На месте "Marché puces", "блошиного рынка", как называют его французы, кишело евреями. Его можно было назвать и "клоповским рынком". Впрочем, университет тоже был переполнен евреями. Только из Румынии здесь учились 60 евреев. Кроме них, в Гренобле было только пять студентов-румын. Я осматривал также древний, знаменитый монастырь "Grande Chartreuse" (Главный монастырь картезианцев), из которого атеистическое государство прогнало монахов. На многих иконах я видел следы острых камней, которые одичавшие народные массы во время революции бросали в Бога.
По прошествии некоторого времени заботы о нашем хлебе насущном начали тяготеть над нами. Мои деньги подходили к концу. Из дома я вряд ли мог чего-то ожидать, а на том, что получал Моца, мы не могли прожить втроем, несмотря на самую строгую экономию. Мы долго размышляли, ломая себе голову, как можно было бы заработать немного денег, не пропуская при этом лекции. Так как мы узнали, что французы высоко ценят красивые произведения рукоделия и хорошо за них платят, мы решили заняться этой работой под руководством моей жены. Мы хотели делать и продавать румынскую национальную вышивку. За несколько недель мы научились этому ремеслу. В наше свободное время мы работали над румынскими вышивками и выставляли их потом в витрине. Нам действительно удавалось продавать национальную вышивку. Мы добавляли получаемый от этого маленький доход к ежемесячной помощи, получаемой Моцей. Так мы, более-менее, могли продержаться на плаву. Образ жизни, который мы вели, был очень скромным.
Парламентские выборы в мае 1926 года
К Пасхе из писем и румынских газет, которые регулярно нам посылали из дому, мы узнали, о падении либерального правительства и о том, что генералу Авереску было поручено сформировать новое правительство. Новые выборы должны были пройти в середине мая. Теперь "Лиге" предстояла тяжелая борьба.
Я сказал себе: ты сейчас же должен ехать на родину и принять участие в предвыборной борьбе. Затем ты можешь снова продолжить и завершить свою учебу здесь в Гренобле. Я сел и сразу написал профессору Кузе письмо, в котором попросил его прислать мне деньги, необходимые для покупки билета в Румынию. Но ответа не получил. Потому я написал Кристаке Соломону в Фокшаны, который послал мне десять тысяч лей. Часть их я оставил жене, а на оставшиеся купил билет и поехал домой.
Я прибыл в Бухарест в самом начале мая. Предвыборная борьба достигла своего апогея. Я сразу пошел к профессору Кузе и предоставил себя в его распоряжение. Но Куза, похоже, не особо обрадовался моему присутствию. Он сказал мне, что мне вовсе не обязательно было утруждать себя с приездом, так как движение справится и без меня. Мне это причинило некоторую боль, но я преодолел себя и больше не обижался. В боевых частях не должно быть обиды, если командир порой делает замечание, которое неприятно. Оно может быть справедливым, оно может казаться необоснованным, но обиды, в принципе, быть не должно. Это первый принцип, который должен принять каждый, который состоит в организации и является борцом.
Я поехал в уезд Дорохой в Молдове, чтобы поддержать профессора Шумуляну в предвыборной борьбе. Оттуда я путешествовал затем в другие уезды, в Кымпулунг, Яссы, Брэилу и т.д. После письма профессора Паулеску и приглашения генерала Макридеску, я решился выставить свою кандидатуру как депутат в уезде Фокшаны. Я попал вследствие этого в очень неприятное для меня положение: должен ли я теперь попрошайничеством выпрашивать себе голоса? С чего мне начать? Должен ли я приступать к делу как всякий другой электоральный агент и выступать перед массами избирателей со звучными словами?
Ведь очень хорошо известно, как проходят у нас предвыборные кампании. Избиратели, вместо того, чтобы в эти великие мгновения, когда вопрос стоит об отечестве и его будущем, воодушевиться святыми чувствами, шатаются по улицам, одурманенные напитками, которые в изобилии выдают им различные электоральные агенты, и охватываются самыми дикими страстями, которые высвободил в них злой дух политиков. Во время выборов на спокойный и чистый мир наших деревень опускаются ядовитые облака и чумной смрад политиканства. И из этого ведьмовского котла появляется новое правительство страны, на один, два, самое большее на четыре года.
Из какого же болота упадка и порока демократия, эта "святая" демократия, все-таки, вытаскивает руководство страны.
Я прибыл в Фокшаны. После крестин в Чорешти здесь все еще было осадное положение. Чтобы заниматься предвыборной пропагандой, нужно было получить письменное разрешение от начальника местного гарнизона. Я пошел в комендатуру и попросил выписать мне этот документ.
Следующим утром мы с Кристаке Соломоном и еще одним господином выехали на двух автомобилях. Не отъехали мы и пятисот метров от города, как увидели, что дорога перекрыта двумя телегами, поставленными поперек нее. Возле повозок стояли несколько жандармов. Мы остановились. Жандармы подошли к нам и заявили, что мы не можем здесь ехать дальше. Я засунул руку в карман, вытащил письменное разрешение и показал его. Они его прочитали. Потом они сказали: "И все же вы не можете ехать дальше!" Тогда я приказал моим провожатым сейчас же столкнуть телеги. После короткой драки с жандармами дорога была свободна. Наши автомобили медленно подъехали. Жандармы нырнули в кювет и начали в нас стрелять. Я сказал своим людям: "Спокойно двигайтесь дальше. Они ведь палят только от страха". В этот момент пуля попала в крыло автомобиля, вторая ударила рядом со мной. Мы продолжили наш путь. Тут еще две пули попали в нашу машину. Одна пробила бензобак, другая попала в шину. Теперь мы остались стоять на дороге с нашей простреленной машиной. Двигаться дальше было невозможно. Мы вышли и пешком вернулись в город.
Мы сразу пошли к генералу, который выдал нам разрешение. Я вкратце рассказал ему о произошедшем. При этом присутствовал и генерал Макридеску. Генерал сказал: "Вы можете идти, куда хотите. Я не давал приказа моим людям преграждать вам дорогу. Вероятно, это был приказ гражданских властей".
Выслушав это, мы с генералом Макридеску отправились к префекту. Префект Китулеску был жестоким человеком. В полном спокойствии мы вошли в кабинет. Генерал Макридеску рассказал ему, что произошло на шоссе. Префект прерывал его и с самого начала обращался с нами нахально и грубо. Он самонадеянно начал нас поучать и выдал целый поток пустых фраз.
"Господа, высшие интересы государства требуют..."
Мы прервали его: "В этом государстве есть законы, и мы действуем в рамках этих законов".
"У нас есть право", пытался объяснить генерал Макридеску.
Префект тут же перебил его: "Стране в эти тяжелые мгновения нужно..."
Снова генерал Макридеску пытался объяснить.
Префект: "Воля страны..."
Тут уже я не выдержал.
"Послушайте, господин префект", сказал я взволнованно, "я вижу, по-хорошему с вами нельзя. Потому запомните: завтра я снова поеду по окрестностям, чтобы выступать. Если ваши жандармы опять будут в меня стрелять, я тут же приду сюда и выстрелю в вас, господин префект".
Не ожидая его ответа, я повернулся к нему спиной и покинул кабинет. Остальные остались. Через несколько часов меня вызвали в военный трибунал. Я тут же отправился туда. Прокурор допросил меня. Я письменно в точности изложил все, что произошло на шоссе и в кабинете префекта. После этого меня арестовали и посадили в военную тюрьму. Я сказал присутствующим: "Господа! Тому, кто в меня стреляет, вы ничего не делаете, зато вы арестовываете меня, так как я только угрожал, что буду стрелять, если мне снова воспрепятствуют проводить мою агитацию".
Вновь я сидел в камере! Через три дня меня вызвали к генералу. Один офицер сопровождал меня и привел в кабинет генерала.
"Господин Кодряну, вы должны покинуть город Фокшаны!"
"Господин генерал, я выставляю свою кандидатуру в этом уезде. То, что вы требуете от меня, противоречит закону. Я не буду сопротивляться вашим мероприятиям, так как я не в состоянии это делать. Но я прошу вас, чтобы вы предъявили мне ваш приказ в письменном виде".
"Я этого не могу".
"Тогда я поеду в Бухарест, чтобы подать жалобу на вас".
Генерал отпустил меня, но взял с меня честное слово, что я покину город первым поездом.
Я уехал первым поездом в Бухарест. На следующий день я был на аудиенции у министра внутренних дел Октавиана Гоги. Меня встретили приветливо, и я рассказал о произошедшем. Я попросил его, чтобы он содействовал восстановлению моих прав. Он пообещал мне, что поручит одному полицейскому комиссару расследовать все дело. На следующий день я должен был прийти к нему снова.
На следующий день я пришел снова, и меня уговорили подождать до следующего дня. Так один день проходил за другим, а выборы приближались. У меня оставалось лишь несколько дней. Наконец, на четвертый день, я возвратился в Фокшаны. Снова я смог получить у генерала документ, и снова мы поехали на автомобиле. До выборов оставалось лишь два дня. Мы прибыли в первую деревню. Несколько людей стояли, собравшись небольшими группами, как было принято в предвыборное время. Их запугивали террором со стороны властей. Сразу появились жандармы и заявили нам:
"Вы можете обратиться к людям, но только на одну минуту! У нас такой приказ!"
Мы говорили одну минуту и сразу двинулись дальше. Так обстояли дела во всех деревнях. Всюду мы могли говорить только одну минуту.