Жалящая пчела должна сама погибнуть. А. Ким извлекает из истории пчелы еще один смысл, в котором есть своя истина: "…Убивать и быть убитым… две самые древние закономерности мира, высший замысел упрятал рядом, в одно вместилище, убиение и погибель, охотника и жертву…" (Ким 1988: 546). В этой истине заключено предостережение для человека: "охотник" неизбежно сам оказывается жертвой – такова закономерность природного развития. Герой же, с восторгом принявший укол пчелы в палец, "ибо это было вещным проявлением гудящего под солнцем мира жизни", радуется жизни, не предполагая, что в гибели пчелы скрыт для него пророческий смысл: убив белку он убивает свою душу, что равносильно для него самоубийству
Что же есть жизнь? Стоит ли она смерти, достойна ли ее? – Вот те вопросы, которые поставлены в романе. В "Белке" жизнь проверяется смертью, как и смерть жизнью. У героев произведения свое отношение к жизни и смерти. "Жизнью, – по словам главного героя "Белки", – называется, конечно, не только восхождение к вершине радости бытия, а нисхождение с нее – это постылый спуск в долину небытия; и вот я уже приближаюсь к сей прохладной долине и с невольным нетерпением прибавляю шаг…" (Ким 1988: 625). Лилиана живет только потому, что смерти боится, а не потому, что жить хочется. "Все люди, все до одного, весь наш мир желает одного: самоубийства. И только страх смерти сдерживает…" (Ким 1988: 555). Уже в следующем романе "Отец-Лес" это умозаключение составит основу художественной концепции. Кеша Лупетин, возражая Лилиане, говорит о ценности жизни и об ответственности оставшихся жить перед умершими. "…Если мы еще здесь, на земле, то мы должны за них дожить" (Ким 1988: 555). По словам А. Шопенгауэра, страх смерти "не что иное, как оборотная сторона воли к жизни, которую представляем все мы". О том, что "смерть есть нечто серьезное", можно заключить из того, что жизнь тоже "не шутка". "Должно быть, мы и не стоим ничего лучшего, чем эти две вещи" (Шопенгауэр 1992: 83).
Митя Акутин, познавший "смертный миг", по-новому увидел людей. "При таком взгляде на людей нельзя было испытывать к ним любви или ненависти. Каждый из них был словно он сам… в каждом хранилось то единое, главное, что делало всех равными перед небесами" (Ким 1988: 570). "Новое бытие", которое Митя "обрел, благодаря своему воскресению, зиждилось на более могущественной и универсальной основе, чем рьяная забота каждого существа о собственной сохранности. Эта универсальная основа является тем началом, которое объединяет сейчас и нас – не только четверых друзей-студентов, давно умерших в разные времена, но и НАС ВСЕХ, которых в данное мгновение эта бегущая книжная строка подвела к страстям и надеждам белки, тем самым доказывая, что воистину существует нечто бессмертное и надмирное – человеческое духовное МЫ, звучащей частицей которого является каждый из нас" (Ким 1988: 627). "Обретенное бессмертие" – это и есть в романе "посмертное многоголосие", представленное концептом "МЫ" (в развитие идей повестей "Луковое поле" и "Лотос"),
В конце произведения смысл концепта "МЫ" уточняется: это не только ныне живущие, но и давно умершие. И здесь впервые появляется образ человеческого леса, та метафора, на которой будет построен роман "Отец-Лес". В "Белке" слияние голосов в единое "МЫ" после смерти свидетельствует о том, что смерть "всего лишь факт, событие, а не вечная остановка и не прекращение всех событий". Залог бессмертия – вдохновение, которое ведет по жизни, оно сильнее смерти. В повести "Собиратели трав" говорится о том, что добрые – бессмертны. В "Лотосе" любовь матери к отцу Лохова называется вдохновением. Таким образом, через доброту и любовь обретается бессмертие. Незнакомец в повести "Собиратели трав" говорит старику До Хок-Ро о том, что над землею скопилось огромное количество энергии, и "когда умирает добрый, не злой, энергия эта увеличивается еще немного" (Ким 1988: 437). Эта энергия никогда не исчезнет, "ее все больше скопляется там, вверху" (эта энергия и есть ноосфера, по определению В.И. Вернадского).
Человеческий Лес подобен зеленому Лесу. "Прорастая во времени, лес кончиками своих корней опирается на мертвую твердь – остывшую корку планетного огня, и вершинами самых больших деревьев отмечает ту высоту жизни, которой он смог достичь благодаря упорству своих неимоверных усилий. А внизу, объемля корни, дышит черный, жизненосный слой – единое громадное материнское существо, состоящее из неисчислимого сонма павших и сгнивших деревьев, трав и грибов. То, на чем стоит лес, является тем же тысячелетним лесом, но иных времен, и самая верхняя колючая хвоинка сиюминутного соснового бора соединяется напрямик через ствол и лохматое корневище с первым днем сотворения жизни на Земле" (Ким 1988: 715). Образ Леса поэтому и стал притягательным для А. Кима и нашел у него, как покажет следующий роман, глубоко философское осмысление, так как Лес запечатлел в своей истории многовековую эволюцию "живого вещества", частью которого и сам является. Известно, что А. Ким знаком с ноосферной теорией В.И. Вернадского. И образ леса в его творчестве вполне закономерен. В работе "Несколько слов о ноосфере" В.И. Вернадский писал об эволюционных стадиях геологического изменения биосферы, одной из которых является эпоха, когда "впервые создались в биосфере наши зеленые леса, всем нам родные и близкие" (семьдесят – сто десять миллионов лет назад). Это стадия, "аналогичная ноосфере". "Вероятно, в этих лесах эволюционным путем появился человек около 15–20 миллионов лет тому назад", – пишет ученый (Вернадский 1991: 242). В контексте учения В.И. Вернадского оправданным выглядит и выбор в качестве главного героя белки, "вышедшей" из этого леса, и стремление его любой ценой "очеловечиться", и эволюционная "триада": зверь – человек – Истинный Человек. Подлинный человек – смысл и результат эволюционного процесса, "венец творения" Природы, и ему дано "возвестить смену смерти бессмертием". Непременным же и высшим условием "перехода" смерти в бессмертие "является необходимость каждого сотворить свою жизнь по-человечески", "стойко и неустанно работать для накопления всеобщей энергии добра" (Ким 1988: 716, 717).
"В ноосферном видении, – по словам С. Семеновой, – как нигде отчетливо сознание родственной связи человечества со всей эволюционной цепью жизни, но вместе с тем – и понимание человека как существа еще растущего, "неоконченного", превозмогающего свою еще далеко не совершенную, противоречивую природу" (Семенова 1989: 413). Именно таким героем и предстает белка в романе А. Кима. Но не только в этом воплощается ноосферное видение автора. В статье "Мы – потомки и патриархи" он подчеркивает: "Человеку необходимо мудрое сознание, что он – звено в непрерывной цепи… Человек, начинавший так понимать жизнь, – уже не просто работник, он – творец в вечности. Он – и потомок далеких предков, и патриарх для своих потомков. Он обретает способность смотреть на себя глазами тех и других…" (Ким 1987).
Термин "ноосфера" был предложен французским философом Э. Леруа в 1924 году на семинаре Бергсона в Париже во время обсуждения доклада В.И. Вернадского, в котором он излагал свою концепцию развития биосферы. В одном из писем В.И. Вернадский писал: "Я принимаю идею Леруа о ноосфере. Он развил глубже мою биосферу" (Вернадский 1989: 178). Впоследствии этот термин широко использовался П. Тейяром де Шарденом. Сам Вернадский стал употреблять его только в последние годы своей жизни. Еще в середине XIX века на обширном палеонтологическом материале была обнаружена определенная направленность эволюционного процесса. Появление "разумно мыслящего и научно работающего существа", по словам В.И. Вернадского, "связано с процессом эволюции жизни, геологически всегда шедшим без отходов назад, но с остановками, в одну и ту же сторону – в сторону уточнения и усовершенствования нервной ткани, в частности, мозга" (Вернадский 1991: 53). Усовершенствование центральной нервной системы (мозга) шло, начиная от ракообразных и моллюсков и кончая человеком. Вот тот "жертвенный фундамент", по словам Светланы Семеновой, о котором пишет и А. Ким.
Образование ноосферы из биосферы "требует, – по определению Вернадского, – проявления человечества как единого целого". Этот процесс к началу XX века стал реальностью благодаря силе научной мысли, переживающей "небывалый взрыв творчества". Свое время ученый оценил как "время интенсивной перестройки научного миросозерцания, глубокого изменения картины мира" (Вернадский 1989: 168). "Переходное" состояние мира интересно А. Киму. В романе "Белка" автор исполнен веры в закономерность и "природность" эволюции человечества, в загадочность "единственного во Вселенной явления" – "энергии дивной ноосферы". В следующем романе – "Отец-Лес" – об "очеловеченном пространстве" говорится уже в связи с его уничтожением, в свете которого острее ощущается ценность достигнутой человечеством ступени развития. "И оно показалось мне столь прекрасным, это существующее пространство ноосферы, словно и впрямь предстала передо мною картина безмятежного рая!" (Ким 1989: 131).