Первый публикатор записи, И. И. Срезневский, как помним, относивший и рукопись, и описанные события к 1380 г., находил рассказ о том, что происходило в Троицком монастыре в пятницу 21 сентября "не нелюбопытным в историческом отношении", полагая, что содержание записи "дает некоторые показания о том, что делалось и что ожидалось в Троице – Сергиевой лавре (так у автора. – А. Л.)", но одновременно констатируя, что в записи "к сожалению, нет ничего относящегося к Куликовской битве и ее последствиям". Так же, не более чем свидетельство "об атмосфере, царившей (в Троицком монастыре. – А. Л.) непосредственно после Куликовской битвы", много позднее оценил эту запись Троицкого Стихираря и Б. М. Клосс. Не дальше своих предшественников пошел и публикатор записей рукописи, к тому же оставивший без внимания некоторые ранее сделанные наблюдения исследователей Троицкого Стихираря. Л. В. Столярова в комментариях ограничилась констатацией того, что "Симоновский" – это неизвестный по имени инок Симонова монастыря, "Токтомышъ" – ордынский хан Тохтамыш, а в Рязань келарь, отвечавший в монастыре за хозяйство, ездил по хозяйственным делам. Относительно "Исакия Андроникова" Л. В. Столярова не высказалась вовсе, хотя и отметила, что И. И. Срезневский читал имя иначе, "Исакии Андреиковъ", никак собственное предпочтение в выборе прозвища между двумя версиями не объяснив.
В то же время предпринимались попытки истолковать запись максимально конкретно, с расшифровкой указанных в записи имен и последовательности событий, имевших место в Троице 21 сентября 1380 г.
Пальма первенства здесь принадлежит Н. В. Шлякову. Историк не согласился с оценкой содержания записи, данной И. И. Срезневским ("думается, маститый филолог был не совсем прав"), предложив достаточно стройную реконструкцию событий, имевших место в Троицком монастыре. Автор предположил, что три из четырех перечисленных в записи событий, приезд в монастырь "Симоновского", отъезд в Рязань келаря и слух о грядущем военном походе "Летвы с агаряны" связаны между собой.
Во-первых, Н. В. Шляков определил, что "Симоновский" – это игумен подмосковного Симонова монастыря Федор, ученик и племянник преп. Сергия, один из многих троицких иноков, ставших настоятелями монастырей, "вследствие чего появились названия Спасский для преподобного Андроника, Высотский для преподобного Афанасия, Симоновский для преподобного Федора… Махрищский и Пермский для двух Стефанов". От себя добавим, что "Симоновский", судя по отсутствию имени собственного, для автора записи в Троицком Стихираре был, безусловно, лицом конкретным, более того, хорошо знакомым, и это мог быть только Федор Симоновский, практически выросший на Маковце и покинувший Троицкую обитель совсем недавно, не позднее 1377 г.; год спустя Федор уже игуменствовал "на Симонове", в монастыре, находившимся под особым покровительством великого князя.
Во-вторых, Н. В. Шляков истолковал глагол "приездил" как спешный и короткий визит, и это должен был быть "не незаурядный приезд ученика и племянника к учителю и дяде", а значительное, не допускающее отлагательств дело. Послать Федора Симоновского в Троицу из Москвы по какому-то спешному делу мог, полагает автор, только кто-то из первых лиц великого княжества, и это был глава русской православной церкви, митрополит Киприан, поскольку 21 сентября 1380 г. великого князя Дмитрия Ивановича в Москве еще не было (московские полки в это время возвращались с Куликова поля).
В-третьих, наконец, келарь, "лицо важное, но не самостоятельное", не мог поехать "на Резань" без благословения игумена и, следовательно, Федор Симоновский приезжал в Троицу для каких-то переговоров о миссии в Рязань к Сергию Радонежскому, от имени и по поручению которого келарь собственно только и мог отправиться "на Резань", надо думать, к великому князю Олегу Ивановичу.
В итоге И. В. Шляков предложил следующую реконструкцию последовательности событий и их объяснение. 21 сентября 1380 г., две недели спустя после победоносного сражения на Дону, до Москвы дошли слухи о намерении Ягайло напасть на Русь. В связи с этим митрополит Киприан, находившийся в этот момент в Москве, обратился к игумену Симонова монастыря Федору с просьбой уговорить дядю, преп. Сергия отправиться к Олегу Ивановичу с целью убедить его, союзника литовского князя, воспрепятствовать намерениям Ягайло, ради чего монастырский келарь и отправился в Великое княжество Рязанское.
Наблюдения И. В. Шлякова дополнил и развил И. С. Борисов. Автор, во-первых, определил имя келаря, посланного в Рязань, Илья, кончина которого отмечена записью в Рогожском летописце под 1384 г. Во-вторых, И. С. Борисов попытался объяснить, почему к рязанскому князю отправился не сам игумен, а монастырский келарь: очевидно, миссия требовала поспешности, а преп. Сергий, по святоотеческому завету, совершал свои путешествия пешком, на что ушло бы много времени.
Вышеизложенное объяснение содержания записи л. 40 Троицкого Стихираря, при всей его кажущейся логичности, вызывает ряд вопросов.
Безусловно соглашаясь с идентификацией "Симоновского" с игуменом Федором, равно как и с официальным характером миссии последнего в Рязань (к вышесказанному можно прибавить, что Федор Симоновский в 1380 г. был еще и духовником великого князя), все-таки остается неясным, от чьего имени он мог действовать и к кому ездил. 21 сентября 1380 г. в Москве не было не только Дмитрия Ивановича, но, и, вопреки мнению Н. В. Шлякова, митрополита Киприана. Что же касается цели поездки, Рязани, то ранние летописные рассказы о Куликовской битве повествуют о бегстве Олега Ивановича за пределы собственных владений сразу после поражения татар в Куликовской битве. Следовательно, если это так, то неясно, с одной стороны, кто в Москве уполномочил преп. Сергия на посылку келаря и, с другой стороны, с кем Илья мог встречаться в Рязани.
Кроме того, И. В. Шляков не уточнил, что за "Летву… с агаряны", "весть" о возможном нападении которых дошли в Троицу, имеет в виду автор записи в Троицком Стихираре. Всего двумя неделями ранее "агаряне" как будто бы были наголову разбиты на Куликовом поле армией московского князя Дмитрия Ивановича и его союзников, а "Летва", несмотря на союзнические отношения с Мамаем, так и не дошла до места битвы.
Наконец, совершенно не очевидно, что миссия Ильи в Рязань была прямо связана с "вестью" о литовцах и татарах – мнение И. В. Шлякова скорее надо рассматривать как вероятное, но не очевидное. Известия о событиях в монастыре 21 сентября всего лишь соседствуют, соединившись в единый блок по воле переписчика Троицкого Стихираря, но необязательно вытекая одно из другого. Во всяком случае, доставка вести о "Летве… с агаряны" в Троицкий монастырь не приписывается ни "Симоновскому", ни Исакию. Точно также совершенно неясно, имела ли запись в виду совместный поход "Летвы… с агаряны" или две различные военные акции, повторимся, дошедшие в монастырь только в виде слуха, не более.
Противоречия в построениях И. В. Шлякова (но не все) попытался разрешить В. А. Кучкин. Исследователь предположил, что дошедшая в монастырь "весть" о "Летве с агаряны" имела в виду действия Мамая после поражения в Куликовской битве.
Действительно, ранние летописные рассказы о битве сообщают, что сразу после разгрома 8 сентября 1380 г. на Куликовом поле темник как будто бы планировал новый, так и не состоявшийся, поход на Русь. Что же до троицкого келаря, отправившегося в Рязань, то целью его визита была встреча не с великим князем, а с рязанскими боярами, потому что Олег Иванович в это время находился у Мамая, собиравшегося вновь напасть на Русь, на этот раз с литовцами.