Я дал приказ собраться в как можно большем количестве, и самое позднее вечером в воскресенье прибыть на построение в Оанчу. Также группа Бани и Еремиу, которая пребывала в уезде Текуч, была извещена. Потом я написал своему отцу и попросил его тоже приехать и поддержать нас. Легионеры собрали необходимые деньги на проезд для меня, чтобы я смог приехать в Бухарест. В Бухаресте я пришел на прием к заместителю министра внутренних дел Иоаницеску и рассказал ему, что произошло в Кагуле. Я просил его о разрешении провести в Кагуле новое собрание. Я подал ему написанное заявление и обещал, что постараюсь, чтобы собрание прошло в самом полном спокойствии и порядке. Разумеется, я поставил условие: власти в Кагул ни в коем случае не должны были провоцировать меня. После того, как от меня потребовали еще несколько разъяснений, мне дали разрешение. Собственно, мне по закону вовсе не нужно было это разрешение. Но я хотел на всякий случай обезопасить себя и опровергнуть все возражения властей Кагула.
В воскресенье утром я снова был в Оанче. Лефтер отправился в Кагул, чтобы договориться с местными властями о месте сбора. Весь город кипел от возбуждения. Власти получали сообщения, в которых говорилось, что крестьяне тысячами пустились в путь из всех частей уезда, чтобы принять участие в собрании в Кагуле. В течение дня из Фокшан прибыли две машины с Кристаке Соломоном и Бланару. Из Турды приехали Мога и Никита. Из Ясс прибыла группа легионеров с Баней, Ифримом и священником Исикие. Из Галаца приехал Стелеску с молодой командой "Братьев Креста". Один делегат студентов-легионеров приехал из Бухареста, и из Фолтешти прибыли гнезда легионеров с их руководителем Пралей. Легионеры приходили пешком, приезжали на лошадях и на телегах из Берешты и долины Хоринча. Приехал и мой отец. К вечеру более трехсот легионеров прибыли на перекличку в Оанчу. И все еще приезжали новые.
Так как я опасался, что власти ночью разберут понтонный мост через Прут, чтобы не дать нам перейти реку, я направил легионеров всю ночь охранять подходы к мосту с обеих сторон.
В понедельник рано поутру я послал в Кагул Потолю с 50 легионерами. Они должны были дежурить там целый день. Евреи старались предотвратить собрание даже в самый последний момент. Тем не менее, это уже не было возможно. В десять часов мы выстроились походной колонной и через Прут вступили в Кагул. В голове колонны примерно сто легионеров в зеленых рубашках ехали верхом. Они несли знамя. На шапках у них покачивались индюшиные перья, а на груди светился белый полотняный крест. Мы были похожи на крестоносцев. И мы хотим быть крестоносцами, рыцарями, идущими на бой от имени креста против безбожных еврейских сил, чтобы освободить Румынию.
Прибыли легионеры с их знаменем. В длинной походной колонне они шагали за всадниками. Затем следовали примерно восемь подвод, на которых всегда сидели четыре, пять или даже шесть человек, преимущественно жители Оанчи. Здесь тоже было знамя. В общем и целом все выглядело так, как будто мы выезжаем на битву. Когда мы достигли края города, нас встретила необозримая масса людей. Все обнажили голову. Без криков "Ура!", без музыки, в торжественном молчании встречали нас люди. Молча мы проехали через бескрайние толпы крестьян. Со слезами на глазах они безмолвно поднимали руки и приветствовали нас.
Эти бессарабские крестьяне тоже не почувствовали никакого улучшения своих условий жизни после окончания войны. Освобожденные от русского угнетения, они попали теперь в еврейское рабство. Их буквально отдали в руки евреям как объект эксплуатации.
Уже двенадцать лет еврейские коммунисты эксплуатируют этих крестьян таким способом, на который не пошел бы наихудший тиранический режим в мире. Города и местечки этой провинции – это настоящие гнезда скопления пиявок, удобно устроившихся в истощенном теле крестьянства и сосущих его кровь.
Но вершина бесстыдства и дерзости состоит в том, что эти еврейские коммунисты Бессарабии вдруг превратились в борцов за права эксплуатируемого народа и выступают против террора, от которого якобы страдает этот народ.
Апогеем наглости является, пожалуй, следующее: эти пиявки, опухшие от крови, которую они высосали из румынского народа, в своих еврейских газетах, прежде всего "Adevarul" и "Dimineatza", вещают так:
"Мы (пиявки) всегда жили и вплоть до сегодняшнего дня живем в братстве и самом прекрасном согласии с румынским народом. Но определенные враги народа и враги государства, определенные проклятые ультраправые хотят разрушить эту прекрасную гармонию".
Примерно 20 000 крестьян явились на наше собрание. Наверняка Кагул со дня своего основания еще не видел так много людей. И все это без больших призывов, без газет, без пропаганды. Торжественное настроение лежало на всем собрании. С одной стороны собрания выстроились всадники. На другой стояли легионеры, которые пришли пешком.
Крестьяне слушали с обнаженными головами. Ни одно резкое слово, ни один возглас не мешал торжественному собранию. На этот раз полковника Корня нигде не было видно.
Я обращался к этим бессарабским крестьянам, по лицу которых было видно, что они жаждали слов утешения. Я знал, что не я призвал их сюда в Кагул в таком большом количестве, а огромная нужда, которую им приходилось терпеть.
Я выступил очень коротко и сказал примерно так:
"Мы не покинем вас! Мы никогда не забудем, в каком тягостном, еврейском рабстве вы томитесь. Вы должны быть свободны! Вы должны сами распоряжаться трудом ваших рук, вашим урожаем и вашей землей! Утренняя заря нового дня для нашего народа начинается. В борьбу, которую мы начали, вы должны принести только одно: веру и верность! Верность вплоть до смерти! И вашей наградой должны стать справедливость и освобождение!"
После меня говорили Лефтер, Потоля, Баня, Ифрим, священник Исикие и Кристаке Соломон. Последним выступил мой отец. Целых два часа обращался он к крестьянам. Мой отец был бесподобен с его народным языком, с ясностью и глубиной его речи.
Потом я попросил крестьян в самом большом спокойствии и порядке возвращаться в их деревни. Я обратил их внимание на то, что мы окажем евреям очень большую услугу, если это торжественное собрание закончится хотя бы одним, пусть даже самым маленьким инцидентом.
Со всех сторон это нам навстречу радостно звучало: "Храни вас Бог!"
Сопровождаемые верой и любовью этих крестьян, мы поскакали к Оанче. Там мы расстались друг с другом. С того дня в Кагуле мой отец тоже вошел в движение легионеров.
Люди расходились в полном спокойствии и порядке. Наше движение добилось полного успеха, который даже еще усиливался благодаря спокойствию и порядку, с которым все произошло. Но евреи из Кагула любой ценой хотели скандала, беспорядков и толпы. Они надеялись, что скомпрометируют таким путем наше движение и побудят правительство принять меры против нас.
Когда они увидели, что крестьяне спокойно расходились, они применили следующий метод: два еврея сами разбили витрины их собственного магазина. Конечно, их к этому подстрекал раввин, и вся еврейская пресса немедленно закричала бы на следующий день: "Большие беспорядки в Кагуле! Государство теряет уважение перед лицом всего цивилизованного мира!" К счастью, властям и моим людям удалось поймать обоих евреев именно в тот момент, когда они били витрины своего собственного магазина. Их сразу отвели в полицейскую префектуру.
Я упомянул это само по себе незначительное событие, так как оно имеет важное значения для всех, которые хотят узнавать и разгадывать евреев и их дьявольские методы борьбы. Евреи могут поджечь целый город, чтобы обвинить в этом бесчестном поступке своего противника, скомпрометировать его, нанести смертельный удар и уничтожить то движение, которое могло бы, вероятно, привести к полному решению еврейского вопроса. Поэтому я напоминаю всем легионерам, чтобы они не дали себя спровоцировать и не совершали необдуманных поступков. Мы победим только тогда, если будем хладнокровно сохранять самый строгий порядок. Выходки и беспорядки всегда означают борьбу не с евреями, а борьбу и конфликт с нашим собственным государством. Однако ведь именно евреи хотят добиться того, чтобы мы с нашим государством жили бы в постоянных трениях и конфликтах. Ибо государство в любом случае сильнее нас, и оно, наконец, разгромит и раздавит нас. А евреи будут смотреть на это как непричастные зрители, и потирать руки.
В Яссах у ворот дома меня ждала моя собака Фрагу. С 1924 года эта собака была моим другом и товарищем во всей борьбе.
Я занялся всеми текущими вопросами и отвечал на письма, которые передавал мне Баня. Баня был редактором корреспонденции в легионе. За два последних года он настолько хорошо усвоил мое видение и понимание дел, что в то время, когда я редко бывал в Яссах, мог самостоятельно делать большую часть работы.
Снова в Бессарабии
Я пробыл дома лишь несколько дней, когда крестьяне из Бессарабии принялись посылать ко мне делегации, письма и телеграммы и просить, чтобы я вернулся. Едва ли можно себе представить, с какой преисполненной надежды, святой преданностью эти крестьяне ощущали свою связь с нашим движением. Через две недели после нашего первого появления в Кагуле известие о легионерах с быстротой молнии распространилось среди всего христианского населения Бессарабии. От деревни к деревне до берега Днестра проникала эта весть. Она пробудила их сердца и зажгла их.