Избранный Леоновым масштаб рассмотрения событий, в контексте не поддающихся временному измерению процессов, происходящих во Вселенной, позволил воспроизвести гипотетическое запредельное будущее. В других натурфилософских произведениях конца XX века изображается "обесчеловеченное" пространство Земли, в зеркальной глади водной поверхности которой отражаются звезды (А. Ким), "отравленная" радиацией Земля и последние мгновения жизни на ней (А. Адамович).
В романе "Пирамида" речь идет о "самоубийственной эйфории" (Леонов 1994: I, 381), о нежелании жить, рано или поздно настигающем человека. "Творец стольких чудесных диковинок", человек найдет и "благородный предлог, и достаточно радикальные средства для самоудаления из мира", – иронически замечает Филуметьев (Леонов 1994: II, 215). Как и в "Отце-Лесе" Кима, в романе-наваждении говорится о "тенденции к самоистреблению" (Леонов 1994: II, 300). В романе "Тавро Кассандры" (1994) Ч. Айтматов также воплощает идею "рокового желания не жить", которым уже в утробе матери поражены не-родившиеся младенцы, в связи с чем символично и название этого романа. Самоубийственное начало, заложенное в самой природе человека как изначальный источник катастрофичности бытия, в художественной литературе конца XX века становится концептуальной основой в создаваемой ею картине мира. В "романах-предупреждениях" речь идет о противоречивости человеческой природы.
Объяснение этой противоречивости Л. Леонов ищет в апокрифе Еноха, "который объясняет, – как отмечает писатель в предисловии к роману, – ущербность человеческой природы слиянием обоюдонесовместимых сущностей – духа и глины" (Леонов 1994:1, 6). По свидетельству Еноха (прадеда Ноя), ангелы – "крылатые озорники" – "спустились по горе где-то в нынешнем Ливане и учинили скороспелые браки с девицами земного происхождения". Однако народившееся потомство принесло не только благо (обучение ремеслам, искусствам), но и зло. За что было казнено ("за развращение земли, тоже наказанной общеизвестным мировым потопом") (Леонов 1994:1, 553).
Задавшись целью предостеречь против близящегося финала род людской, автор обращается к начальной "точке" его возникновения, опираясь и на апокриф Еноха, но приписывая толкование его героям с сомнительной "репутацией": ангелу в прошлом, возглавившему "бесовскую шатию", Шатаницкому, кинорежиссеру Сорокину. "В обширном полусвидетельском монологе Шатаницкого проступает логика божественной размолвки, давшей толчок мирозданью. Вне зависимости, произошла ли она из-за противодействия ангелов ближайшего окружения действительно странному намерению Творца навязать себе на шею род людской, или же появление последнего рассматривать как наглядное возмездие отверженному ангельскому клану, в обоих случаях движущим фактором является его ревнивая любовь к Отцу И не в том ли заключается их коварная деятельность, чтобы мнимым покровительством своим соперникам, потачкой их похоти, лестью их уму низвести в предельное ничтожество, чтобы тот увидел возлюбленных своих в омерзительной ярости самоистребления, с апофеозом гниющей пирамиды в конце, и ужаснулся бы – ради кого отвергал одних и кому предпочел других" (курсив автора) (Леонов 1994: 1, 629).
Деятельность дьявола направлена на то, чтобы продемонстрировать Творцу его ошибку (созданным из огня Он предпочел тех, кто из глины). Соучастником этой деятельности выступает в романе и Шатаницкий. По словам Сорокина, мир "мчится в свой непроглядный, почти по Еноху – без признаков и счастья, и жизни, такой плотный мрак, что можно резать ножом" (Леонов 1994: I, 554). Сорокину же принадлежит высказывание о близком, "пусть временном отступленьи человечества, может быть, не на одну биологическую ступень" (Леонов 1994: I, 554). Разные герои романа настаивают на апокалипсической версии завершения человеческой истории.
Над вопросом "для чего затеялась игра в человека?" размышляет и бывший священник закрытой кладбищенской церкви Матвей Лоскутов, создавая "собственное "еретическое" учение о природе человека, сотворении мира, об изначальных "ошибках" Создателя, об извечном противоборстве добра и зла, Бога и Дьявола" (Оклянский 1995: 97). Глубина осмысления онтологических вопросов Л. Леоновым в полной мере выявляется в контексте натурфилософской прозы 1980-х годов, в частности и "романов-предупреждений".
Проблема двойственности человеческой природы – центральная в творчестве А. Кима. Так, в романе "Белка" ставится вопрос о том, не является ли человек ошибочным творением природы, существом изначально двойственным, противоречивым. Концепция человека в романе "Отец-Лес" претерпевает изменения по сравнению с "Белкой". По словам автора, "в своем мире человеки гораздо ближе к сатане, чем к Богу", и этим объясняется страсть к самоуничтожению, запечатленная в романе-притче.
Ч. Айтматов в романе "Плаха" также размышляет о "смысле существования человека", об "изначальном опыте добра и зла", он стремится понять человека, "единственного обладателя разума" на земле, "противоречивое существо", гения и мученика (Айтматов 1987: 25).
Проза последней трети XX века представила опыт философского осмысления места человека во Вселенной на исходе второго тысячелетия, когда первоочередными стали вопросы об угрозе глобальной катастрофы, об устройстве мироздания, которое, возможно, таит в себе самоубийственное начало. Объективной предпосылкой подобного осмысления настоящего стал разлад внутри системы – единого Универсума, спровоцированный человеком в его противоборстве природе. Именно поэтому натурфилософская проза конца XX века вышла на новый уровень осмысления взаимосвязей человека и природы, который в критике был назван "космическим", "планетарным". Этот аспект важен для авторов "романов-предупреждений", А. Ким в романе "Отец-Лес" раскрывает "земной мир как мир космический, не замкнутый в самом себе" (Ким, Шкловский 1990: 55). Обращение к коренным проблемам бытия человечества на исходе XX века в концепция Природы как целого, в основе которого лежат "гармонические закономерности Космоса" тесно взаимосвязаны в романе.
Хотя повествователь подчеркнуто сомневается в "простодушных откровениях" ангела Дымкова, но в контексте идейной концепции романа они представляют особый интерес, так как содержат в себе утверждение о вечности Вселенной и об отсутствии Творца ее. "И тогда вся ушедшая в разгон громадина, взорвавшаяся на критическом нуле, совершит молниеносный перекувырок в обратный знак, чтобы, постепенно замедляясь и возвращаясь в прежний статус, мчаться по орбите в новом качестве своего зеркального отраженья" (Леонов 1994:1, 162). Теория Дымкова "в корне отрицала божественность миротворенья", сводя его в "разряд проходного эпизода, энергетического щелчка" (Леонов 1994: I, 174), доказывая "вещную прочность машины", "никогда не умирающей Вселенной" (Леонов 1994:1, 169).
Л.М. Леонов в "Пирамиде", учитывая научные концепции XX века, предлагает свою, циклическую, концепцию модели мироздания. Своеобразие романной космологической версии проявляется в том, что эсхатологический прогноз автора требовал определить "математические координаты" нынешнего пребывания человечества в мироздании, чем и вызвана проекция "адреса" местопребывания на модель Вселенной с ее "скорее силовой, нежели материальной, пористой структурой, вроде мыльной пены, и еще никому не известной формой сущности" (Леонов 1994:1, 161). В "Пирамиде" речь идет об Апокалипсисе от Никанора, однако и сам роман может быть назван "Апокалипсисом от Л. Леонова", так как в нем запечатлена "эпоха наша, предшествующая великому финалу" (Леонов 1994:1, 97).
Трагическая реальность XX века, исторический путь России в этом столетии предоставили в распоряжение Леонова обширнейший материал для осмысления и выявления направленности движения человечества и развития цивилизации. Эсхатологический прогноз автора обусловлен стремлением предупредить о "надвигающейся катастрофе", предостеречь от повторения тех ошибок, широкий спектр которых "развернут" в романе, и в то же время верой в возможность продлить пребывание человечества на Земле. Дымков, заглядывая в странички будущего людей, выражает эту веру: "Страшные странички, которые еще они смогут переписать, если успеют" (Леонов 1994:1, 626). Спасение автору "Пирамиды" видится в возвращении Бога в жизнь человеческую (через сердце детское – "наиболее достойное Бога", "обжитое его жилище") (Леонов 1994:1, 358), в способности подняться "из глубины падения" "на вершину спасительного покаяния" (Леонов 1994: II, 35), в возрождении "отживших святынь", добродетелей, первая среди которых – любовь: "И сегодня любовь не просто дар в расцвете жизни, но и единственный через пламя смутного времени перекинутый мостик в далекое послезавтра" (Леонов 1994:1, 666).
Современная "антология предупреждений" едина в поиске спасительных путей для человечества, в отчетливом осознании катастрофичности бытия на исходе XX века, в стремлении предостеречь против грядущего катаклизма, аннигиляции и "отката назад". Большинство писателей, в отличие от Л. Леонова, обращаются к отдельным сторонам трагической современности, несущим в себе разрушительное начало. "Пирамида" Л. Леонова оказывается созвучной всем произведениям "антологии предупреждений" и в то же время намного опережает ее по масштабу осмысления и изображения истории и бытия человечества в завершившемся столетии, став по сути произведением XXI века. Роман Л. Леонова благодаря избранному им масштабу осмысления и изображения человеческого бытия в XX веке представляет собой "итоговую" синкретическую книгу – "в патмосском жанре репортаж об ожидающих нас бедах, если своевременно не принять мер самозащиты" (Леонов 1994: I, 175), – как охарактеризовал ее один из героев романа.