Муссато взглянул на Скалигера.
- Сегодня это справедливо для множества людей.
В разговор вмешался Асденте.
- У нас в отряде был парень, который умел читать, - кажется, его вчера убили. Так вот, каждый вечер он читал молодым солдатам вашу поэму, так сказать, на сон грядущий. Вот была потеха глядеть, как они в штаны делали со страху! А я еще масла в огонь подливал. Вот, говорю, что вас ждет, ежели будете прелюбодействовать да нечестиво выражаться. И действовало! Дисциплина в отряде была на зависть. - И Беззубый зареготал.
- Так вот, - продолжал Муссато. - Вы великолепно используете contrapasso. Чего стоит хотя бы Бертран де Борн, несущий в руках собственную голову! Это одна из жемчужин "Комедии". Я даже хочу стащить у вас идею, чтобы прославить Борзого Пса. Ради всего святого, кто-нибудь, передайте вино. Голова раскалывается.
Вино передали. Данте вытянул руки на столе.
- Скажите, мессэр Альбертино, какую форму вы избрали для вашего произведения? Это эпическая поэма?
- Эпическая поэма в честь Кангранде? - вмешался Пассерино Бонаццолси. - Сниму перед вами шляпу, если вы наскребете событий из его жизни хотя бы на три строфы. Посмотрите, он же еще юнец. Будь он рыбой, я бы выпустил его обратно в реку!
- Чертовски везучий юнец, - проворчал Асденте куда-то в кубок с вином. Серебряный кубок отозвался эхом. - Всегда получает, что захочет.
- Так уж и всегда! Не преувеличивай, Ванни, - усмехнулся Кангранде. - Если бы я всегда получал что захочу, ты был бы веронцем и моим преданным слугой до гроба. А без тебя Падуе точно не выстоять.
Асденте хихикнул.
- Падуя выстоит против любых врагов - кроме тебя, Щенок!
- Щенок? - просиял Кангранде. - Давно меня так не называли! А как поживает доблестный граф Сан-Бонифачо?
- Полагаю, дела у него могли бы идти и получше, - произнес Джакомо Гранде. - Теперь ему придется признать, что его Щенок вырос в настоящего борзого пса.
- Причем с огромными клыками, - добавил Муссато. - Мне повезло, что правая моя рука еще способна нацарапать несколько строк.
- Что позволяет мне вернуться к моему вопросу, - терпеливо сказал Данте. - Итак, какую форму вы избрали для вашего произведения?
- Я пишу пьесу, - отвечал чрезвычайно довольный Муссато. - Сенека бы мною гордился.
- Пьеса в стиле Сенеки? - воскликнул Данте. - Восхитительно!
- Ради бога! - комично взмолился Асденте. - Я-то думал, поговорим по-человечески - о смерти, об изменах, об убийствах, о войне. Как же! Опять поэзия! О чем ни начнешь разговор, непременно его сведут к поэзии. Тьфу! - Он сплюнул, как будто хотел избавиться от самого этого слова.
Данте реплику Беззубого проигнорировал.
- Значит, это будет темная трагедия?
- Это будет трагедия для жителей Вероны, и я уж постараюсь сделать ее потемнее.
- А мне, выходит, вы отвели роль главного злодея? - не без гордости спросил Кангранде.
- Ах нет, что вы! Действие моей трагедии происходит во времена Эццелино да Романо. Я пишу о том, как он собирал кровавую жатву в предместьях - совсем как вы сейчас. Пьеса показывает, что бывает, если к власти приходит тиран. Ваше имя даже не упоминается.
Скалигер поднял кубок за здоровье Муссато.
- Когда закончите, пришлите мне экземпляр. Я оплачу первую постановку.
- И не жаль на это денег! - проворчал Асденте. - Всем известно, как ты любишь окружать себя актерами да прочими дармоедами.
- То же самое можно и о тебе сказать, дорогой мой Асденте.
Под смех и язвительные замечания подали первую перемену. Некоторое время все были заняты репой, запеченной в золе и политой соусом из специй, сыра и сливочного масла. Пьетро обрадовался такого рода смене деятельности. Ему было крайне неловко в компании титулованных особ; более же всего юношу раздражал младший Каррара - единственный его ровесник и вообще во всем равный ему человек волком глядел через стол.
Джакомо прожевал и указал ножом на Данте.
- Объясните, маэстро Алагьери. Вы ведь были преданным гвельфом, не так ли?
- Разве к белому гвельфу применимо слово "преданный"? - встрял Марцилио.
Не обращая внимания на племянника, Гранде продолжал:
- А теперь вы живете при дворе стойких гибеллинов и поддерживаете императора. Признаю, изгнание и меня восстановило бы против моей родины; понимаю: плохой Папа кого угодно способен настроить против Церкви; но скажите, неужели вы действительно верите в то, что император не должен подчиняться Папе?
- Да.
- Боже, - пробормотал Асденте, красноречиво закатывая глаза в сторону своего соседа Дандоло. - Вот и до Папы добрались.
- Ведь и война на этой почве началась! - воскликнул Марцилио да Каррара.
- Вовсе не на этой, - проворчал Асденте. - Война как война, из-за земель и налогов.
- По-моему, вы недооцениваете людей, - произнес венецианец Дандоло. - Верно, для некоторых главное деньги. Но для очень многих спор между императором и Папой является достаточным поводом к войне.
Кангранде поднял указательный палец.
- Обратите внимание, синьоры, так говорит гражданин государства, не имеющего политических позиций. Вы, Пес Дандоло, несомненно, политик из политиков.
- Он прав, - сказал старший Каррара, откидываясь на стуле и обращаясь к Данте. - Это повод к войне для людей вроде меня. Скажите, маэстро, обходите ли вы аргументы, выдвинутые в Книге Бытия? В ней написано, что есть два светоча, большой и малый, для дня и для ночи. Наука говорит нам, что малый светоч отражает лучи большого. Следовательно, если солнцем считать Папу, а луной - императора, последний должен получать власть от первого.
Данте улыбнулся в бороду и проглотил кусок репы.
- Это общий аргумент. Советую вам расширить горизонты. Господь в своей мудрости дал человеку двойственную природу. В человеке поровну божественного и земного. Власть Папы простирается на божественное в человеке - на его душу, на его дух, однако Папа не может управлять бренным в людях. Для этого есть император.
- А разве плоть не подчиняется душе?
- Не обязательно. Плоть бренна, это правда - мы стареем и умираем, - дух же не знает тления. Плоть и дух изначально разделены, следовательно, Господь ставил перед нами две задачи: Beatitudenem Huis Vitae et Beatitudenem Vitae Eternos. Я считаю, что власть императора должна происходить от Самого Господа, потому что императору поручено защищать мир и порядок во время краткого пребывания людей на земле. Именно облеченными во плоть мы можем доказать нашу веру. Задача императора важнее, чем задача Папы, - ведь как человек, так и его разум может полностью раскрыться только в условиях продолжительного мира. Лишь в том случае, если миром правит один человек, наделенный властью непосредственно от Бога, человечество способно достичь покоя, необходимого, чтобы возвратиться в блаженное состояние, как до грехопадения.
Марцилио да Каррара усмехнулся:
- Интересно, который из демонов внушил вам этот бред?
Все остальные гости, включая дядю Марцилио, поджали губы.
- Бред? - вмешался Пьетро. - Хотел бы я послушать, какие аргументы в защиту продажности Церкви приведешь ты. Вряд ли они будут звучать убедительнее, чем слова моего отца.
- Я языком молоть не привык, - фыркнул Марцилио. - За меня говорит мой меч.
- Все знают, что это не так, - парировал Пьетро. - Будь ты хоть вполовину так же хорош в честном бою, как в хвастовстве…
- Мой господин, - произнес Данте, повернувшись к Кангранде и водя рукой у собственного носа, будто отмахиваясь от насекомого. - Не прикажете ли принести еще одну жаровню? А то здесь два комара зудят. Хорошо бы их выкурить.
- Нет уж, в зале и без того у некоторых кровь кипит, - сказал Гранде, метнув на племянника взгляд, не обещающий ничего хорошего. Марцилио вспыхнул и прикусил язык. Пьетро сверлил его глазами, изо всех сил стараясь казаться уязвленным.
Асденте с явным удовольствием наблюдал за перепалкой Марцилио и Пьетро.
- Эх, молодость, молодость! Из юношей получаются самые лучшие солдаты. Им силу девать некуда!
- По-моему, дело в том, что в юности каждая малость имеет значение, - промолвил Пассерино Бонаццолси, отодвинув тарелку и облизав пальцы. - Любая кротовина представляется горой.
Гранде улыбнулся.
- В таком случае мои соболезнования веронцам - ими самовластно управляет юнец. Слава богу, в нашей Падуе все иначе.
Кангранде расплылся в улыбке.
- Хоть я и молод, во мне мудрость Соломонова, потому от меня исходит истинный, а не отраженный свет. И вдобавок мой собственный.