Я больше не могу обманывать судьбу,
вступая в договор, который не по силам,
возлюбленного лик запоминать в гробу
и забывать других, которых смерть скосила.
Я больше не хочу надежды надевать,
натягивать грехи, примеривать соблазны,
на лоб высокий мысль, как шляпу, надвигать,
геройски щеголять на подиумах праздных.Окликнула душа: вот малая слеза…
за каждую слезу несчастного ребенка…
Но выплаканы все несчастные глаза,
история хрипит, как пьяная бабенка.Я больше не хочу, как пыльные мешки,
таскать свою вину за все на этом свете,
как в кошкином дому раздавлены кишки,
и одичалый ветер свищет по планете.Я больше не могу…
Но поворот ключа:
заводит Бог опять творимую игрушку -
хватаешься за кончик тонкого луча
и пишешь им не так всю эту заварушку.
"Натягиваю улыбку. А больше ничего на мне нет…"
Натягиваю улыбку. А больше ничего на мне нет.
Вытягиваю ошибку рожденья и появленья на белый свет.
О мама, мама, тоска, до тошноты и рвоты тоска,
как будто и впрямь близка гробовая доска.
О Боже мой, моя дочь живет не со мной,
а в одной из стран через океан, о Боже мой,
и внучка моя уж который год там живет,
и у меня от бессмыслицы болит живот.
О мама, ты никогда не узнаешь, какая кругом ерунда,
и ничего не поправишь, потому что просто вода
разлилась меж людьми, что могут ехать туда и сюда,
и только дом без людей стоит как беда.
Натягиваю улыбку и выхожу в свет,
под этой улыбкой зыбкой ничего нет.
О, если бы знать, на каком перекрестке шагнул не туда!
И только пустующий дом стоит, как стоит вода.
"Ах, придурок, перестарок…"
Ах, придурок, перестарок,
любопытный к бытию,
как подарок без помарок
от спросонья к забытью.
Ни балов, ни сцен, ни скачек,
ни тщеславию наград,
тайно спрячет то, что значит,
и построит ряд преград,
чтоб никто не заподозрил,
что там кроется внутри,
что за мир придурок создал -
отойди и не смотри.
От несчастия хохочет,
слез от счастья не видать,
мир на выворотку хочет
вдруг в оглядке угадать.
Грызть – любимое занятье
сушку, знанье и себя,
чтобы тайное заклятье,
снять, как платье с короля,
чтоб услышать ритм и трепет
акустической среды,
звездный шорох, лунный лепет
и молчанье резеды.
"Температура выше потолка…"
Температура выше потолка,
а потолок обрушивает стены,
разруха подступает постепенно,
и сутолока мусорно мелка.
Испанка, кашель, горячо глазам,
в висках и сердце серп и он же молот,
и отчего-то нестерпимо молод
и просишь потрепать по волосам.
Больница
Снизойдите, ритмы, с верхотуры,
обнаружьте распростертый мелос,
где звенело, и лилось, и пелось,
как по нотным записям натуры.
Повязали связки горловые,
усекли и уплотнили голос,
чтоб зачах и смолк певучий логос,
шибанули точки болевые.
Я тяну наверх худые руки,
про себя молитву сотворяю,
дверь ключом скрипичным отворяю
в вышний дом, где возвращают звуки.
Молитва
Страх за ребенка животный -
самая сильная страсть
после страсти любовной,
в какую нет сил не впасть.
Господи, помилуй.
Господи, помилуй.
Господи, помилуй.Сила ломит солому,
бессилье молится мной:
приему противу лому
обучи меня, Боже мой.
Господи, помилуй.
Господи, помилуй.
Господи, помилуй.
Ты Отче. Я мать. Вместе
мы победим зло.
Ангел шепнет небесный:
вот женщине повезло.Господи, помилуй.
"Каблучки в коридоре – это идут за мной…"
Каблучки в коридоре – это идут за мной,
и душа отлетает в область гнездовья страха,
страх ночной сменяется на дневной,
и сердечко стучит, как плененная птаха.
В эту минуту бешеной скачки в крови
и отрешенности от всего на свете
я прошу огромной всепоглощающей любви,
как просят ее маленькие дети.
"Прямоугольник балкона…"
Прямоугольник балкона
для вытянутой шеи и поклона,
для хлорофилла и озона
последнего и первого сезона.
Вокруг все оттенки зеленого,
от туманного до озонного,
где лес рисунка фасонного,
а воздух очертанья небосклонного.
И насколько хватает глаза -
раскинулось для экстаза
такое любимое до отчаянья,
что даже страшно сглазить случайно.
Как девочка, взбежала деревня
на горку, под которой деревья,
и малая речка рядом
для любованья взглядом.Стою и смотрю, ненасытная,
рожденьем со всем этим слитная,
и сумасшедшее пение птиц,
и желтый шар из-под еловых спиц -
как капля из-под ресниц.
Падает снег
Пластинки и призмы,
кристаллы и иглы,
частицы застылые
снежной крупы,
спирали и гранулы,
соцветья-созвездья,
столбцы пустотелые
небесной толпы.Слизнуть – и каплей холода
на языке останется.
Останется красавицей -
коль рта не раскрывать.
"Качели между небом и землей …"
Качели между небом и землей -
занятие, любимое ребенком, -
оборотились в слое взрослом, тонком
невыбором, присыпанным золой.
Меж жадностью и жаждою любви,
меж голодом и холодом ответа
лежала тень того страстного лета,
где, как вороны, пели соловьи.
Несчастливы, когда причины нет,
привычка жить, когда кругом причины,
с настойчивостью дьявольской мужчины
и женщины бессилием вослед,
качанье меж тщетой и суетой,
навылет влет душа промежду суток,
меж стульев двух напрасный промежуток,
тире, тире и точка с запятой.
В тот промежуток ухнула вся жизнь,
в тот дикий, дивный и дурной проулок,
что был назначен для моих прогулок,
для жалких шуток.
Жуток верх и низ.
Доска и две веревки, два кольца,
устройство детское для взмаха и размаха -
посередине гойевская Маха,
исчерпанная Богом до конца.
Барбра Стрейзанд
Озорная озонная Барбра, ну что ты опять завопила истошно,
держалась я храбро, пока вдруг в секунду не сделалось тошно.
Бессовестным криком любовным вспорола окрестность
и в ней воспарила -
исчисленным трюком мне жилы и память в момент отворила.
"Перемещенье собак по улице…"
Перемещенье собак по улице:
большая, поменьше, еще меньше, еще,
совсем маленькая.
Сперва побежали в одну сторону,
ритмично перебирая ногами, словно кони,
остановились и побежали обратно:
большая, поменьше, еще меньше, еще,
совсем маленькая.
Теперь смотрят друг на друга
и мотаются взад и вперед,
как мальчишки:
большой, поменьше, еще меньше, еще,
совсем маленький.
Я мотаюсь с ними (взглядом),
как будто не старуха,
а еще девочка.
"Слева залетает золотой шмель…"
Слева залетает золотой шмель.
Справа посадка золотых огней.
Не пила я вина. И это не хмель.
Это просто мои семь дней.
Запах пожарища как пейзаж.
Музыка изнутри избороздила чело.
Нахожу лицо свое все в слезах.
И не понимаю – отчего.
Сад
Вот сада моего портрет:
засыпан снегом, словно цветом,
осыпан цветом, словно светом,
он помнит тайны прошлых лет.
Он смотрит, смотрит и молчит,
и когда долгий снег не тает,
и когда тает, зарастает,
густым малинником трещит.
Опять защелкал соловей,
родная мне и саду птица,
умолк, устал. Мне сладко спится
в постели юности моей.
Вишневый, яблоневый сон,
приснившись, тянет ветки к лету,
и ничего роднее нету,
сад – однолюб, и он влюблен,
он любит папы с мамой лик,
и все, что с ними дальше было,
и что дождем небесным смыло,
он помнит, памятью велик.
А этой странною весной,
не выбравшись из снеговой напасти,
из тяжести, подобной страсти,
очнулся, раненный, больной.
Две яблони, к стволу стволом,
лежали, ветками мертвели,
и – мертвый черный бурелом! -
вдруг почки вновь зазеленели.Прости меня, мой бедный сад,
за одиночества гордыню,
я так хочу опять назад,
в твою зеленую гардину,
когда до всех моих потерь
и до всего, что с нами стало,
моей любви недоставало.
А впрочем так же, как теперь.
Вот сада моего портрет:
облитый светом, словно цветом,
он знает все про то и это,
я состою при нем сюжетом,
пятном за рамой мой сюжет.
"Я хочу с тобой поговорить…"
Я хочу с тобой поговорить,
через этот день пустой и длинный,
через белых мух полет старинный,
я хочу с тобой поговорить.Расскажи мне, как мои дела,
отчего-то жизнь моя немеет,
и никто, кто возле, не умеет
сделать то, что ты: чтоб ночь светла.Отчего, как чеховский рояль,
замкнута душа, как на засовы -
день ли, год ли наступает новый,
не поют регистры, как ни жаль.Не разучен никакой дуэт,
музыка молчок, пусты длинноты,
где-то на полу пылятся ноты,
никому до них и дела нет.Я хочу с тобой поговорить,
пожалеть, как странны стали люди,
так, как ты, никто меня не любит,
я хочу с тобой поговорить.Объяснить тебе, какой ценой
плачено за все, я не сумею,
о тебе тебя спросить не смею,
лишь одно: а ты еще со мной?
Я теперь сама сильна, как страх,
смех и грех, что в общем-то нелепо,
помнишь, как я веровала слепо
и слабела у тебя в руках?