Как представляется, и в этих построениях есть ряд досадных нестыковок. Во-первых, если верить записи, то согласно "вести", дошедшей в Троицкий монастырь 21 сентября 1380 г., ожидалось едва ли не совместное нашествие литовцев и татар. Но ранние летописные рассказы о событиях, последовавших за Куликовской битвой, не упоминают "Литвы" вообще и говорят только о планах Мамая. После разгрома на Дону темник "не во мнозе убежа… и паки… собра остаточную свою силу еще восхоте изгономъ ити на Русь", однако планам этим не суждено было сбыться: "и се приде к нему весть, что идетъ на него некыи царь… именемъ Токтамышъ", против которого, отложив план набега на Русь, Мамай и выступил "с тою ратин".
Во-вторых, если верить тому же летописному рассказу, Мамай готовил не просто новый поход на Русь, а "изгон" т. е. неожиданное нападение, что вполне логично – летописи подчеркивают, что в распоряжении темника находилась всего лишь "остаточная сила" Орды, основная же полегла на Куликовом поле, и вряд ли новый масштабный поход на Русь был в принципе осуществим.
Какие меры секретности, дабы "весть" о подготовке "изгона" не дошла до Руси, предпринимались в таких случаях ханами, хорошо известно по Повести о нашествии Тохтамыша на Москву в 1382 г., когда они дали ожидаемый результат. Между тем, даже в удаленной на сорок верст от Москвы Троице 21 сентября 1380 г., если верить записи, уже знали о планах Мамая. Кстати, ни о каком участии "Летвы" в планировавшемся "изгоне" летописи не сообщают, хотя запись Троицкого Стихираря гласит, что "грядет" не Мамай, а "Летва с агаряны", отдавая в этом союзе Ягайло едва ли не пальму первенства.
Как помним, куда из Рязани после Куликовской битвы бежал Олег Иванович, ранние летописи не сообщают. Вероятность того, что рязанский князь скрылся из своей столицы во время похода Мамая, достаточно велика, и это был далеко не первый случай такого бегства Олега Ивановича. Между 1365 г., когда в летописи отмечено первое бегство князя из столицы в связи нрападением татар, и 1402 г., годом смерти рязанского князя, последний, в случае опасности, ордынской, литовской и московской, не менее одиннадцати раз куда-то бежал из Переяславля-Рязанского, но летописи ни разу не сообщают, где князь скрывался. В то же время пребывание рязанского князя после разгрома татар на Дону в стане ордынского темника, как предположил В. А. Кучкин, вряд ли возможно. Еще М. М. Щербатов справедливо замечал, что "должны мы по его поступку с татарами заключить, которым он обещанной им помощи не дал (Олег Иванович так и не явился на Куликово поле. – А. Л.), что он не мог… к сему народу бежать". Так что, в любом случае, 21 сентября 1380 г. Олега Ивановича в Рязани не было.
Таким образом, безусловно указывая на время Куликовской битвы, записи содержат ряд противоречий, заставляющих усомниться в том, что они, равно как и Троицкий Стихирарь, относятся к сентябрю 1380 г.
Не испытывая, повторимся, как и И. В. Шляков, сомнений в идентичности "Симоновского" и Федора Симоновского, рассмотрим вопрос о датировке рукописи и записей исходя из того, что известно о биографии племянника преп. Сергия.
Хронологические рамки возможных приездов Федора Симоновского в Троицкий монастырь легко высчитываются, и это могли быть периоды либо между 1378 (первый год игуменства Федора "на Симонове") и 1381 гг., либо 1383–1385 гг.: в 1382 г. игумен провел в Царьграде, туда же отправился "о устроении дел церковных" в 1386 г, вернувшись на Русь только в 1390, причем уже в сане ростовского архиепископа, "ему же дасть патриархъ в Цариграде архиепископьство". Исходя из выше изложенного, крайней датой переписки Троицкого Стихираря можно считать 1386 г. время до отъезда игумена Федора, скорее всего отбывшего в Царьград не ранее весны.
Возвращаясь к датировке событий, имевших место в Троице в пятницу 21 сентября, констатируем, что с одной стороны существуют хронологические данные для отнесения их к 1380 г. и, с другой стороны, содержательная сторона записи противоречит отнесению этих событий к месяцу Куликовской битвы, сентябрю именно 1380 г. Чисто исторические обстоятельства как представляется, безусловно связывая записи с эпохой Куликовской битвы, а не началом XV в., указывают, тем не менее, не на 1380, а на 1381 г.
Начнем с "Летвы с агаряны". "Вести" о литовцах и татарах зафиксированы в русских летописях в 1381 г. но при этом никак не связаны между собою.
Летом этого года Тохтамыш "пославъ своего посла къ великому князю Дмитрию Ивановичю… царевича Ахтозю, а с нимъ дружину 700 татаринов". Татары дошли, однако, только до Нижнего Новгорода, откуда "возвратися вспять, а на Москву не дръзнулъ ити". "Посол", как полагает А. А. Горский, шел на Русь для получения "выхода", однако бросается в глаза внушительный военный отряд, сопровождавший "царевича", семьсот человек. Известно, что несколькими годами ранее те же нижегородцы разгромили "послов Мамаевых" во главе с неким Сарайкой, "а съ ними татаръ тысящу". Судя по всему, мирный характер миссий, сопровождавшихся столь многочисленными воинскими силами, изначально вызывал у нижегородцев серьезные сомнения. К тому же татар в 1381 г. возглавлял, как при набегах, "царевич" (Сарайка был просто "стареишина ихъ"). По-видимому "царевич" "не дързну" т. е. просто не рискнул двигаться дальше Нижнего Новгорода, слух же о том, что "грядут агаряны" мог быть зафиксирован в Троицком Стихираре.
Что же до "Летвы", то "тое же осени" 1381 г. князь Свидригайло Ольгердович безуспешно осаждал Полоцк, рассказ о чем попал в московский летописный свод конца XV в. Это, казалось бы, далекое от Москвы событие, тем не менее, было актуально в для Руси в связи с тем, что полоцкий князь Андрей Ольгердович, старший сын великого князя литовского, по кончине отца, ущемленный в наследственных правах Ягайло, с 1377 г. служил Москве. В 1381 в Полоцк, до этого управлявшийся самим Ягайло, литовский князь безуспешно попытался посадить одного из своих братьев. Возможно, слухи о грядущих военных действиях имели в виду именно эти события вокруг Полоцка, явно небезразличные для его наследственного владельца, героя Куликовской битвы, служившего в этот момент московскому князю.
Если принять 21 сентября 1381 г. как дату записи, становится объяснимым и то, кто отправил "Симоновского" в Троицу к преп. Сергию – это, несомненно, великий князь московский, духовный сын игумена Федора.