Вопрос совести
Профессор Куза отнюдь не был виновен в том, что "Лига" находилась в таком состоянии. Я думаю, что Куза, когда он руками и ногами сопротивлялся жесткой организации, ясно понимал, что его способности лежали в другой области, как раз в области теории. То, что "Лига" не продвинулась вперед, было только нашей собственной виной, и я, пожалуй, был виноват в этом больше всех. Мы все время "давили" на профессора Кузу и подталкивали его вступить на тот путь, с которым он, как он сам чувствовал, не справился бы. При всех значительных событиях последних двух лет он не присутствовал. Вся борьба, которая сотрясала тогда страну и которая волновала народные массы, происходила без участия и без вмешательства профессора Кузы. Он был необходим всюду. Всегда, однако, он приходил только в самом конце. Импульс никогда не исходил от него.
Мы только одни были виноваты. Как не бывает ошибки, которая, в конечном счете, не оборачивается против того, кто ее совершил, так и эта ошибка также должна была вскоре обернуться против нас самих. Но она должна была ударить и по всему нашему движению. И это началось с того мгновения, как только профессор Куза больше не смог понимать нас и начал работать на свой страх и риск без нашего сотрудничества.
Этот год тоже не был для него легким. После его тридцатилетней подлинно апостольской деятельности в Ясском университете правительство прибегло к неслыханному беззаконию и всеми средствами старалось лишить его кафедры и убрать его из университета. Когда на допросе его упрекнули, что он-де занимается подстрекательством людей, он ответил: "Я – подстрекатель! Я подстрекаю национальную жизненную силу моего народа!" Всю его жизнь, полную непрерывной борьбы и блестящего преподавания на службе его народу, еврейско-политические руководители этого народа перечеркнули с такой благодарностью.
К этому удару добавился второй. Когда старый профессор однажды один переходил улицу, на него набросился какой-то еврей и ударил его кулаком в лицо.
Когда студенты услышали об этом подлом нападении, они прошлись по всем ресторанам и кафе, и били каждого еврея, которого они встречали, по лицу. За это десять студентов, с Моцей во главе, были арестованы и осуждены на один месяц тюрьмы. Их посадили в Галату. Студент Урзичану выстрелил несколько раз в виновника нападения на профессора Кузу, но пули пролетели мимо цели.
Учеба во Франции
13 сентября 1925 года мы заложили фундамент для строительства нашего дома. Скоро стены уже возвышались на один метр. Тут я подумал, что после того, как я дал движению все, что я смог дать ему в моем возрасте, не стоило ли бы мне снова поехать за границу и завершить мою учебу. Это требовалось тем больше, что с моим состоянием здоровья, после всего того, что я пережил, дело обстояло не очень хорошо. Этому решению способствовало и то обстоятельство, чтобы я в своих воззрениях об организации и боевых методах движения чувствовал себя несколько одиноко. Я говорил себе: вполне возможно, что ты ошибаешься. Тогда лучше, без сомнения, если ты удалишься и не будешь мешать развитию. Наконец, вероятно, оно вопреки всему окажется правильной линией.
"Лига" за последнее время получила прирост членов и свежие силы. К ней присоединилась "Actiunea Romaneasca" под руководством профессора Кэтуняну, в которую входило много трансильванских интеллектуалов с Валером Попом во главе. К ней добавилась "Fascia Nationala", маленькое, но здоровое и сильное движение. Вероятно, незаслуженные недостатки руководства теперь возмещались вступлением таких многих замечательных людей. Среди них находился наш защитник Илиеску, генерал Макридеску из Фокшан, старый борец Траян Брэиляну, профессор социологии в Черновицком университете, и наш знаменитый профессор Гаванескул из Ясского университета, который до сих пор еще не присоединился к нашему движению, хотя также он на протяжении всей жизни проповедовал с кафедры национальное обновление. Кроме того, в рядах движения был блестящий и непревзойденный знаток еврейско-масонских махинаций, бухарестский физиолог профессор Николае Паулеску.
К фигурам, делавшим честь движению и способствующим его несравненной славе, относился еще трансильванский священник Моца с его народной газетой "Libertatea", исключительно популярной по всей стране.
Его сына Иона Моцу, который был на втором курсе, исключили из Клужского университета навсегда. Тогда Моца решил поехать за границу со мной, чтобы тоже завершить свою учебу. Мы хотели поехать во Францию и подбирали себе маленький город. Мы выбрали Гренобль. От продаж моих "Студенческих писем из тюрьмы" у меня осталось еще примерно 60 000 лей (примерно 1500 марок). Моца получал ежемесячно помощь из дому. Мы еще раз поехали домой, затем попрощались с нашими родителями, с профессором Кузой и с нашими товарищами. Еще раз мы вдвоем поднялись на мою любимую гору, Рарэу. Мы втайне зашли в монастырь и помолились. Затем мы уехали. Я поехал первым с женой. Через две недели Моца собирался последовать за нами.
В Гренобле
После долгой поездки по Чехословакии и Германии, причем мы задержались в Берлине и Йене на несколько дней, мы вступили на французскую землю.
В Страсбурге мы некоторое время отдохнули. Меня потрясло, что вопреки моим ожиданиям, этот старинный город стал грязным еврейским гнездом. Напрасно я осматривался по сторонам в поисках людей, принадлежавших галльской расе, расе, смелость которой восхваляли на протяжении веков в истории. Но на мои глаза попадались только жадные к наживе еврейские рожи с кривыми носами. Назойливо хватали они меня за рукав пиджака и вынуждали зайти в их лавку или ресторан. Большинство всех ресторанов на улице Ханштрассе было в еврейских руках. Мне пришлось бродить от гостиницы к гостинице, пока я не нашел, наконец, христианина. В каждом я видел знакомую маленькую табличку, на которой еврейскими буквами было написано "Кошерный ресторан". После долгого поиска я нашел, наконец, французскую гостиницу и голодный сел за стол. Между ясским евреем с Кукушкиного рынка и евреем здесь в Страсбурге я не мог обнаружить ни малейшего различия: тот же вид, то же поведение, та же интонация, те же дьявольские глаза, льстящие губы, по которым можно было прочитать безудержную жадность.
После ночной поездки мы прибыли в Гренобль. Какое чудо открывалось теперь перед моими глазами. Какой превосходный вид! Гренобль – это город у подножия Альп, который был заложен уже в седое доисторическое время. Огромная каменная скала врезается в город, как будто хочет разделить его напополам. Серая, суровая и могущественная нависает она над крышами домов, которые, хоть и многоэтажные, кажутся в сравнении с нею муравейниками. Несколько дальше, но еще в непосредственной близости города, возвышается вторая гора, на которой поднимаются многочисленные старые бастионы, рвы и укрепления и образуют мощную крепость. На заднем плане, однако, подавляя все своим величием, белые и чистые, сверкают высокие, вечно покрытые снегом вершины Альп.
Все это произвело на меня глубокое впечатление. Как по заколдованному сказочному замку я шагал по улицам и снова и снова говорил себе: "Это – город смелости!" Когда я прошел дальше, я вскоре убедился, что был прав. На одном памятнике я прочел: "Bayard, Chevalier sans peur et sans reproche" – Баяр, рыцарь без страха и упрека. Этот Баяр был великим легендарным героем пятнадцатого столетия. После полной борьбы жизни он умер от раны, полученной им в битве. Умирая, он держал в руках меч, рукоятка которого стала крестом. Этот крестообразный меч благословлял его в его час смерти.
Мы сняли комнату в старой части города, которая нравилась мне больше, чем новый, современный Гренобль. Скоро прибыл и Моца. Мы записались в университет. Он записался на основной экзамен, я работал над моей докторской диссертацией по экономике. Мы посещали ряд лекций первого и второго курсов. Сначала мы только время от времени понимали отдельные слова. Мы посещали лекции дальше и настойчиво старались. К Рождеству мы уже настолько наловчились, что могли уже очень хорошо следить за ходом лекций. На аспирантуре работали только восемь студентов. Таким образом, эти лекции несли семейный характер. Преподаватели и слушатели образовывали как бы большую семью. Наши профессора были замечательными преподавателями, которые занимались только своей работой и не знали депутатских забот.
Моя жена готовила еду сама. В свободные дни мы предпринимали маленькие прогулки в ближайшие окрестности города. Старые башни и замки производили на меня большое впечатление. Кто жил, все-таки, в них в прошлые века? Они определенно забытые и пропавшие. Тогда, по крайней мере, я хочу нанести им визит. Я вступал в руины и оставался, пожалуй, более часа,в многовековой тишине, ведя немой диалог с мертвецами.
Однажды я осматривал на краю города старую часовню четвертого века. Она носила имя Святого Лаврентия. Мое удивление было велико, когда я обнаружил примерно пятьдесят позолоченных свастик на голубом потолке. В главных учреждениях города, в префектуре, на здании суда и других зданиях блистала звезда масонов, знак еврейской гидры, которая безжалостно тянула свои щупальца по всей Франции. Я не зря снял комнату в старой части города. Здесь стояли старые, серые церкви с их покрытыми черной краской крестами, всеми забытые и покинутые. Я охотно отказывался от кино, от театра и кафе. Моими "местами развлечения" были величественные руины, в которых, пожалуй, мог давным-давно жить герой и рыцарь Баяр. Я погружался там в другие времена и забывал все вокруг себя. Здесь я жил во Франции прошлого, в христианской Франции, в национальной Франции. Это наполняло меня глубокой радостью. Здесь я не был в еврейско-масонской, атеистической, интернациональной Франции! Здесь я был во Франции рыцаря Баяра! Не в сегодняшней Франции господина Леона Блюма!