блюдо ни мяса, ни дорогой рыбы, ни изысканно приготовленной птицы – лишь немного овощей, сыра и хлеба. Впрочем, бокал вина от подоспевшего с кувшином раба принял с удовольствием.
– Слушай, не таращься так откровенно! – шпионским шепотом заметил Валерий. – Обещаю, что тоже буду посматривать за их столом и обо всем примечательном сразу тебе доложу!
– Что-то я и вправду увлекся, – смутился Марк. – Но мне до смерти интересно видеть этих людей вот так запросто: за столом, за обедом, среди друзей, а не на политических дебатах Форума. Здесь они другие! Я вижу их с какой-то иной стороны!
– Доступнее, верно? Что ж, решился? Подойдешь?
– Подойду. Только момент выберу…
Пир был роскошен. Блюда подавали без остановки, меняя одно, необычное и изысканное, на другое, еще более экзотическое и неожиданное. Кифары сменились флейтами, флейты – самбукой, песни – играми и танцами, и молодежь наконец повскакала с лож, со смехом вступая в хоровод с девушками. И никто здесь не боялся ни строгого цензора, выступавшего с запретом новомодных греческих школ танцев, ни великого оратора Га я Лелия, слушать которого собирался едва ли не весь город и который не единожды попрекал золотую молодежь Рима: "Глупо и непристойно скакать, как шуты!" Видно, в доме Гнея Домиция умели так искренне веселиться и так беспечно радоваться, что никакой, даже самый шумный танец не выглядел неприличным. И теперь Сципион со своим другом Лелием улыбались и добродушно посмеивались над молодняком, не способным сдержать темперамента.
Валерий с азартом хлопал в ладоши, вторя ритмичному танцу, но не покидал Марка, приросшего к своему месту.
– Шел бы в круг, – посоветовал Марк.
– Вот еще! Оставить тебя в одиночестве?
– Почему нет? От твоих хлопков у меня уже в ушах звенит! К тому же ты заглушаешь разговор Сципиона с соседями по столу.
– А ты подслушиваешь? – съехидничал Валерий.
– Ну, получается так, – вздохнул Марк, – хотя не совсем: видишь, у них открытая беседа – почему не послушать, не поучиться? К тому же они видят меня: я не прячусь. Но если тебе, мой взыскательный друг, и это кажется неприемлемым, я прямо попрошусь к ним в слушатели. Сейчас же! Хотя, пожалуй, что сейчас – еще не время.
– Ну тебя! Я пойду танцевать, вон та девушка давно уже кивает мне!