Валерий вскочил и вошел в круг танцующих, влекомый за руку девушкой-танцовщицей в легчайшей тунике и с цветочной гирляндой на шее. В другое время Марк не преминул бы и опередить его, но сейчас он был увлечен другим и не смел покинуть свое место. В это время Гней Домиций и его знатные гости во главе с Публием Сципионом обсуждали последнее произведение Люцилия – Марк одновременно и вслушивался в разговор великих, и пытался улучить момент, чтобы приблизиться.
Вдруг позади круга танцующих раздался шум и начался галдеж. Все встрепенулись, пытаясь разобрать, что происходит, только хозяин дома спокойно сидел с лукавым выражением лица. Пляска и музыка стихли – в центр зала вошли мимы, модное развлечение на пирах. Но сейчас актеры, как видно, затевали нечто необычное, так как едва они начали свое представление, гости оживились, тут и там послышался смех.
Валерий вернулся на свое ложе и снова устроился рядом с Марком:
– Ну и дела! Этот парень ославился на весь Рим!
– О чем это ты? – Марк не вполне понимал, что происходит.
– Вот это да! И ты не в курсе? Это же давнишняя истории! Правда, ее развязка произошла совсем недавно. Да ты смотри, я потом тебе разъясню.
Мимы вытащили на середину зала чудовищных размеров пирог, выпеченный по форме какого-то города.
– В виде Карфагена, – приглушенным голосом пояснил Валерий.
Дальше вся группа актеров, с напомаженными прическами и подчеркнуто наведенными бровями, в туниках с не просто длинными, а комически спускающимися ниже ладоней рукавами, а кое-кто – в тогах, напяленных на совершенно сумасшедший лад ("Ну точь-в-точь – наши модные щеголи!" – хохотнул Валерий), принялась набрасываться на этот пирог. Они суетились вокруг него, скакали, как дети, верхом на палках с игрушечными лошадиными головами, заходили то справа, то слева, грозно взмахивая над городом-пирогом своими потешными мечами и пиками, издавая яростно-задорные призывы к штурму.
Один из них, расфуфыренный задира, ударом своего шутовского оружия снес самую высокую "башню" пирога, но тут появилась новая фигура – в красной накидке. Это красное одеяние явно намекало на роль то ли консула-триумфатора, то ли цензора, то ли – на то и другое вместе. Разряженный забияка все не унимался, размахивая деревянным мечом, и победоносно оглядывался на "цензора". А "цензор", посмотрев на победителя пирога печально и строго, вдруг взял да и отнял у него деревянную лошадку.
Гости покатились со смеху. Хохотал и Сципион с друзьями. Люцилий громко аплодировал, ему вторили все присутствующие.
– Ну, понял? – Валерий утер слезы смеха.
– Прости, не вполне.
– Ну ты даешь! Ладно, слушай. Объясняю: несколько лет назад один юнец на пирушке поднес гостям пирог, испеченный по форме Карфагена, предложив "взять его штурмом". И они дружно с ним, с пирогом, разделались. Думаю, по пьяной лавочке они чувствовали себя героями! На днях же с подиума на Форуме наш новоизбранный цензор (Валерий деликатно кивнул в сторону Публия Сципиона) объявляет этому моднику решение всаднического смотра: "Продай коня!" Этот олух в крик: как же, мол, так и чем он хуже других? К нему-де придираются. Да на весь Форум: "В чем причина?!" Сципион же спокойно, как бы даже с сожалением – опять же, заметь, на весь Форум! – объясняет: "Причина – в моей зависти: ты взял Карфаген раньше меня!" Ты не представляешь, этот щеголь поверил! Ума не хватило понять, что его развратная жизнь – одни выщипанные брови и количество складок на тоге чего стоят! – вот истинная причина!
"Это, нет слов, смешно. И похоже на правду: Сципион мог скрыть за язвительной шуткой истинную, позорную, причину цензорского осуждения, – понуро размышлял Марк. – Только я-то сам, хоть и не по столь пошлой причине, а из-за физического несовершенства, также не могу исполнять военные обязанности своего сословия! А что я вообще могу? Сочинять не стоящие внимания стишки да по сомнительным местам шататься?! И в этом – вся моя жизнь? Как бы я хотел узнать о своей судьбе!"
Эти неприятные мысли, как ни странно, вдруг придали ему отваги, и Марк, внутренне собравшись, встал со своего ложа, чтобы подойти к цензору. Валерий ободряюще кивнул.
Приблизившись к столу Гнея Домиция и его главных гостей, Марк замешкался и остановился, лихорадочно соображая, как вступить в беседу после положенного приветствия. Но тут сам Гней Домиций заметил его. Как заметил с опытностью пожилого человека колебания и нерешительность, без сомнения легко читаемые на лице Марка. И великодушно пришел на помощь.
– Марк! – окликнул он радостно, будто Марк собирался прошествовать мимо. – Могу я попросить тебя подойти к нам? – И, обратившись к своим знатным гостям, добавил, представляя Марка: – Это Марк Витилий Гаэлиан, приемный сын и воспитанник Луция Гаэлия, из всадников. Друг моих сыновей, немного поэт, немного повеса, он оживляет наши вечера своим искрометным юмором и неунывающим духом! Мы все любим его. Марк, дорогой, не смущайся! Не подаришь ли ты нам, старикам, несколько минут общения?
У Марка заколотилось сердце.
– О да! Конечно! С огромным удовольствием! – И, чтобы не лукавить, добавил: – Я сам хотел, прости меня, господин Домиций, обратиться к тебе и твоим достойным гостям, если это не помешает вашему отдыху.
Он выпалил это, глядя не на Гнея Домиция, а на Публия Сципиона, который поднял склоненную над столом голову и повернулся, чтобы лучше рассмотреть подошедшего. Марк неожиданно испугался: странный образ мелькнул в его сознании – что над простыми кушаньями, выбранными Сципионом из всего обильного угощения, вдруг "взойдет", как торжественное светило, неприступный лик консула-триумфатора. И возникнет досадный, неприятный диссонанс: непритязательность и простота блюд – и выражение лица великого полководца!
Но в тот же миг на Марке остановился взгляд Сципиона – приветливо и открыто, просто и дружелюбно.
* * *
"На следующее утро Валерий спросил меня, интересный ли получился разговор. Он разыскал меня на берегу Тибра; помнишь, там есть одно уединенное место (мое любимое), где совершенно не слышен шум города, а река делает красивый плавный изгиб. Я просидел там всю ночь без сна и побыл бы один еще немного, но объявился Валерий с требованием немедленно пересказать разговор со Сципионом. Если бы он приступил ко мне с этим накануне, когда мы расходились с пира, я бы ничего не смог толком ответить, так как пребывал в тот момент в глубочайшей задумчивости, граничащей с ошеломлением или даже потрясением!
Я получил, что хотел, и даже, кажется, больше, чем надеялся. Хотя и не задал всех своих вопросов (о судьбе и прочее). Но дело не в этих моих несчастных вопросах, многие из которых истаяли, как клоки тумана под лучами восходящего солнца. Дело – в воздействии самой личности Публия Корнелия Сципиона. Мощь и обаяние этого человека – вот то самое "солнце", что рассеяло "туман" моей души. Мы говорили о судьбе, о снах, о стоицизме, о книгах, о путешествиях. И о поэзии тоже, разумеется, – обо всем сразу и вперемешку, так, как я и спрашивал. Я не знал, сколько времени он захочет мне уделить, поэтому поначалу был несколько нелогичен и тороплив. Ты, Гай, несомненно, исправишь меня: "Не тороплив, Марк, а – напорист!" Кажется, я действительно был напорист. Сципион, конечно, это заметил. И знаешь, что он сделал? Он не рассердился, не сдвинул брови, не съязвил и не оттолкнул меня! Он просто сказал: "Если мы не успеем договорить здесь, ты всегда можешь зайти побеседовать ко мне домой". Его спокойствие передалось мне и вразумило быстрее и лучше, чем… Понятно, с кем я сравниваю. В общем, я жадно спрашивал – Сципион отвечал, а еще говорили его друзья, Га й Лелий, поэт Люцилий и этот грек, философ Панетий. Что тоже было безумно интересно!"