Церковь
В детстве я обожал ходить в церковь.
Я был уверен, что она очень древняя (на самом деле была новостроем – 100 лет, не больше).
Среди мальчишек ходила легенда, что в церкви есть подземный ход, который ведет Бог знает куда.
Очевидно в церкви были спрятаны клады.
Это не вызывало сомнений.
Искать эти клады я и ходил.
На ободранных стенах висели афиши: много лет помещение использовалось как склад цирковой амуниции (а еще раньше – как танц-зал пионерского лагеря).
Потом окна и двери заварили решетками, церковь стояла пустой.
Справа от церкви располагалась лечебница алкоголиков, слева – интернат для умственно отсталых подростков.
В народе комплекс назывался "отцы и дети".
Мне представлялось, что в лесах вокруг церкви бродят бежавшие буйнопомешанные в полосатых пижамах – так проникать в церковь было еще интересней.
Первый раз я попал в церковь, гуляя с дедушкой и бабушкой.
– Залезай, если хочешь, мы тебя здесь подождем.
Я просочился в щель между прутьев.
Высокое, светлое помещение.
Пустая цепь от паникадила.
Следы пожара.
Строительный мусор.
Дедушка работал расточником на военно-космическом заводе.
– Детали, которые я точил, сейчас на Венере, – говорил дедушка.
Я украдкой смотрел на дедушку – дедушка украдкой смотрел на небо, словно искал свои детали, выточенные с микронными допусками из секретных сплавов.
(Судя по печальной судьбе "Фобос-Грунта" и иже с ним, сейчас таких хороших деталей в России не делают.)
Дедушка хранил шурупы и гвозди в железных банках из-под растворимого кофе.
Гвозди, которые я учился забивать в деревяшки на его балконе, пахли кофе.
Дедушка хорошо знал высшую математику, в частности тригонометрию (что было необходимо для работы), хотя едва закончил 7 классов. Я часто видел его серьезным, в очках и с книгой.
На груди, спине и руках его цвели синие старомодные татуировки – дедушка семь лет прослужил в десантных войсках, дожидаясь, пока из сильно поредевших после войны мужчин получится сформировать призыв ему на смену.
Дедушка с бабушкой очень любили друг друга.
Как и все рабочие, дедушка пил.
Постоянные тревоги и попытки заранее угадать степень сегодняшнего опьянения дедушки подточили и без того сильно порастраченное здоровье бабушки.
Бабушке выписывали столько таблеток, что ими можно было прокормиться.
Детство мое пропахло горьковатым медицинским запахом – в удобные баночки из-под бабушкиных лекарств я сажал кузнечиков.
Врачи нехотя признавали, что если бы бабушка честно пила все лекарства, которые ей назначались, она умерла бы гораздо раньше.
У бабушки с дедушкой дома была фотография Сталина – они не выставляли ее напоказ, но и не убирали далеко.
Иногда (гораздо реже, чем мне хотелось) к бабушке приезжали сестры: баба Зина из Ярославля и баба Валя из Ленинграда.
Баба Зина говорила сильно на "о" (телевиденье еще не успело тогда стереть местные выговоры), а баба Валя непривычно твердо произносила "ч".
Сестры устраивались на кухне и пекли такие пироги, что можно было умереть от одного запаха.
Баба Валя дарила мне ленинградских стальных заводных куриц, которых я очень любил.
Также было известно, что в блокаду Баба Валя "легла" – так называлось состояние внутреннего принятия скорой смерти, при котором истощенный человек уже не может подняться, но при этом не ощущает голода. Тогда в цех позвали доктора, и он дал бабе Вале рюмочку вина и кусочек черного хлеба.
– И мне тут так захотелось есть, так захотелось! Меня комиссовали и отправили в пригород, а там было столько молодой травы, и я все ела эту траву и никак не могла наесться, и ноги у меня распухли и сделались вот такими!
Баба Зина иногда привозила мужа дядю Костю – веселого красноглазого старика с большим кадыком. Дядя Костя работал кровельщиком и никогда не использовал страховки.
– Цеха-то высокие, под десятый этаж, а он сидит на самом краю, что-то приколачивает, у меня аж сердце обрывается, – жаловалась баба Зина.
Когда я первый раз увидел бабу Зину, я почему-то сразу понял, что она меня очень любит, конечно, не сильней, чем бабушка (сильней было невозможно), но она за меня, маленького не раздумывая жизнь отдаст.
Папиного отца не помнил даже папа – на войне мой второй дед попал в плен, где ему немцы отбили все внутренности.
После победы он вернулся в родную деревню под Курском, где "такие поля, что если зайти далеко, то в пшенице можно заблудиться, потому что не видно краев", но прожил недолго.
Его фамилию сейчас ношу я.
Зато вторую свою бабушку я помню прекрасно.
Если вы подозреваете в себе цыганские корни, но до конца не уверены, вам надо провести простой эксперимент: если под песню "дри-да-ну да-ну да-най, дри да-ну да-най!" вам удалось усидеть на месте, вы не цыган.
Исходя из этого теста, вторая моя бабушка, бесспорно, имела цыганские корни.
На всех гулянках она плясала до тех пор, пока не падала без сил.
Работа в гальваническом цеху, над огромными парящими ваннами с серной кислотой до корней съела ее зубы, но только в очень серьезном возрасте ей понадобилась краска для жестких, как щетка, иссиня-черных волос.
Из всех описанных выше людей бабушка-"цыганка" умерла последней.
Ее отпевали в той самой церкви, в которой я в детстве пытался найти клад.
Ночь на земле
Вовка, сосед, – большой крепкий мужик, добрый и не глупый – работает в сервисе "Бош". Все очень любят и уважают Вовку, Вовка любит свою работу, у него весь дом забит хорошим немецким инструментом, и весь этот инструмент обвязан георгиевскими ленточками, и сам Вовка обвязан ленточками, и даже холодильник у него открой – там на каждой сосиске привязана ленточка. Вовка до дрожи ненавидит Европу, потому что там все долбятся в задницу, и на Украине все долбятся в задницу, и на машине у Вовки ленточки и флаг Новороссии.
Вовка очень дружит с другим соседом, Алексеем. Алексей пониже, но такой же лысый, тоже очень хороший мужик, работает художником по костюмам, очень талантливый, очень хороший специалист, много учился, всем рассказывает, что никакой России нет, и начиная с царя Петра все русские жили набегами на большую и сильную Украину, где цвели искусства и ремесла и все ходили в лаковых черевичках, а русские (включая Вовку) – генетические вырожденцы, которые не в состоянии себе портков пошить, и если бы не Сталин с жидовскими заградотрядами, Украина бы во Второй мировой победила.
Оба, и Вовка и Алексей, очень уважают третьего соседа – деда-ветерана Семена. И все его уважают, потому что Семен – славный старик, мудрый и мужественный, прошел всю Войну от звонка до звонка сквозь огонь, ужас и грязь, ему под 90 и он по-настоящему ненавидит три вещи – фашистов, жидов и либералов.
Дед Семен очень привязан к внуку, хотя тот жид и либерал, но дед до хрипоты доказывает, что Левинский – это белорусская фамилия, потом это по матери, а по дедовой линии они все Розенблиты.
Дед и внук очень дружат и поддерживают соседку-старушку Ольгу. Ольга очень интеллигентная женщина, бывшая учительница, которая все свободное время тратит на то, чтоб Путин узнал, как чурки испохабили Москву, и сжег бы их всех с их погаными детьми.
Ольга очень набожная в хорошем смысле этого слова, очень правильная, ходит в нашу церковь, потому что это очень очищает ауру, и берет с собой фен, чтоб батюшка зарядил его торсионным электричеством на рассаду огурцов.
У старушки Ольги есть дочь Люба, которая тоже на пенсии. Люба ненавидит пенсионеров, включая мать и себя, и когда правительство в чем-то их обносит или урезает (а делает оно это с завидной регулярностью), очень радуется, говорит что правильно, пусть им с матерью живется все хуже, но они готовы терпеть, иначе пенсионеров и чурок никогда не выжить из Москвы.
Обе очень дружат с Фатимой, которая считает женщину без хиджаба говном шайтана, и Фатима к ним очень хорошо относится, потому что учительница учительнице глаз не выклюет (Фатима преподает в нашей школе ОБЖ, хотя у нее два брата в федеральном розыске).
Сын Фатимы почитает Путина выше Аллаха, нигде не работает и ездит на бэхе, но в доме всем он очень нравится, потому что он красивый и порядочный мужик, добрый и надежный. Да, он торгует наркотой у школы, но соседским детям он ее (вроде бы) не предлагает, так что это меньшее зло и гарантия на будущее. Сын Фатимы ненавидит педофилов, домовые педофилы ненавидят Сталина, сталинисты – байкеров, байкеры – пидоров, пидоры – гомофобов, и все это одни и те же люди, все живут вместе, ненавидят сами себя, общаются друг с другом и ни в чем не видят противоречий.
Единственный жилец, над которым посмеивается весь дом, это тетя Маша, которая утверждает, что ее в детстве похитили инопланетяне.
"Если они тебя похитили, почему ты здесь? Какая логика?" – смеются над Машей соседи.
Ночь. Я лежу в кровати и смотрю в потолок. Меня тоже давным-давно похитили инопланетяне. Похитили и не вернули, поэтому я здесь. Меня похитили земляне. Они забрали меня с моей родной нормальной планеты и насильно притащили в свой дурдом. Все, что мне надо сделать, – это найти дорогу домой.