По словам Вл. Андреева, в настоящее время "благостная экологическая утопия уступила место далекой от оптимизма экологической антиутопии. Отличие последней от хорошо освоенной в литературе XX века социальной антиутопии таково, что здесь авторы экстраполируют в будущее негативные тенденции развития экологической ситуации в мире, а не социально-политические тенденции" (Андреев 1990: 11).
В восьмидесятые годы в русской прозе о человеке и окружающем его мире отчетливо обозначилась тенденция, которую условно можно определить как "апокалипсическое видение", выразившееся в трагическом понимании движения человечества к завершению своей истории.
Этот аспект, выдвинувшийся в ней на первый план, был намечен в романе Л.М. Леонова "Русский лес" (1953). В нем было представлено прогностическое предвидение кризиса во взаимодействии общества и природы во второй половине XX века. Глобальность проблемы обусловила и особый масштаб измерения событий: человек и мироздание. Масштаб, проявившийся в конце века в "планетарности" мышления писателей-натурфи-лософов.
Основу художественной концепции "Русского леса" составила идея преемственности, связанная с "законом жизни". Через восстановление связи поколений восстанавливается главный закон жизни, за который ратует и Вихров, закон естественного развития природы и человечества. Идея преемственности поколений, всего живого, оказалась продуктивной для последующего развития натурфилософской прозы, по-своему преломляясь в ней. В романе "Русский лес" Леонов выявил и обозначил центральный конфликт развития человечества в XX веке – противоборство философии жизни и философии смерти. Эта проблема нашла всестороннее осмысление в романе Л.М. Леонова "Пирамида" (1994).
Т. Роззак в начале семидесятых годов писал о грядущем типе сознания, при котором "одномерно-плоскостное видение мира сменится многомерным, соединятся логика и интуиция, наука и искусство, логическое и образное мышление, что приведет к образованию нового типа культуры" (См.: Григорьева 1987: 289). Опережая свое время, Л. Леонов представил фундаментальный художественно-философский трактат, названный им "романом-наваждением", который является первым опытом, запечатлевшим и воплотившим этот "новый тип сознания". Итоговое творение писателя-мыслителя – своеобразное послание в XXI век – требует осмысления, понимания и изучения. Появление "Пирамиды" на исходе века и тысячелетия более чем знаменательно.
Угроза гибели рода человеческого, ставшая реальностью в XX веке, "породила, по словам Ю. Карякина, категорический императив, требующий сделать "последние" вопросы гуманистического идеала самыми первыми; вопросы философские, "вечные" – социальными, политическими, неотложными; вопросы, казавшиеся абстрактными, – самыми конкретными…" (Карякин 1986: 8). Подобная трансформация проблематики осуществляется в романе Л. Леонова. Размышлять же над этими вопросами он начал задолго до нынешнего осознания "веления" времени, оказавшись и в этом первым. По словам Ю. Оклянского, "замысел "Пирамиды" возник в годы войны, а наброски первого варианта были сделаны еще до "Русского леса". К началу 60-х годов, по авторскому признанию, "стала буйно расти нынешняя кожура" романа. Долгие десятилетия Леонов тайно продолжал ткать свое громадное полотно…" (Оклянский 1995: 96).
Эсхатологические мотивы в "Пирамиде" организуют повествование, зародившись в творчестве писателя значительно раньше (рассказ "Петушихинский пролом", романы "Соть" и "Русский лес"). Они реализуются в размышлениях Грацианского об устройстве космоса (о "каких-то кольцевидно вдетых друг в дружку сферах бытия…"), о том, что "хотение смерти есть тоска бога о неудаче своего творения". "Смерть есть единственное, в чем человек превосходит бога, который не смог бы упразднить себя, если бы даже пожелал" (Леонов 1984: 639–640). И в фундаментальном труде о самоубийстве, для которого Грацианский длительное время собирает материалы, также воплощаются эти мотивы. В разговоре с Полей в подвале бомбоубежища Грацианский доказывает, что путь человечества – это путь самоистребления; "война родит войну", и паузы между ними будут сокращаться, "пока человечество не образумится… или не превратится в газовую туманность местного значения, когда его разрушительный потенциал подавит окончательно потенциал созидательный".
Известным французским эволюционистом Ж.Б. Ламарком в 1820 году была высказана мысль о назначении человека, которое заключается в том, чтобы "уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания" (Ламарк 1959: 442). Эта идея художественно материализуется в "Пирамиде", тема которой "размером в небо и емкостью эпилога к Апокалипсису" потребовала от автора "уточнения трагедийной подоплеки и космических циклов большого Бытия, служивших ориентирами нашего исторического местопребывания" (Леонов 1994: I, 11). Такого масштаба событий еще не знала русская литература. Эта тема побудила Леонова в его размышлениях о пути человечества "определиться на циферблате главного времени – откуда и куда МЫ теперь" – и увидеть "логический финал человеческого мифа" (Леонов 1994:1, 20).
Один из героев "Пирамиды", студент Никанор Шамин, пишет "самодельный… Новый Апокалипсис" (Леонов 1994: II, 127–128). И весь роман представляет собой сложное, разветвленное обоснование движения человечества в XX веке к своему Апокалипсису. В связи с чем важно авторское определение жанра: "рома и-пава жде пне". На идейный стержень повествования о нашей эпохе, "предшествующей великому финалу", о "вечере людей", о "предпоследней фазе" человечества последовательно, настойчиво и целеустремленно нанизываются все новые и новые смысловые витки (возможно, поэтому один из фрагментов романа был опубликован под названием "Спираль"), раскрывающие ту же центральную мысль, но голосами, сферами сознания разных героев, вступающими друг с другом в диалог и образующими в совокупности полилог; экскурсами как в "близкую", так и в "далекую" историю, а также в доисторическое прошлое человечества.
Надвигающаяся катастрофа, о которой предупреждает Леонов, побудила его сделать главным предметом изображения и художественного исследования в "Пирамиде" причины, ведущие к ней, причины, порожденные направленностью развития цивилизации в XX веке, свойствами самой человеческой природы и национальными особенностями наших соотечественников. Среди этих причин, по словам автора, и "ген овладения миром" (Леонов 1994:1, 175), "вдохновляемый техническими успехами", и "пафос воинствующего всеотрицанья прошлого с дальнейшим переходом в штурмовое революционное мировоззрение" (Леонов 1994: II, 60), и "поведение русских", которые, по словам Шатаницкого, "перманентно в ущерб себе" стремятся к "переустройству жизни как своей, так и ближнего", и отсюда свойственное им "неугасающее анархистское побуждение хоть мысленно взорвать шар земной" (Леонов 1994: I, 599, 600). И утрата Бога: "Самоубийство Бога через отмену самого себя" (Леонов 1994: I, 217), и отмирание понятия "греха" (Леонов 1994:1, 602), и "утоление маниакальных потребностей сытости" (Леонов 1994: I, 602), и "наркотическая одержимость" всякого рода экспериментами над Природой, вследствие чего "наступит срочная необходимость бежать с отжитой планеты" (Леонов 1994:1, 602).
Среди героев романа есть те, кому известен эпилог человечества, к ним относится прежде всего Шатаницкий (именно ему принадлежат слова об "отжитой планете") и те, кто "прозревает" это будущее в настоящем. Так, Никанор Шамин рассуждает: "Вдруг под воздействием опустошительных изобретений и не менее самоубийственного развенчания самых священных табу обнажилась крайняя эфемерность жизни, уже неспособной сохранять себя. Так что планете оставалось только сменить устарелую, усталую кожу, всю свою биопленку в целом, как не раз уже поступала в своем геологическом разбеге" (Леонов 1994: II, 303). Эти причины ведут к катастрофе, за пределы которой удается заглянуть Шатаницкому, предсказывающему "короткое замыканье полюсов", после которого последует "тотальная линька человечества". "Бессильная удержать солнце в зените, сама природа может продлить сроки наиболее удачных созданий не иначе как упрощеньем их на несколько порядков с переплавом всей наследственной памяти предков в насекомый инстинкт" (Леонов 1994:1, 605–606).
В романе это предсказание находит подтверждение в изображении пятой, "заключительной" прогулки Дуни из настоящего в "запредельную даль времени". В будущем перед ее взором предстает карликовое человечество, живущее в подземных убежищах и отдаленное от нее "вечностью поколений". "Скоростной спуск людей с заоблачных вершин сопровождался отбраковкой неустойчивых образцов, так что назад в долину воротилась вполне устойчивая, крайне не похожая на себя во младенчестве человеческая поросль" (Леонов 1994: II, 355). Мать-природа в отношении них ограничилась "видовой девальвацией", "как не раз поступала и раньше с конструктивно не оправдавшими себя созданьями" (Леонов 1994: II, 355–356). В 1893 году в Санкт-Петербурге была издана книга Камилла Фламмариона "Конец мира", в которой рисовалось гипотетическое будущее: "Закон прогресса уступил место закону упадка, вещество снова вступало в свои права, и человек возвращался к звериному состоянию" (Фламмарион 1893: 133). Однако "после конца земного мира", по словам автора, жизнь вновь должна возродиться, но это уже будет нечто "сверхчеловеческое", "неиссякаемое".