В Отце-Лесе трагически совмещаются ощущение "своей Вселенности" и осознание "пустоты и холода межзвездных пространств". "Ее, этой пустоты, настолько больше, чем меня, дерева, единственного в своем одиночестве, что я как бы не существую или, если и осмелился существовать, тут же должен исчезнуть по строгому закону математики: слишком малое в силу того, что оно столь мало, должно исчезнуть" (Ким 1989: 5, 83).
В романе "Белка" великим божеством, "самотворящим началом" называется Вселенная. В нем главный герой размышляет о творце сущего и о том, "зачем эта хмельная брага, которую ты столь усердно варишь", эта "пышная пена вырвавшейся на волю струи жизни" (Ким 1988: 622). "Кто кого породил?" – вопрошает герой. Безвестная Таинственная воля – человеческий разум, или разум – "отца Вселенной"? В "Отце-Лесе" эти размышления занимают большое место и оформляются концептуально. В нем речь идет о "Высшем Устроителе", "Высшем Законодателе", "Великом Кибернетике", каковою и является самотворящая Вселенная. В образе Отца-Леса, представляющего собой некий симбиоз бога и человека вне его материальности, художественно реализуется пантеистическое представление о божестве как некой духовной сущности, растворенной в природе. В своем понимании универсума писатель близок автору "Феномена человека", рассматривающему божество как нечто растворенное в природе и совершенствующееся вместе с нею. Назначение человека, по П. Тейяру де Шардену, заключается в том, чтобы через познание природы приблизиться к Богу.
Отец-Лес в романе – подлинный Отец "человеческого" Леса, а привычный человеку Бог создан им – демиургом – "по своему образу и подобию – для утешения и самоуспокоения" одиночества (Ким 1989: 5, 73). Смелое авторское предположение, воплотившееся в фантастическом образе Отца-Леса, порождает новое отношение к Богу, связанное с осмыслением его места и роли в жизни человека. Хотя, по словам рассказчика, "Боги, которых познали и любят мои деревья, стали дороги и мне" (Ким 1989: 5, 82), но Отец-Лес задается вопросами, которые приходят в противоречие с существованием Бога: "Бог так нужен был им обоим (Николаю и Глебу Тураевым. – А.С.), но его, к сожалению, не было рядом в минуту их смерти" (Ким 1989: 5, 82). "Тот, кто никогда не будет свободен от страдания, никогда и не достигнет совершенства. Не стремясь же к совершенству, путник на земле теряет свой путь – утрата цели пресекает всякое устремление" (Ким 1989: 5, 64).
Катастрофичность бытия на исходе XX столетия ощущается многими писателями. Человек как первопричина мировой катастрофы – этот аспект поставлен А. Кимом во главу угла. К нему писатель пришел не сразу, еще в "Белке" сама эволюция человечества, осмысливаемая им в русле философских воззрений П. Тейяра де Шардена, В.И. Вернадского, К.Э. Циолковского, позволяла увидеть человека венцом творения, хотя разъедающая, разрушительная роль "тайного уродства", "звериного хвостика", звериных рудиментов была выявлена и проблемно обозначена.
В свойствах крови, в родовых атомах тураевской породы содержится "способность к внезапной катастрофе всего их жизненного существа" (Ким 1989: 5, 59), способность "находить в себе самом признаки начинающейся вселенской катастрофы" (Ким 1989: 5,60). Эта способность присуща именно Тураевым и отличает их от остальных людей. Им дано осознание себя частью Леса, они ощущают свою связь с "мирообъемлющим Отцом" (Глеб – "любимец Леса"),
Тураевы, наделенные способностью мыслить, переживают пороки человеческого общества – жестокость, ненависть, насилие – как личную драму. Душевная боль, объединяющая отца, сына, внука, не позволяет им быть счастливыми. В жизни каждого из них наступает момент, когда от общего существования они уходят в зеленый Лес, который "растворял их души", превращая каждого "в такое же послушное и безмолвное существо", как его растения. Это являлось спасением (в том числе и от смерти) и позволяло жить и дышать "всею глубиною необъятной зеленой груди тысячелетнего Леса" (Ким 1989: 4, 21). На страницах произведения А. Кима упоминается известная книга Г. Торо "Уолден, или жизнь в лесу", в которой герой уходит в лес для того, чтобы приблизиться к сути жизни, "добраться до ее сердцевины". Ту же цель преследует и Николай Тураев, мечтая "обрести себя в свободе", в "благодатной лесной глуши, удалясь от суеты мира…" (Ким 1989: 4, 6). Степан, пришедший в родовой лесной угол умереть, залечивает в лесу душевные и телесные раны. Лес помогает ощутить Тураевым свою причастность целому, Вселенной, основанной на "гармонических закономерностях Космоса".
Тураевы не боятся смерти и достойно принимают ее. У каждого из них свое отношение к ней. Философ Николай Тураев определяет смерть как "всеобщую муку материи", а душевную тоску от ощущения ее близости как "могильный зуд". Душевная боль, переживаемая его сыном Степаном Тураевым, могла бы разрешиться смертью, но он выжил, и по прошествии множества лет боль эта "перестала править его жизнью", обретя в ней "самостоятельность и устойчивую отчужденность". Глеб Тураев, внук Николая, причастный к "усовершенствованию новейшего способа истребления людей" (Ким 1989: 4, 43), живет со "смертельным ожогом сердца" – "сожалением по невосполнимым утратам". Когда-то Глебу было неведомо, что окружающий его мир обречен, так как в нем есть страдание и смерть. После ухода отца ему кажется, что "никакой тайны смерти нет", он ощущает "тяжелую, холодную субстанцию одиночества".
Самоощущение, определенное автором как "Я ОДИНОЧЕСТВО" (эти слова лейтмотивом проходят через все произведение), сближает Отца, сына и внука. Оно ведомо и Отцу-Лесу. "Чувство непостижимой и страшной одинокости среди всех отдельных существ и элементов мира было стержнем тураевской духовности – и вместе с этим осознание себя как неотъемлемой части зеленого Леса" (Ким 1989: 5, 46). Отцу-Лесу также знакомо это беспредельное одиночество: "Я тоже Никто – и мне столь же одиноко, как и в далеком прошлом – когда я был камнем, горячей плазмой, летящим в пространстве лучом" (Ким 1989: 5, 52).
Путь Николая Тураева – это путь обретения истинной, с его точки зрения, свободы. "…Совершенно неважно, кем я был. Нет у меня теперь ни имени, ни звания; не гражданин я, не дворянин, не христианин, не молодой, не старый. И то жалкое отребье, во что превратилось мое тело, имеет со мною очень малую связь… Я теперь свободен от всего…" (Ким 1989: 5, 52). Это свойство своей породы Николай Тураев передал сыну, который в минуты одиночества ощущает себя "веселым, удивительным всечеловеком", забывая о бренности своего конкретного существования. Глеб наделен способностью "как бы соединяться с сознанием окружающего Леса, и подобное слияние совершенно перестроило его обычные отношения с окружающим миром и дало ему возможность быть наконец и предком своим и потомком – то есть быть тем единым родовым существом, которое рождается и умирает, рождается и умирает, поступает, говорит, думает по-своему, но всегда, во всяком воплощении и проявлении своем, испытывает особенное, единственное в своем роде главное чувство жизни" (Ким 1989: 4, 26). Дед Глеба через обретение подлинной свободы освобождается от себя и соединяется с Лесом: "ОН был всего лишь деревцем в ЛЕСУ…" (Ким 1989: 5, 42).
В Тураевых отсутствует то, что в разговоре с братом Андреем Николай определяет как "эгоизм роя или видовой семьи": "Вы хотите, как пчелы или муравьи, жить только интересами улья или муравейника. У вас индивид должен быть полностью подавлен законами и порядками социального роя, поэтому ваши счастливцы никогда не постигнут категорий свободы" (Ким 1989:4,71).
В романе Лес и Город антитетичны друг другу Человек, ненавидящий город, который убивает его, но вынужденный жить в нем, стремится в Лес. "И ничем не измерить грусти от подобного раздвоенного существования" (Ким 1989: 5, 127). Город в романе – это "огромный организм", "Машина". Поясняя замысел произведения, А. Ким заметил: Отец-Лес однажды усомнился, "а не содержится ли в самом существовании вселенской материи начала самоуничтожения" (Ким, Шкловский 1990: 54). Добро и зло, их соотношение во Вселенной, определяет будущее человечества. Математик Глеб Тураев смог вычислить, что "энергия зла на столько же превышает энергию добра, на сколько пространство вселенской пустоты превосходит объем всего вещества Вселенной… Возможностей большего, долженствующего поглотить меньшее, примерно в 10 раз больше, чем возможностей этого меньшего отстоять себя после случайного появления на свет.
Выброс энергии, заключенной в атомном ядре, означает не что иное, как самоистребление вещества, то есть нахождение способа, которым достигается затаенное в глубинах материи желание не существовать" (Ким 1989: 5, 90). Глеб Тураев начинает постигать "вселенскую жажду самоистребления". Человеческая мысль приходит к оправданию самоубийства. "Жажда самоубийства, стало быть, освящена высшей волей, внушающей вечной Деметре желание небытия" (Ким 1989: 5, 150).
Спасение Любовью для человечества в его жажде самоистребления уже невозможно. А. Ким, вслед за А. Адамовичем ("Последняя пастораль"), рисует "мертвую землю", умершую потому, что Деметра не захотела больше жить. "Нулевым вариантом – струйкой дыма, втянутой в черную дыру, – завершилась жизнь Леса на Земле" (Ким 1989: 5, 150). В этой картине выражен основной назидательный смысл романа-притчи. По А. Киму, это тот предел, к которому неуклонно приближает себя человечество. А. Адамович в "Последней пасторали" дает картину Апокалипсиса, уничтожившего "последних свидетелей собственной трагедии", которая "стала рутинным физическим процессом превращения, энтропического падения энергии в ничтожно малом уголке Вселенной" (Адамович 1987: 3, 60).