И Ваня, чтобы окончательно пленить сержанта, поёт ещё одну лирическую песню, ловко перебирая пальцами по ладам гармони.
Всё больше и больше солдат из других отделений собирается вокруг гармониста.
Сладко звенит голос Вани.
Довольный, улыбающийся Буслаев, обняв рукой за плечи Ваню, слушает песню; он даже закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться.
Абдурахманов, видя эту трогательную сцену, шепчет Кашину:
- Пропал наш сержант… Совсем пропал.
- Молодец Бровкин, - хитро улыбается Кашин. - Нашел ключ.
По цели из автомата стреляет Кашин. Он делает три выстрела подряд.
- Двадцать два очка! - фиксирует результат Буслаев и, покачав головой, добавляет: - Плохо, Кашин!
Кашин отходит в сторону.
По той же цели из автомата стреляет Бровкин.
- Четыре очка! - объявляет Буслаев.
Бровкин стреляет второй раз.
- Десять очков! Молодец, Бровкин! - восклицает Буслаев.
Бровкин стреляет в третий раз.
- Одно очко! - говорит Буслаев. - Всего пятнадцать… Для новичка, Бровкин, неплохо, - и, взглянув на Кашина, добавляет: - А для старого солдата двадцать два очка плохо, Кашин, очень плохо.
Буслаев сам берёт автомат и, почти не целясь, подряд без передышки делает три выстрела.
Все три пули точно ложатся в самый центр мишени.
- Все тридцать! - улыбаясь, фиксирует результат Абдурахманов.
Ваня удивлённо смотрит на Буслаева.
- Крепче держать винтовку! - командует Буслаев.
На учебном казарменном плацу. С винтовкой наперевес Ваня бежит по направлению к чучелам.
Он с силой направляет штык в чучело, но обороняющий чучело Кашин длинной палкой отбивает штык и отбрасывает Ваню, чуть не сбив его с ног.
- Ты что, Кашин, драться вздумал? - окликает его Буслаев.
- Я, как приказано, товарищ сержант, - оправдывается Кашин.
- Отойди в сторону! - сердито говорит Буслаев и, взяв из рук Кашина палку, становится в позицию у чучела и командует: - Начинай, Бровкин!
Ваня, маневрируя штыком и прикладом, прокалывает чучело.
- Хорошо! - одобрительно отзывается Буслаев. - Ещё раз! Сначала!
Абдурахманов, хитро улыбаясь, шепчет Кашину:
- Смотри, сержант у Бровкина… шёлковый ходит.
К тренирующимся солдатам подходит капитан Шаповалов, худой, невысокий человек лет тридцати с улыбающимися, чуть прищуренными глазами.
- Как новичок, сержант? - спрашивает Шаповалов, оглядывая Ваню с головы до ног.
- Порядок, товарищ капитан, привыкает, - отвечает Буслаев.
- Говорят, он на гармони хорошо играет?
- Отлично, товарищ капитан.
- Что ж, послушаем, - и Шаповалов идёт дальше по плацу.
Отделение Буслаева отдыхает: кто читает, кто пишет, кто играет в домино, кто в шашки. Ваня с Кашиным разыгрывают шахматную партию.
К столу подходит связист и, вызывая солдат по фамилиям, раздаёт письма.
- Кашин, Абдурахманов, сержант Буслаев, Трофимов.
Солдаты берут письма, вскрывают конверты и углубляются в чтение.
Связист уходит. Ваня догоняет его.
- Слушай, Зайцев, - с волнением в голосе обращается к нему Ваня. - Неужели мне опять ничего?.. Не может этого быть… Два месяца ни одного письма…
- Что ты, Бровкин? - удивляется почтальон. - Ты ведь только позавчера получил письмо?
Ваня, замявшись, с грустью в голосе отвечает:
- Это от матери.
- А, от матери… - замечает почтальон и спрашивает: - А от нее… ни одного? Ты хоть скажи, как её звать?
- Это всё равно, - так же грустно отвечает Ваня.
- Ничего не поделаешь, Иван, - говорит связист. - А может, она разлюбила гармониста, а? - и он улыбается.
- Не может этого быть! - невольно вырывается у Вани.
- Ну, брат, в жизни все бывает! Нам, почтальонам, это известно, - и связист продолжает свой путь.
В раздумье стоит Ваня.
Правление колхоза. Коротеев, сидя за столом, что-то записывает в блокнот.
Входит Самохвалов с кипой писем в руках.
- Тимофей Кондратьевич! - обращается он к Коротееву. - Вот письма, адресованные вашей дочери. - И он протягивает председателю четыре запечатанных конверта.
- Письма? Любаше? - удивлённо спрашивает Коротеев. - От кого?
- Конечно, от непутёвого, - пожимает плечами Самохвалов.
- Почему "конечно"? - сердится Коротеев.
- Значит… любовь, - ехидно отвечает Самохвалов.
Коротеев, вырвав письма из рук Самохвалова, рассматривает адреса, в сердцах разрывает один конверт и вынимает письмо.
- "Дорогая моя Любовь Тимофеевна, - читает он вслух, - пишет тебе твой любимый солдат Иван Бровкин"…
- Слышите, "любимый"!.. - вставляет Самохвалов.
У Коротеева от злости перекосилось лицо. Он отрывисто читает:
"Вот уже три месяца, как я пишу тебе каждый день"…
- Хорош жених! - скорчил насмешливую мину Самохвалов.
- Я ей покажу! - гневно цедит сквозь зубы Коротеев, комкая в руках нераспечатанные письма и разрывая их на клочки.
- При чём здесь Любовь Тимофеевна? - недоуменно спрашивает Самохвалов.
- Как это так… "при чём"? Она же с ним в переписке состоит. Факт! - сердится председатель, показывая разорванные письма, которые продолжает держать в руках.
- Не извольте беспокоиться, - отвечает обрадованный Самохвалов. - Любовь Тимофеевна ни одного письма не получила…
- То есть как это - не получила? - удивляется Коротеев. - Куда же они девались?
- Они попадали ко мне, - услужливо объясняет Самохвалов, - и я, оберегая честь вашей семьи, я их, так сказать, не доводил до сведения адресата.
Коротеев на миг остолбенел и после паузы еле выговаривает:
- Ты что? Читал чужие письма и прятал их?
- Зачем прятать? - нагло отвечает Самохвалов. - Я их рвал, как вы сейчас…
- Но это же подлость с твоей стороны, Самохвалов!
- К чему такие громкие слова, Тимофей Кондратьевич? - как ни в чём не бывало, говорит Самохвалов. - Разве вы сейчас, извините, не допустили правонарушения, уничтожив письма непутёвого?
- Я же отец! - возмущается Коротеев.
- Потому я и старался, что вы отец, а вы мои честные намерения называете подлостью.
- Да перестань. Не думал я тебя обидеть, - растерялся Коротеев, - но как-то нехорошо получается… в чужие письма нос совать.
- Они ведь не чужие, они Любови Тимофеевне адресованы, - оправдывается Самохвалов. - А разве вы для меня чужой человек? Вот, например, письмо Захару Силычу, - и он показывает большой конверт, со штампом Министерства морского и речного флота. - Меня и не касается, что ему пишут.
Коротеев смотрит на конверт и говорит:
- Должно быть, его обратно на морскую службу… Жалко. Хороший он мужик. Но что поделаешь… Рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше.
Перед правлением колхоза - большая витрина. В ней за металлической сеткой - пришедшая почта.
У витрины собрались колхозники; они разбирают адресованные им письма.
Из окна кабинета Коротеев и Самохвалов смотрят, как к витрине, проталкиваясь сквозь толпу, подбегает Любаша.
- Смотрите! Письма ждёт, ясно! - говорит Самохвалов.
- Я ей покажу! - сердится Коротеев и собирается выйти из кабинета.
- Не надо, Тимофей Кондратьевич, - останавливает его Самохвалов. - А то она догадается, что мы с вами письма прячем.
Девушка с тонкими капризными губами, тоже стоящая у витрины, смеясь, ехидно говорит Любаше:
- Напрасно ты, Любаша, писем ждёшь. Говорят, у твоего солдата в городе другая зазнобушка.
- Нет у меня никаких солдат! - сердито отвечает Любаша и идёт к дому.
Вслед ей смеются девушки.
Любаша ускоряет шаг, а потом пускается бежать. Почти у самого дома, оглянувшись назад, она спотыкается и падает.
Раздается звонкий смех подруг.
Обиженная, разозлённая Любаша бегом поднимается по крыльцу и гневно шепчет:
- Я ему покажу… этому непутёвому!
Ранний вечер. По деревенской улице гуляют всем напоказ Любаша и Самохвалов. Уверенный в своей неотразимости, Самохвалов степенно шагает по улице, раскачиваясь направо и налево. Любаша, делая вид, что ей весело, даже берёт Самохвалова под руку.
Девушка с тонкими капризными губами выходит из библиотеки с парнями и подругами. Увидев Любашу под руку с Самохваловым, она от изумления так и застывает на месте.
- Смотрите, куда бухгалтер пристроился.
- И Любаша хороша, - зло говорит веснушчатая девушка.
- У них уже давно любовь, - флегматично отзывается один из парней.
- Бедный Ваня, - вздыхает девушка.
- За пять месяцев от него ни одного письма! - вступается за Любашу другая.
Навстречу Любаше и Самохвалову идут Захар Силыч с Полиной, которая с трудом сдерживает слёзы. За ними - гармонист и несколько парней; среди них знакомые нам шофёры.
Заливается гармонь. Захар Силыч поёт:
Меня зовёт седое море…
Прощай, деревня, родные поля…
- Отбываете, Захар Силыч? - спрашивает поравнявшийся с ним Самохвалов.
- Отбываю, Аполлинарий Петрович, - отвечает Захар и, глядя на Любашу, продолжает с тяжёлым вздохом, - но если меня здесь забудут, как моих друзей, я… я… вернусь, - он сжал кулак, - и в порошок сотру!
Полина прижимается к нему.