И уже совершенно недосягаемой вершиной "научной культуры" является пассаж об академике Д. С. Лихачеве. Оказывается он "глава исторической и палеографической науки", исследующий творчество А. С. Пушкина! Неужели в журнале "Наука и религия", пропагандировавшем "Влесову книгу", никто не знал, чем более полувека занимается Д. С. Лихачев? Или сотрудник журнала таким образом защищается от критики: мол, "неспециалист"! При всех моих расхождениях (и глубоких) с академиком, в вопросе о "подделках" нам довелось занимать с ним близкие позиции, защищая подлинность "Слова о полку Игореве". Для квалифицированного филолога это вообще не слишком сложная проблема – отличить подлинное от фальсификации.
И, наконец, о единственном аргументе Асова по существу: функции бога Велеса. Профессор, оказывается, не знает, что "скот" – это домашние животные. Слова, взятые им в "кавычки", – не цитаты. Цитировать Буса Кресень, А. Асов и А. Барашков пока не научились. Поэтому не стоит за этой троицей говорить о "подлогах". Более того: умноженное наглостью невежество – в данном случае хороший стимул поговорить по существу. Книга названа "Влесовой", и должно предполагать, что и создатели книги и "влесоведы" изучали вопрос о его прерогативах. Но явно недоизучили.
Имя Велеса (Волоса) в качестве "скотьего бога" впервые упоминается в договорах Олега 907 года и Святослава 971-го. Оба договора – относительно вольный пересказ действительных текстов соглашений. Но в данном случае это несущественно, поскольку эти вольные записи появились в составе летописей, видимо, раньше, чем в "Повести временных лет" оказались более приближенные к текстам оригинала договоры 911 и 945 гг. И понять надо именно эпитет "скотий": что он значил вообще в языческую эпоху и какую роль играл в данных упоминаниях.
Удивительно, но, набрасываясь на оппонента с кулаками, автор не удосужился посмотреть хотя бы словари Даля, Срезневского, Фасмера. Почти два столетия ученые разных стран ищут истоки слова, означающего во многих языках примерно одно и то же: "деньги", "богатство", "имущество" и (очевидно производное) "подать", "налог". Одним из аргументов норманнистов изначально было шведское слово "скатт" – "драгоценность", "сокровище", "клад", а также "налог". Но оказалось, что слово это было известно и готам, и древним саксам, и другим германским континентальным племенам в значении именно денег, имущества.
Мое включение в полемику свелось, в сущности, лишь к тому, что я обратился к трехтомному словарю старой кельтики А. Хольдера, у которого нашел буквальное совпадение с древнерусским, все с тем же значением "имущество", "богатство", "деньги" (см. "Об этнической природе варягов" в журнале "Вопросы истории". М., 1974. № 11). А специального исследования заслуживает вопрос о том, как деньги стали "скотом" в современном понимании.
Но раньше надо точнее определить функции Велеса. Не случайно, конечно, что в договорах дружину и торговцев сопровождают Перун и Велес. Перун – бог дружинников, Велес – бог торговцев. В Х веке дружинник и торговец чаще всего был в одном лице (и дальние походы совершали за моря ради добычи и торговли, а договоры предполагали именно правила торговых отношений). Никакие "стада", конечно, по морям не плавали. Была у Велеса и еще одна функция: он покровитель поэзии. Легендарный Боян в "Слове о полку Игореве" Велесов внук. Иными словами, его функции те же, что и у римского Меркурия: покровитель торговцев, путешественников, служителей муз (а они чаще всего тоже были путешественниками).
Соответственно, в Х веке и позднее должность "скотник" означала казначея, а "скотница" – хранилище казны. Под 996 годом в летописи говорится как о достаточно обычном событии – раздачи горожанам подарков "из скотниц кунами". Под 1018 годом новгородцы собирают для Ярослава "скот" кунами и гривнами. И в таком значении эти понятия долго будут существовать. "Скотом" же в современном понимании деньги и прочее имущество станут не сразу. И решение этого вопроса, видимо, подскажет нумизматика.
Дело в том, что, скажем, зверек куница – это меховой эквивалент серебряного динара – "куны" (от латинского "коен" – "кованый"), зверек бела (горностай) – эквивалент арабского диргема. То есть названия зверьков в данном случае вторичны по отношению к серебряным монетам. А Срезневский собрал внушительный круг источников, свидетельствующий о появлении аналогичного эквивалента для меры богатства – "скота". Таковым стала корова ("от скот же и волов и овец", "полониша скоты и коне, вельблуды и челядь", и т. п.). Хотя по Русской Правде больше подходил бы вол: как рабочий скот он ценился несколько выше коровы, именно ровно гривну, что равнялось 25 кунам (корова – 20 кун).
Жаль, что серьезные вещи приходится обсуждать на столь несерьезном уровне. Но слишком уж это сейчас актуально. Ведь под флагом "плюрализма" убивается наука и знание, без которых ни один народ в конце XX столетия не выживет. Когда А. Асов пытается впрячь в одну повозку и "Слово о полку Игореве", и "Влесову книгу", и приднепровских славян, и враждебных им земляков праотца Авраама русов, это, как он выражается, "его проблемы". Но вот и А. Канавщиков напористо разъясняет профессору, что фальшивки нужны и что все "карамзины" прошлого и настоящего – фальсификаторы.
Фальсификаторов действительно много. Скажем, вся кампания против подлинности "Слова о полку Игореве" так и воспринималась обеими сторонами. Помнится, 30 лет назад Р. В. Фридман, которую я, будучи студентом, весьма уважал за прочитанный курс античной литературы, а она меня за постоянно задаваемые вопросы, поделилась со мной – уже коллегой-доцентом – радостью: "Какой все-таки Сашка Зимин молодец! Как он ударил по русскому шовинизму!" "Да, – возразил я. – Но памятник-то – шедевр мировой культуры". "Правда, – легко согласилась она. – Надо так ударить, чтобы памятник не пострадал". Такой замысел мне показался нелепостью. И некоторое время спустя пришлось реагировать на книгу Олжаса Сулейменова, где автор "Слова…" – половец, сами же половцы – младший брат "Главного народа".
К сожалению, прав автор и в отношении многих ученых прошлого и настоящего. Скажем, спор норманнистов и антинорманнистов с самого начала питался не столько научными, сколько политическими соображениями, а потому подавляющая часть материалов в этой полемике не привлекалась (за очень редким исключением, вроде С. Гедеонова). Но в отношении многих оппонентов с той и другой стороны следовало бы говорить о тенденциозности, а не о фальсификациях: материал практически необозрим, и в полном объеме никто и никогда им не владел.
Гораздо серьезнее нынешняя ситуация, когда чуть ли не строем наши историки и социологи бросились яростно обличать собственные научные труды (правда, не упоминая себя при этом и не предлагая снять с себя незаслуженно полученные степени и звания). На таком фоне легко расцвести любому шарлатанству, тем более что нынешней власти гораздо интереснее шарлатаны, нежели ученые. Но это не значит, что науки нет вообще, и тем более не значит, что она не нужна вовсе. Все-таки "ложь во спасение" оправданна лишь там, где правда и истина в принципе не допускаются. А замена науки шарлатанством всегда на пользу лишь самим шарлатанам.
Осенью 1995-го борцы с "русским фашизмом" не без удовольствия отметили, что лишь 15 % русских сознают себя таковыми. Страшно? Страшно! А почему дело именно так и обстоит? Вот "Вечерка" от 1 сентября (того же года) прокомментировала результаты тестирования выпускников московских школ и сама удивилась: средний бал по истории – "двойка". Зато по английскому языку – аж "четверка". А чего же удивительного, если "двоечников" полно и в самой исторической науке, и еще больше около нее? Отсюда и практическая денационализация. И если, по Бисмарку, "немецкий учитель истории выиграл войну с Францией" (в 1870 году), то наш подвел и к Беловежской пуще, и к предательству традиционных друзей, и к ползанию на брюхе перед своими смертельными врагами.
Не будет никакого возрождения страны и народа, пока ученые и политики не осознают, чем жил и живет народ, что его делало могучей силой на протяжении веков – отнюдь не безбедного существования. Фальшивыми призывами и посулами можно на время сбить с толку (и сбили!). А пробудить по-настоящему можно лишь апеллируя к тем историческим реалиям, которыми народ создавался, что порождало его сильные и слабые стороны.
Сказками Шехерезады живет большинство малых народов. Это и комплекс неполноценности, и отчаянные попытки сохраниться как особая этническая единица. Аналогичное мифотворчество "больших" в большей степени их и унижает: вполне достаточно уяснить, благодаря чему они стали большими и почему "большие" нередко превращались в малые и исчезали вовсе. А. Канавщиков отстаивает свое право на фантазию. Мне приходилось рецензировать десятки исторических романов, по большей части именно в рукописях. К чему обычно сводились требования? Фантазируйте за пределами достоверно известных фактов и не слишком модернизируйте эпоху. Поныне считаю непревзойденным образцом изображение Византии VI века в романе Валентина Иванова "Русь изначальная": все достоверно, на высочайшем уровне социологического анализа и современно за счет вскрытия механизма власти во все времена (не говоря уже о художественных достоинствах). А вот когда А. Канавщиков в "Россиянине" (№ 6, 1995) женит киевских правителей Дира и Аскольда на дочерях великолукского волхва Мала, вспоминаются Нью– Васюки. "Луки" (еще не "Великие") впервые упоминаются древнейшей новгородской летописью лишь в 1166 году, то есть три века после того, как жили Дир и Аскольд. И хотя как "пригород Новгорода" поселение возникло, несомненно, раньше, но никак не на три столетия.