"Едва мы увиделись, в трепетной речи…" Перевод П. Краснова
Едва мы увиделись, в трепетной речи,
Во взорах твоих я любовь угадал,
И если б не мать, то уж с первой бы встречи
Я много и жарко тебя целовал.Но завтра я должен расстаться с тобою
И дальше идти, покоряясь судьбе…
К окошку ты русой прильнешь головою,
Пошлю поцелуй я прощальный тебе.
"Гаснет летний вечер; тенью…" Перевод П. Быкова
Гаснет летний вечер; тенью
Лес и нивы одевает;
Воздух свеж, душист. В лазури
Месяц золотом играет.Стрекоза в ручье запела,
По воде кружась зеркальной;
Всюду тихо… путник слышит
Всплеск воды и вздох печальный.Там, в ручье, одна купаясь,
Эльфа нежится нагая,
И грустна, и так прекрасна,
Лунным светом облитая…
"Покровом ночи чуждый путь одет…" Перевод Н. М-ва
Покровом ночи чуждый путь одет,
На сердце боль, и в членах утомленье;
Но месяц всплыл и льет отрадный свет,
Как тихое небес благословенье.Отрадный свет, струящийся в лучах,
Рассеял мрак и все ночные грезы;
Прошли мои терзания и страх,
И на глазах росою блещут слезы.
"Смерть – прохладной ночи тень…" Перевод М. Михайлова
Смерть – прохладной ночи тень,
Жизнь – палящий летний день.
Близок вечер, клонит сон!
Днем я знойным утомлен.А над ложем дуб растет.
Соловей над ним поет…
Про любовь поет, и мне
Песни слышатся во сне.
"Где, скажи, твоя подруга…" Перевод П. Вейнберга
"Где, скажи, твоя подруга,
Что воспел ты так прекрасно
В дни, когда огнем волшебным
Пламенело сердце страстно?"Ах, угасло это пламя,
Сердце скорбное остыло…
Эта книжка – урна с пеплом
Догоревшей страсти к милой.
Сумерки богов. Перевод В. Гиппиуса
Вот май – и с ним сиянья золотые,
И воздух шелковый, и пряный запах.
Май обольщает белыми цветами,
Из тысячи фиалок шлет приветы,
Ковер цветочный и зеленый стелет,
Росою затканный и светом солнца,
И всех людей зовет гостеприимно,
И глупая толпа идет на зов.
Мужчины в летние штаны оделись,
На новых фраках пуговицы блещут,
А женщины – в невинно-белых платьях,
Юнцы усы весенние всё крутят,
У девушек высоко дышат груди;
В карман кладут поэты городские
Бумагу, карандаш, лорнет, – и шумно
Идет к воротам пестрая толпа
И там садится на траве зеленой,
Дивится росту мощному деревьев,
Срывает разноцветные цветочки,
Внимает пению веселых птичек
И в синий небосвод, ликуя, смотрит.
Май и ко мне пришел. Он трижды стукнул
В дверь комнаты и крикнул мне:
"Я – май! Прими мой поцелуй, мечтатель бледный!"
Я, дверь оставив на запоре, крикнул:
"Зовешь напрасно ты, недобрый гость!
Я разгадал тебя, я разгадал
Устройство мира, слишком много видел
И слишком зорко; радость отошла,
И в сердце мука вечная вселилась.
Сквозь каменную я смотрю кору
В дома людские и в сердца людские,
В тех и в других – печаль, обман и ложь,
Я в лицах мысли тайные читаю -
Дурные мысли. В девичьем румянце
Дрожит – я вижу – тайный жар желаний;
На гордой юношеской голове
Пестреет – вижу я – колпак дурацкий;
И рожу вижу и пустые тени
Здесь, на земле, и не могу понять -
В больнице я иль в доме сумасшедших.
Гляжу сквозь почву древнюю земли,
Как будто сквозь кристалл, и вижу ужас,
Который зеленью веселой хочет
Напрасно май прикрыть. Я вижу мертвых,
Они внизу лежат, гроба их тесны,
Их руки сложены, глаза открыты,
Бела одежда, лица их белы,
А на губах коричневые черви.
Я вижу – сын на холм отца могильный
С любовницей присел на краткий срок;
Звучит насмешкой пенье соловья,
Цветы в лугах презрительно смеются;
Отец-мертвец шевелится в гробу,
И вздрагивает мать-земля сырая".
Земля, я знаю все твои страданья,
В твоей груди – я вижу – пламя пышет,
А кровь по тысяче струится жил.
Вот вижу я: твои открылись раны,
И буйно брызжет пламя, дым и кровь.
Вот смелые твои сыны-гиганты -
Отродье древнее – из темных недр
Идут, и красный факел каждым поднят;
И, ряд железных лестниц водрузив,
Стремятся ввысь, на штурм небесной тверди,
И гномы черные за ними лезут,
И с треском топчут золотые звезды.
Рукою дерзкой с Божьего шатра
Завеса сорвана, и с воем ниц
Упали сонмы ангелов смиренных.
И, сидя на престоле, бледный Бог
Рвет волосы, венец бросает прочь,
А буйная орда теснится ближе.
Гиганты красных факелов огонь
В небесное бросают царство, гномы
Бичами ангельские спины хлещут, -
Те жмутся, корчатся, боясь мучений, -
И за волосы их швыряют вниз.
И своего я ангела узнал:
Он с нежными чертами, русокудрый,
И вечная в устах его любовь,
И в голубых глазах его – блаженство.
И черным, отвратительным уродом
Уже настигнут он, мой бледный ангел.
Осклабясь, им любуется урод,
В объятьях тело нежное сжимает -
И резкий крик звучит по всей вселенной,
Столпы трещат, земля и небо гибнут.
И древняя в права вступает ночь.
Ратклиф. Перевод В. Гиппиуса
Бог сновидений взял меня туда,
Где ивы мне приветливо кивали
Руками длинными, зелеными, где нежен
Был умный, дружелюбный взор цветов;
Где ласково мне щебетали птицы,
Где даже лай собак я узнавал,
Где голоса и образы встречали
Меня как друга старого; однако
Всё было чуждым, чудно, странно чуждым.
Увидел я опрятный сельский дом,
И сердце дрогнуло, но голова
Была спокойна; отряхнул спокойно
Я пыль дорожную с моей одежды;
Задребезжал звонок, раскрылась дверь.
Мужчин и женщин там нашел я – лица
Знакомые. На всех – заботы тихой,
Боязни тайной след. Словно смутясь
И сострадая, на меня взглянули.
Мне жутко даже стало на душе,
Как от предчувствия беды грозящей.
Я Грету старую узнал тотчас,
Взглянул пытливо, но она молчала.
Спросил: "Мария где?" – она молчала,
Но за руку взяла и повела
Рядами длинных освещенных комнат,
Роскошных, пышных, тихих как могилы, -
И, в сумрачную комнату введя
И отвернувшись, показала мне
Диван и женщину, что там сидела.
"Мария, вы?" – спросил я задрожав,
Сам удивившись твердости, с которой
Заговорил. И голосом бесцветным
Она сказала: "Люди так зовут",
И скорбью острой был пронизан я.
Ведь этот звук, глухой, холодный, был
Когда-то нежным голосом Марии!
А женщина – неряха, в синем платье
Поношенном, с отвислыми грудями,
С тупым, стеклянным взором, с дряблой кожей
На старом обескровленном лице -
Ах, эта женщина была когда-то
Цветущей, нежной, ласковой Марией!
"В чужих краях вы были, – мне сказала
Она развязно, холодно и жутко, -
Не так истощены вы, милый друг.
Понравились и в пояснице, в икрах
Заметно пополнели". И улыбкой
Подернулся сухой и бледный рот.
В смятенье я невольно произнес:
"Мне говорили, что вы замуж вышли".
"Ах да, – сказала с равнодушным смехом, -
Есть у меня обтянутое кожей
Бревно – оно зовется мужем; только
Бревно и есть бревно!" Беззвучный, гадкий
Раздался смех, и страх меня объял.
Я усомнился, не узнав невинных,
Как лепестки невинных уст Марии.
Она же быстро встала и, со стула
Взяв кашемировую шаль, надела
Ее на плечи, под руку меня
Взяла, и увела к открытой двери
И дальше – через поле, рощу, луг.Пылая, солнца круг клонился алый
К закату и багрянцем озарял
Деревья, и цветы, и гладь реки,
Вдали струившей волны величаво.
"Смотрите – золотой, огромный глаз
В воде плывет!" – воскликнула Мария,
"Молчи, несчастная!" – сказал я, глядя
Сквозь сумерки на сказочную ткань.
Вставали тени в полевых туманах,
Свивались влажно-белыми руками;
Фиалки переглядывались нежно;
Сплетались страстно лилии стеблями;
Пылали розы жаром сладострастья;
Гвоздик дыханье словно пламенело;
Тонули все цветы в благоуханьях,
Рыдали все блаженными слезами,
И пели все: "Любовь! Любовь! Любовь!"
И бабочки вились, и золотые
Жуки жужжали хором, словно эльфы;
Шептал вечерний ветер, шелестели
Дубы, и таял в песне соловей.
И этот шепот, шорох, пенье – вдруг
Нарушил жестяной, холодный голос
Увядшей женщины возле меня:
"Я знаю, по ночам вас тянет в замок,
Тот длинный призрак – добрый простофиля,
На что угодно он согласье даст.
Тот, в синем, – это ангел, ну, а красный,
Меч обнаживший, тот – ваш лютый враг".
Еще бессвязней и чудней звучали
Ее слова, и, наконец, устав,
Присела на дерновую скамью
Со мною рядом, под ветвями дуба.Там мы сидели вместе, тихо, грустно,
Глядели друг на друга все печальней;
И шорох дуба был как смертный стон,
И пенье соловья полно страданья.
Но красный свет пробился сквозь листву,
Марии бледное лицо зарделось,
И пламя вырвалось из тусклых глаз.
И прежний, сладкий голос прозвучал:
"Как ты узнал, что я была несчастна?
Я все прочла в твоих безумных песнях".Душа моя оледенела. Страшно
Мне стало от безумья моего,
Проникшего в грядущее; померк
Рассудок мой; я в ужасе проснулся.
Фридрих К. Д.Двое, созерцающие луну (фрагмент).1819