– Тут на заводе работает хороший вальцовщик, но очень больной человек. До него дошло, что вы участник освободительной борьбы в Югославии. Он заявил, что обязательно должен повидать вас.
– А кто он такой? – насторожился Нерич. Новые знакомства всегда его пугали.
– Я не знаю его фамилии. Он у нас человек новый. Слышал, будто он тоже был партизаном в ваших краях вместе с женой и поступил к нам в начале этого года. Вас он не знает. Во всяком случае, по фамилии не знает.
"Ну, это, пожалуй, ничем мне не грозит, – успокоился Нерич. – Только бы не попался знакомый".
А в полдень на прием в амбулаторию зашел человек, при виде которого у Нерича потемнело в глазах.
Он сразу вспомнил январский день сорок пятого года… Резиденция Михайловича… Запорошенная вьюгой деревенька… Небольшой рубленый домик с крышей, заваленной снегом… На допрос привели коммуниста-партизана Народно-освободительной армии. От него потребовали показаний, но он не сказал ничего. Он молчал, и молчал долго. Его допрашивали трое суток сряду, не разрешая ни присесть, ни прилечь. Допрашивающие сменялись каждые шесть часов. Двенадцать часов на допрос этого упорного пленного убил он, Нерич, и без всякого успеха. Пленный терял сознание, падал; его поднимали и снова ставили на ноги. Ему зажимали дверями пальцы, били табуреткой по голове, принуждали пить воду с разведенной в ней солью, капали на волосы горячей смолой. Никакие пытки не помогали. Пленный безмолствовал. И тогда Михайлович сказал: "В погреб! Дайте ему очухаться. Он еще заговорит".
И какой переполох произошел в генеральской ставке, когда обнаружилось, что пленный бесследно исчез вместе с часовыми, его охранявшими!
Вот этот-то сбежавший коммунист и стоял сейчас перед Неричем.
Нерич припомнил его фамилию: Пшибек. Чех Пшибек.
Видимо, Пшибек тоже узнал Нерича. Его черные глаза, пристально смотревшие из-под прямых, точно стрелы, сумрачных бровей, как бы говорили: "Так вот где нам довелось встретиться!" Но внешне он ничем не выдал себя, если не брать в расчет долгой заминки в разговоре.
Низким, с приятной хрипотцой голосом Пшибек сказал:
– Моя фамилия Пшибек. Я вальцовщик. У меня плохо с головой.
Сдерживая волнение, Нерич спросил:
– А что у вас с головой? На что жалуетесь?
– Следы войны. Ушиб. Одно время боли стихли, а теперь опять возобновились. Появилась тошнота. Даже в трамвае ездить не могу. Все вертится перед глазами.
– Садитесь, – пригласил Нерич. Ничего другого он сказать не мог: он – врач, Пшибек – больной.
Чутье подсказывало ему, что надвигается опасность. Надо было встретить эту опасность во всеоружии.
Исследуя больного, Нерич подумал: "Пока жив этот человек, я не буду знать покоя".
Он ощупал голову Пшибека, его затылок, осмотрел носоглотку, глазное дно. Уж Нерич-то хорошо знал, какие повреждения может нанести голове табуретка! Жаль, что она не угодила ему тогда в висок. Будь так, этот Пшибек не явился бы к нему сюда в приемную. Страх пробудил в Нериче ярость. Он испытал внутренний толчок: схватить загорелую тонкую шею Пшибека, сжать ее и не выпускать, пока не остановится дыхание. Тогда его голова навеки перестанет болеть. Нерич чувствовал, как перенапряглись его нервы. Испарина выступила на лбу.
– Остригитесь наголо и зайдите ко мне завтра… Я вас покажу специалисту, – глухо сказал он.
– Хорошо, – ответил Пшибек.
Когда за ним закрылась дверь, Нерич в полном изнеможении опустился на стул.
– Пытка… Настоящая пытка, – прошептал он дрожащими губами.
Ночь Нерич провел без сна. На его безмятежном горизонте появилось темное облачко, предвещавшее бурю. И даже свидание с Прэном, на котором был разработан реальный выход из создавшегося положения, не принесло успокоения. Терзаемый мрачными догадками и предчувствиями, томясь одиночеством, Нерич метался в горячей постели, как тяжело больной. Он боялся, что они опоздают с осуществлением плана, предложенного Прэном, и Пшибек успеет предпринять контрмеры. Он мысленно представил себе картину: завтра придет в амбулаторию, а его уже ждут там, схватят и поведут. Или же явятся сегодня ночью. Кто вступится за него, человека без гражданства? Не слишком ли рано он затеял всю эту возню с заявлением? Не поторопился ли?
На работу Нерич шел сам не свой. Но прогулка на свежем воздухе принесла некоторое облегчение. В амбулатории он не заметил никаких перемен. На кушетке мирно отдыхал врач, дежуривший всю ночь. Кажется, все идет по заведенному порядку. Нерич твердо помнил слова Прэна: "Многое будет зависеть от вашего поведения. Надо взять себя в руки, и дело в шляпе. Не подавайте вида, что вы его узнали. Держитесь непринужденно и самоуверенно. Он для вас совершенно незнакомый человек. А если он попытается вам на что-нибудь намекнуть, сделайте удивленное лицо и скажите: "Вы, очевидно, ошиблись". Пусть думает, что ошибся он, а не вы. Пусть у него болит голова, а не у вас. Не убедившись в том, что вы именно тот, за кого он вас принял, Пшибек ничего не предпримет. За это я ручаюсь. Поставьте себя на его место, и вы придете к такому же выводу. Нам нужно выиграть время".
"Прэн прав", – решил Нерич, приступая к своим обязанностям дежурного врача.
Когда в полдень, как и вчера, в кабинет вошел вальцовщик, Нерич уже не испытывал страха.
Пшибек остановился посреди комнаты, посмотрел на врача долгим взглядом и, так же как и в прошлый раз, сказал после паузы:
– Я пришел.
– Остриглись? – спросил Нерич.
Пшибек не ответил, а только снял шляпу, обнажив голую голову.
– Садитесь, – пригласил Нерич.
Когда Пшибек сел, Нерич подверг его новому осмотру. И странно: коснувшись руками заросших глубоких шрамов на голове пациента, Нерич опять испытал волнение. Предчувствие подсказывало ему, что сейчас Пшибек непременно заговорит о том, чего он так боится, непременно скажет, что узнал в нем того человека, который дважды в течение трех суток издевался над ним.
Но Пшибек, как и три года назад, безмолвствовал. Его молчание начало угнетать Нерича.
Когда Нерич окончил осмотр, Пшибек спросил:
– Ну, как мои дела?
– Пока ничего не могу сказать определенного, – с излишней поспешностью ответил Нерич. – Я отвезу вас сейчас в клинику, на консультацию к хирургу.
Он стал звонить заместителю директора, директору, заведующему гаражом и в конце концов добился легковой машины.
Пшибека он умышленно посадил рядом с шофером, дабы устранить всякую возможность разговора во время пути, сам провел его в приемную хирурга, переговорил с сестрой, а уходя, объяснил Пшибеку:
– Ждите, пока вас вызовут. Возможно, профессор назначит консилиум. Это еще лучше. Когда все окончится, позвоните мне, и я приеду за вами. Обязательно позвоните.
Все это Нерич произнес довольно громко, с таким расчетом, чтобы слышала сестра…
Возвращаясь на завод, Нерич по автомату соединился с Прэном и сказал ему всего два слова:
– Хирург ждет.
Прэн ответил:
– Отлично, – и повесил трубку.
Глаза двенадцатая
1
Прэн уже несколько раз набирал номер служебного телефона инженера Лишки, но никто на его вызовы не отвечал.
– Где его черт носит? – ругался Прэн.
Наконец в трубке послышался голос:
– Я вас слушаю.
– Кто это? – спросил Прэн.
– Инженер Лишка.
– Простите… я не туда попал. – И Прэн, довольный собой, положил трубку, чтобы через секунду снова ее снять. Теперь он набрал номер своей квартиры и предупредил Эльвиру: – Спускайся. Я сейчас подъеду.
– Ну, как? – спросила Эльвира.
– Он на службе.
Прежде чем остановиться в нужном месте, Прэн с полчаса кружил по улицам Праги, избегая привлекать к себе внимание. Потом выехал на Пржемышловку, убавил скорость и затормозил. Эльвира вышла из машины, а Прэн тотчас же уехал.
Жена инженера Лишки Роза открыла парадную дверь и, увидев гостью, всплеснула руками.
– Боже мой! – вскрикнула она. – Неужели это вы?
– Конечно, я, – рассмеялась гостья. – Ваша старая знакомая, Эльвира.
В комнате, куда ее ввели, царил полнейший беспорядок. Видимо, эта комната служила одновременно и столовой и гостиной. На круглом столе, покрытом не слишком чистой скатертью, была свалена немытая посуда, тарелки с остатками еды, какие-то свертки, газеты, бутылка с недопитым вином. На спинках стульев развешаны предметы женского туалета. На диване валялись подушка и помятая простыня. Подоконники были завалены детскими игрушками, заставлены флаконами из-под лекарств. В воздухе чувствовался неприятный запах лежалого, нечистого белья и женской косметики.
Хозяйка, с нечесаными волосами, растрепанная, в несвежем халате, не замечала, казалось, хаоса в квартире и нисколько не смутилась тем, что ее застали врасплох.
Она перебросила с дивана на кресло подушку и простыню, усадила Эльвиру и села рядом с ней, приводя в порядок свои взъерошенные волосы.
– Вот никак не ожидала! Откуда ты взялась? – Роза перешла на "ты" по старой памяти. – Сколько лет прошло с тех пор, как мы расстались? Как ты узнала мой адрес?
Эльвира, стараясь подавить чувство брезгливости, огляделась вокруг себя и, придав лицу веселое выражение, объяснила, что как-то на днях встретила Гоуску и он сказал ей, что Роза в Праге. Он же дал и адрес.
– Смотри! – удивилась Роза. – А я его не видела.
Эльвира сказала себе, что надо предупредить на всякий случай Гоуску.
– А где же твой старый дружок? – спросила она. – Ты с ним, надеюсь?