Автор принял участие также в последней сессии, организованной этим комитетом, и носящей название "Обеспокоенность о Мире: за глобализацией и космополитизмом?". Первый из докладов на этой сессии "Теория естественного права и космополитизм: общее и различия", сделанный двумя его авторами – Робертом Файном (Великобритания) и Даниэлем Чернило (Чили), был основан преимущественно на идеях Ханны Арендт, критиковал социологов, остающихся в "башне из слоновой кости", и выдвигал в качестве основного принципа "право иметь права". Доклад Оливера Козларека (Мексика) "Обеспокоенность о Мире как концептуальный инструмент для "Века гуманизма"" анализировал исторические предпосылки глобализации и ее анализа, при этом основное внимание было направлено на работы Александра Гумбольдта. В частности, приводились слова Гумбольдта о том, что ускорение мирового развития начинается с открытия Колумба, когда в научном сообществе появились мысли о мире в целом, а также о том, что наиболее опасно жить среди людей, которые не думают о мире и не понимают его. Оливер Козларек сформулировал также концепцию необходимости социологии spoiled знания (знания из "отвалов"), которое игнорируется основным потоком социологии.
Важность обращения к мыслям классиков подчеркивалась и в сообщении Джины Заблудовски (Мексика) "Видение мира в соответствии с классиками", в котором обращалось внимание на актуальных методических подходах Токвиля и Монтескье.
В сообщении Роландо Васкуес (Нидерланды) "Сопротивление, колониализм и политика времени" подчеркивалось, что сопротивление глобализации есть реальная традиция социологии. По мнению автора, слабое развитие социологии в Испании было связано с невозможностью критики общества в период господства Франко. Автору статьи запомнилось также данное в этом докладе определение утопии: "Утопия – это надежда, основанная на справедливости, полученной из прошлого, и создается политикой своего времени".
Отметим в заключение, что российские участники, наряду с сообщениями в различных тематических секциях, консолидировано выступили в рамках сессии "Россия в меняющемся мире: динамика и качество гражданства и гражданского общества", который прошел под председательством Никиты Покровского, заведующего кафедрой ГУ-ВШЭ и члена исполкома Международной ассоциации социологов.
И. И. Бурдукова. К вопросу о правовом нигилизме в культуре России
Политическая власть в России провозгласила борьбу с правовым нигилизмом одной из своих центральных, приоритетных задач. Наступивший XXI век, век перемен в социально-экономической, политической жизни России предоставляет шанс политической элите преодолеть правовой нигилизм. Однако для этого нужна, с одной стороны, воля власти на ограничение собственного произвола, а с другой стороны способность общества к самоорганизации, созданию развитой структуры гражданского общества, готового контролировать власть. "Как в XIX столетии не было в России общества, способного воздействовать на власть, так нет его и сейчас. Именно подобного рода общество, складывающееся в государственных границах и скрепленное единой идентичностью, в первую очередь осознанием себя в качестве суверена, хозяина страны, называют нацией – политической нацией" (Паин 2008: 18 19). Уместно задать вопрос, где истоки и почему существует устойчивая традиция правового нигилизма в России. Почему сатира Салтыкова-Щедрина, Гоголя воспринимается как наблюдения нашего современника? Часто утверждают, что в России соединяются Запад и Восток. Западный (европейский) компонент в российской культуре бесспорен, что же касается "восточной" составляющей, то следует ответить на некоторые вопросы, на которые пытались ответить, в частности, евразийцы. О каком Востоке идет речь – Индии, Китае, Японии, исламском мире, о восточном деспотизме? По-видимому, правильнее рассуждать о "почвенном" компоненте, который складывался и продолжает существовать не без азиатских влияний (начиная со времен половцев и монголов), но в котором возникли и оригинальные черты – система ценностей и институты, рождавшиеся органически как способы приспособления этноса, а затем и суперэтноса к экологическому и хозяйственному пространству, геополитическим условиям и внешним воздействиям.
Таким образом, на огромной территории государства, одновременно существуя, складывались и развивались определенные и западные, и восточные формы совместной жизни различных этносов и составляющих их особенность культуры, в том числе, и правовой. Как известно, процесс формирования ранней государственности на Руси был долгим и противоречивым. Кроме того, процесс зарождения и становления национального самосознания происходил под влиянием встречи одного народа с другим – в какой бы форме эта встреча не происходила, либо при прямом военном столкновении, либо через торговые, культурные и религиозные контакты. Для Руси такими значимыми встречами были взаимодействия с южными степными племенами, уралоалтайцами, монголами, Византией.
Без преувеличения можно утверждать, что влияние Золотой орды на русскую жизнь, при которой, вне всяких законов и правил осуществлялся организованный грабеж покоренной страны, привело к превращению Москвы в "православное ханство" (Г. П. Федотов). Евразийцы утверждали, что без татарщины не было бы России, что российская государственность есть переродившийся московский усул (См.: Савицкий 1993).
Другим значимым событием в становлении российского самосознания и правопорядка было принятие христианства из эталонной для средневековой культуры Византии: "Византийские идеи и чувства, – писал К. Н. Леонтьев, – сплотили в одно тело полудикую Русь" (Леонтьев 1993: 32).
С укреплением древнерусского государства стало возрастать значение княжеской власти, князь правил, опираясь на родовую аристократию и состоятельных граждан, считаясь с вечевыми традициями.
В ранний период политическая мысль Руси неизменно становилась на сторону высших правителей в их конфликтах с поборниками народного анархизма или амбициозно-местнического сепаратизма. В канун татаро-монгольского завоевания Даниил Заточник обосновал идею абсолютной княжеской власти, которая была взята на вооружение правителями Руси после освобождения от владычества чужеземцев. С Ивана III начинается история российского самовластия. Удельно-местническая политика к этому времени уступила место политике национально-державной. В этот период Европа не могла не считаться с появлением к востоку от своих границ огромного самодержавного государства, готового демонстрировать свою силу в качестве союзника против распространившей свое влияние на Восток Турции.
В эпоху самодержавного произвола такие принятые в Западной Европе понятия, как закон и право, в российской правовой мысли отсутствовали. "… Самое слово "право" было у нас неизвестно в западном его смысле, но означало только справедливость, правду" (Киреевский 1861: 195). Слово "закон" так же, как и право, заимствованное у западных славян, было синонимом слова "завет". Обозначало оно божественное или традиционное, исходящее от предков установление, с которым обязаны были считаться все, боящиеся кары за совершаемые смертные грехи.
Именно так трактует закон первый русский политический мыслитель Иларион в своем "Слове о Законе и Благодати" (XI век). Он понимает под законом высшее установление – предписание, регулирующее насильственными мерами поведение человека в обществе. Исходит это установление непосредственно от Бога или, по Его внушению, от избранных им лиц (пророка, правителя и т. д.).
В этот же период возникают идеи особого предназначения России, ее всемирной миссии спасать человечеств (См.: Сиземская 2008: 39–52). Не без сарказма об этой особой миссии России рассуждал Е. Н. Трубецкой, заметив, что Россия сидит в Царстве Божием по правую руку от Спасителя.
Иррациональному и даже мессианскому обоснованию предназначения России и жизни каждого человека в ней способствовала теоретическая концепция симфонии светской и религиозной власти впервые сформулированная в X веке.
Здесь уместно упомянуть такой законодательный памятник, как "Устав" св. Владимира, определявший место Церкви в жизни страны (Щапов 1972: 12).
Принятие "Устава" было первым опытом по осуществлению концепции византийской симфонии светской и религиозной власти на Руси. Из "Устава" следовало верховенство христианских законов над светскими, они провозглашались более значимыми, чем воля князя – "нарядника" земли. "Устав" ранжировал преступность. Прежде всего подведомственными суду епископа были преступления против Церкви (ересь, соблюдение языческих обрядов и т. п.), затем церковному суду подлежали и преступления, относящиеся к сфере гражданско-правовых отношений (похищение жен, обиды и др.).
Таким образом власть князя оказывалась ограниченной христианскими правилами.
"Устав" распространялся первоначально только "на христианскую территорию" Руси. По отношению к языческому населению Древнерусского государства власть князя оставалась неограниченной (Гулян 2008: 956–958).
С принятием христианства пришло понимание предела княжеской верховной власти. Христианские законы, нравственные нормы определяли границы власти князя. В древнерусских памятниках литературы отмечена эта новая взаимосвязь власти и религии. Так в "Поучении" князя Владимира Мономаха описывался образ идеального князя, который следует в своей жизни христианским правилам, традициям и тем самым определяет жизнь поданных и развитие государства.
Таким образом, после принятия христианства Евангельская, христианская истина, божественная благодать снизошла на Русь и ее правителей.
Так постепенно обосновывался тезис о новой исторической судьбе и предназначении России, как некоего особого христианского государства в его наиболее полном воплощении.