* * *
Глаза консьержки зажмурены, а черный рот распахнут настежь. Она спит.
– Люся, просыпайся. Мимо тебя никто не выходил с целлофановым пакетом? Супермаркет "Билла", желтый, полный пакет стеклянных банок. Интересует промежуток времени от 22 ноль-ноль до текущего момента.
– Это ты, Варвара Павловна? Господи… Это кто с тобой? А мне сон снился. Будто я грибы собираю, а гляжу – это не грибы, а мыши. Черные. И они по ногам мне побежали. А мне не страшно, говорю: я вас пожарю и съем. Руку протянула – а это Фарид, Зейтун, Лейлек и Келебек из 137-й. Нет, никто не проходил с пакетом. Курьер приезжал. В 22:45, из "Акитореи". Ушел пустой. Больше чужих не было.
– А собашники?
– Все кто обычно. С пакетом никого не было – я б заметила.
* * *
Лифт загромыхал дверью, потянул тросом и очень медленно полез наверх. Варвара Павловна в пальто цвета пыли поверх ночной рубашки выровнялась вполоборота и уставилась на мои штаны. И так застыла.
Кто она? Никто не знает наверняка, но буквы К, Г и Б определенно что-то значили в судьбе Варвары Павловны. Может, она всю жизнь принимала и выдавала плащи (но не кинжалы) в гардеробе Дома культуры работников плаща и кинжала, а, может, подвешивала шпионов за ребра и выбивала дурь из диссидентов. Может, она и сейчас этим занимается. В свободное от хлопот по подъезду время. Бухгалтер ТСЖ, выжившая из ума тридцатилетняя старуха, по секрету сообщает всем, что в трудовой у Варвары Павловны значится "оператор рабочего места". Понимай, как знаешь. В полном молчании мы доехали до 23-го этажа, до места происшествия.
* * *
– Видишь? От лифта пакет не видно. Мешает козырек коляски. Преступник должен был пройти по коридору.
Я оглядываю коридор глазами похитителя банок: щербатый кафель всех цветов ржавчины, санки, ящики, пыльные велосипеды, жгуты проводов под потолком. Перед каждой дверью – коврик.
– Я соседей не подозреваю.
– Напрасно. Даже если сами не брали, могли навести. Случайно.
– Может, уборщица?
– Нет, уборщицу я исключаю. Чтоб уборщица взяла банки, а Гену оставила?
В сетчатом дне коляски вместе с букетом из грязных палок, желудями и крутилками (усохшими семенами липы) – уродец-крокодил с колесами на палке.
– Нет, уборщицу я исключаю.
* * *
Варвара Павловна листает желтую клеенчатую тетрадь на голубом клеенчатом столе. Я задыхаюсь от вони средства для мытья посуды с ароматом весенних альпийских цветов. Мелькают страницы о семейных отношениях, автовладении, заболеваниях… Весь дом как на ладони. Варвара Павловна останавливается на поэтажном досье жильцов-заготовителей: грибы, огурцы, помидоры в уксусе, помидоры в масле, варенья – все помечено условными значками. Наша квартира, кстати, помечена прочерком – сами не солим, едим родительское.
– В конце ноября заготавливают капусту, клюкву и фейхую. Для капусты твои банки малы, клюквы на рынке нет, значит фейхуя. А это след.
Я заглядываю через плечо – изумрудным цветом фейхуи помечено совсем мало квартир.
– Будем все прочесывать?
– Нет. Сейчас опросим эксперта.
* * *
Квартира 74. Дверь сама открывается нам навстречу, вместо прихожей я вижу помещение размером со шкаф, в который втиснута высокая костистая старуха в белом чепце. Все жилое пространство здесь: плитка, чайник, вертикально поставленная, подогнанная под высоту глазка койка, к которой притянута мумия. Какие-то шланги. Опрятный запах формалина.
– Не спала, не спала, поджидала вас. Лифт слышала. К консьержке ездили – слышала. Туда-сюда. Спрашивайте, отвечу.
– Кассандра Сергевна, я вот по какому делу…
Чужой этаж. Здесь тоже пестрый щербатый кафель. Коробки. Коврики.
– Ездил лифт ночью. В начале третьего. На высокий этаж поднялся, потом обратно спустился. Но не до первого. Наверху очень мало стоял. Я удивилась.
– Сколько этажей проехал?
– Около десяти.
В качестве поощрения Варвара Павловна бросает в капельницу мумии кусочек сахара. Дверь шкаф-квартиры захлопывается.
– Хроническая бессонница, паралич, мания преследования. Незаменимый товарищ. В советское время у нас через этаж такие были – это сейчас все развалилось…
Варвара Павловна снова замирает, но на этот раз ненадолго – лифт едет на 13-й этаж.
* * *
13-й этаж. Все сходится. Фейхуя (мотив), связь с моей соседкой (возможность), ночной вояж на лифте (средство).
– Ты мне должен помочь. – Звонок за дверью надрывается так, что слышно, наверное, на улице. Квартира номер 127. На мягких выпуклостях обивки скопилась пыль.
– А что делать надо?
– Когда скажу "Ладога" бей его в солнечное сплетение. Не позже и не раньше. Покажи, как будешь бить. Нет, так плохо. Вот так – (кладет тетрадь и молоток на пол) – снизу-вверх. Попробуй: Ладога! Еще раз: Ладога!
Звонок захлебывается.
– Кто? Да кто там?!
Огромное пузо, огромные брови. Штаны, которые принято называть спортивными, хотя спортом тут и не пахнет. Тапки.
– Михал Дмитрич, ты у гражданина банки спер?
– Да вы что, товарищи дорогие, белены объелись?!
– Ладога!
Кия! Рука проваливается по плечо в прохладный вязкий жир, тонет, скользит. Капитошка заламывается, сгибается вдвое, из-под потолка к нам опускается бровастая голова, Варвара Павловна накрывает ее сверху тетрадью и лупит молотком. Лесной великан рушится на палас.
– Давай-давай, что встал?! Тащи его в комнату и скотчуй к креслу, пока не очухался.
Варвара Павловна деловито ставит на пол пластиковый таз и принимается раскручивать электрошнур заросшего желтой бахромой торшера.
* * *
– А банки точно были?
– В каком смысле?
– Может, ты их в машину отнес? Или в шкаф убрал, а не в коридор. Они не лежат у тебя под диваном сейчас? – Варвара Павловна пнула ногой бездыханного капитошку. – Потому что он тут точно ни при чем.
Квартира перевернута вверх дном. Пахнет жженым проводом, озоном и капитошкиными нечистотами. Дым.
– Банки точно были.
– Тогда стирай отпечатки и пошли отсюда.
* * *
– Рубик, я знаю, что ты дома. Открой. Товарищ не из военкомата. Открой!
Рубик – невероятно худой и бородатый даун с бешенными очами, местный "компьютерный" "гений".
Пещера его, вопреки ожиданиям, содержится в превосходном состоянии – ни курева, ни порнографии, ни мусора. Рубик живет с мамой – она сейчас спит. По советским лаковым половицам идем в "большую" комнату, к "компьютеру".
– Рубик, у тебя есть камеры на 23-м?
– (А почему мы сразу сюда не пошли?)
– (Он берет по 150 рэ в час!)
– Нет.
– Покажи, пожалуйста, с 22 часов до текущего момента.
Рубик вздыхает и щелкает клавишами. Я вижу себя, выставляющего пакет. Болтая по мобиле, проходит соседка (предполагаемая наводчица капитошки). Уборщица Зарема копается в нашей коляске, долго вертит в руках "Гену", кладет на место.
– Вот!
Мутная фигура твердым шагом подходит к коляске, берет пакет и сразу уходит.
Кто это?
– Не знаю…
– Время?
– Два девятнадцать.
– Рубик, покажи минутой позже записи со всех этажей, начиная с 11-го и по 15-й включительно.
Рубик мнется.
– Рубик, покажи, пожалуйста, записи, и за радиоточку можете три месяца не платить.
Рубик вздыхает и щелкает клавишами.
11-й: пусто.
12-й: пусто.
13-й: пусто.
Я оглядываюсь на Варвару Павловну. Губы ее туго сжаты, как створки холодильника "Полюс", к которому для надежности запирания прибили баклю от горнолыжного крепления (видел такой на одной съемной квартире).
14-й. Вот он! Вот! Желтый пакет универсама "Билла"! Вот он! Квартира номер 137!
Меня охватывает радостный азарт охотника, затравившего трудную дичь:
– Вы видели? Вот же банки тещины! – 800-грамовые, с трогательными крышечками, изображающими плоды сада и огорода, – и зачем они этим абрекам? Шаурму в них что ли солить? Идемте, ну!
Но Варвара Павловна вдруг как-то вся тяжелеет, и гвозди ее серых глаз становятся тусклыми.
Хлопнув Рубика по узкому горбу, она стремительно выходит в коридор. Я бегу следом.
* * *
– Витя, долго объяснять, да ты и не поймешь. Дальше тебе со мной нельзя. Нет, молчи, слушай…
Если бы можно было представить, что Варвара Павловна способна шутить – я бы подумал, что она шутит.
– Сейчас ты пойдешь домой и будешь ждать. Если я не позвоню в течение 15 минут и не скажу "Ладога", ты слышишь меня? Это очень важно!..
Лифт сомкнул железные двери. 15 минут я ждать не стал. Ежась на переходном балконе, дрожащими руками набрал номер, которым снабдила меня ВП. "Ваш звонок очень важен для нас… Оставайтесь на линии… Дежурный офицер ответит…".
Пока мы болтались по этажам, дом ожил. Жильцы заелозили, застучали каблуками, грохоча санками (выпал снег), потащили в сад детей.
"… очень важен для нас, пожалуйста…"
Вдруг трубка проросла живыми гудками, и сразу вступил сонный баритон: "неразборчиво… неразборчиво… капитан! неразборчиво… слушает!"
– Ладога, – сказал я и повесил трубку.