Студенты Ион Моца, Илие Гырняца, Тудосе Попеску и Раду Миронович, которые уже два месяца сидят в тюрьме в Галате, с полудня понедельника объявили голодовку. Они сделали этот первый шаг, потому что они заключены в тюрьму абсолютно невинно, потому что их уже держали под арестом в свое время в тюрьме Вэкэрешти так же невинно, и потому, что они смогли увидеть, что определенные румынские политики хотели бы с помощью продолжающегося тюремного заключения расшатать и разрушить их здоровье и их жизнь. Но Бог наделил этих молодых героев, эту святую весну гордого румынского будущего, железной волей. Поэтому их решение погибнуть от голода и жажды, чтобы выразить протест против причиненной им несправедливости и против ярма, которое евреи с помощью определенных румынских политиков хотят взвалить на наш народ, это отнюдь не шутка, а серьезное решение. Либо свобода, либо смерть!
Румыны! Должны ли мы ждать, пока бездыханные тела этих молодых борцов по прошествии некоторого времени пронесут перед нами в гробах? Помните все, что тогда в этих четырех гробах пронесут не трупы тех четырех студентов, а бездыханные тела ваших собственных детей!
Наш долг – безотлагательно вмешаться и протестовать против этого правительства. Этим мирным и законным, но тем более резким и непоколебимым протестом мы хотим поставить, наконец, преграду беззаконию и предотвратить преступление и убийство наших детей".
После одиннадцати дней голодовки товарищей на Рождество отпустили из тюрьмы. Они были настолько слабы, что их пришлось из тюрьмы на носилках сразу нести в больницу. Некоторые из них были только несколькими месяцами раньше освобождены из тяжелого заключения. Моца всего месяц был на воле после годового беспрерывного заключения. Потому неудивительно, что силы покинули их.
От последствий этой голодовки и постоянных арестов некоторым из них приходится страдать еще и сегодня, спустя десять лет. Бедный Тудосе Попеску так и не выкарабкался. Пережитые трудности преждевременно свели его в могилу.
Один в Галате
Я все еще сижу в сырой и темной камере. Я встаю перед нарами, скрещиваю руки на груди. Моя голова, замученная тяжелыми мыслями, опускается вниз. Так время крадется беззвучно.
Страшное одиночество! С большой печалью я думаю о старой песне: "Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus!" – давайте радоваться, пока мы молоды!
У молодости есть право на то, чтобы радоваться, наслаждаться жизнью, пока не пришла старость.
Конечно, все это не было подарено мне. У меня не было времени для развлечений и веселья. Студенческая жизнь, которая дарит всем песни и веселье, уже прошла. Я даже не знаю, когда она закончилась. Слишком рано заботы и жестокая борьба вторглись в мою молодость и надломили эту молодость, как иней ломает цветок. Все, что осталось мне от нее, уничтожают и душат теперь эти холодные и темные тюремные стены. Меня лишили даже солнца. Я неделями сижу здесь в темноте и могу радоваться солнцу всего лишь один несчастный час в день.
Мои колени всегда ледяные. Я чувствую, как холод из цементного пола вползает в мои члены, выше и выше. Медленно, бесконечно медленно ползут часы. В полдень и вечером я что-то ем. Я глотаю еду с трудом, потому что не чувствую голода. Но ночью начинаются настоящие адские муки. Только около трех часов утра я засыпаю на короткое время. Снаружи хлещет штормовой ветер. Здесь, на вершине холма, он шумит с двойной силой. Через щели в двери буря наметает в камеру снег. Четверть цементного пола покрыта толстым снежным слоем. Каждое утро я вижу, как снежный покров возрос. Тягостная тишина ночи прерывается только криками сов, которые живут в старых каменных стенах церкви. Время от времени раздается оклик часовых, которые ходят перед нашими камерами туда-сюда. Громким голосом они кричат в ревущей буре: "Номер один!" Ответ: "Хорошо!" "Номер два!" Ответ: "Все в порядке!"
Я сижу, мучаю свой мозг и, все же, никак не могу понять: Один месяц! Два? Один год? Или два? Вероятно, всю жизнь? Здесь в этой камере смертников? Ордер на арест обещает мне пожизненную каторгу. Но дойдет ли вообще дело до суда? Без сомнения! Должно дойти! Но это будет тяжелый и жестокий процесс, так как против меня объединились сразу три силы.
Правительство – это первая сила. Всеми средствами оно попытается сделать из моего наказания пример. Ведь это беспрецедентный случай в Румынии, что кто-то подходит с пистолетом в руке к человеку, который хочет растоптать его мужское достоинство и содрать с него живьем шкуру от имени государственного авторитета. Вторая сила – это евреи. Они воспользуются всем, чтобы не выпустить меня из капкана моих врагов. Третья – это еврейская сила за границей. Она будет содействовать своими деньгами, ссудами и своим политическим давлением.
Эти три силы очень заинтересованы, чтобы больше не выпускать меня. Против них поднимается студенчество и национальное движение. Кто останется победителем? Я сознаю, что мой процесс будет борьбой между этими обеими силами, борьбой не на жизнь, а на смерть. Как бы явно ни была правда на моей стороне, но если соперничающие силы окажутся тяжелее хотя бы на один грамм, они, не медля ни секунды, безжалостно уничтожат меня. Они уже и так много лет подстерегают меня в засаде и пытаются поймать меня, так как я всегда стоял им поперек горла и мешал их планам. Они напрягут все силы, чтобы не дать мне ускользнуть.
Дома моя мать страдала от одного удара за другим. Из года в год ей снова и снова приходилось слышать ужасные сообщения обо мне. Часто ее среди ночи пугали прокуроры и жестокие комиссары, которые вламывались в дом и проводили там обыск. Чтобы утешить меня в моем одиночестве и укрепить мою веру, она послала мне молитвенник и просила меня, чтобы я читал его каждую ночь. Я делал это. Чем дольше я читал, тем больше мне казалось, что силы в мою пользу снаружи укреплялись. Противники, кажется, отступали и опасности исчезали.
Перенос процесса в Фокшаны
В январе меня известили, что мой процесс официально перенесен в Фокшаны. Город Фокшаны был оплотом либеральной партии. Три либеральных министра нынешнего правительства были родом из этого города: Вайтояну, Савяну и Киркулеску. Фокшаны был единственным городом по всей стране, где до сих пор национальное движение не смогло еще закрепиться. Наши усилия закрепиться в Фокшанах каждый раз терпели крах. У нас там нигде не было приверженцев. Исключительно госпожа Павелеску, старый борец, стояла на нашей стороне со своей газеткой "Часовой", но она проповедовала глухому миру. Когда население Ясс услышало о перенесении процесса в Фокшаны, его охватили большие опасения.
На всех вокзалах в окрестностях Ясс группы студентов ожидали поезда и обыскивали их в поисках меня, чтобы сопровождать в Фокшаны. Ведь говорили, что охрана, которая должна была доставить меня в Фокшаны, попытается меня застрелить по пути якобы при попытке к бегству. [30 ноября 1938 года Корнелиу З. Кодряну был застрелен именно якобы при "попытке к бегству"! – прим. нем. перев.]
Две недели прошли в нетерпеливом ожидании. Однажды появился Ботез, начальник службы безопасности, с несколькими полицейскими агентами. Они повезли меня в автомобиле, который сопровождался вторым полицейским автомобилем, к вокзалу Кукутени, за городом Яссы. Там меня ожидала группа студентов. На подъехавшем поезде прибыла еще вторая группа. Но поговорить с ними было невозможно. Когда конвоиры вели меня в полицейский автомобиль, студенты окружали нас и приветствовали меня возгласами ликования. Поезд ехал всю ночь. Когда мы прибыли, наконец, в Фокшаны, я был убежден в том, что они осудят меня безжалостно. На вокзале меня ожидала полиция и начальник тюрьмы. Они сразу отвели меня в тюрьму и посадили под замок.
Сначала здесь со мной обращались еще хуже, чем в Яссах. Уездный префект Гаврилеску, который был злобным и подлым человеком, стремился, хоть и не имел права на это, создать для меня самые жесткие условия. Он также приходил ко мне в камеру. Беседа, которую мы вели друг с другом, явно не была дружеской.
Тут произошло чудо, которого не ожидали ни я, ни мои товарищи: я не пробыл в Фокшанах еще и двух или трех дней, как все население без различия по партийной принадлежности и вопреки всем попыткам правительства натравить их на меня, как один человек стало на мою сторону. Членов либеральной партии покинули не только их друзья, но даже члены их семей. Так, например, дочери либерального министра Киркулеску, ученицы старших классов гимназии, присылали мне еду и вышили для меня, вместе с другими девочками, традиционную румынскую рубашку. Я слышал, что они даже отказались сидеть вместе за столом со своим отцом.
Здесь я познакомился с генералом доктором Макридеску, замечательным человеком. Здесь я узнал и проникся уважением к землевладельцу Кристаке Соломону, человеку скромной внешности, но своим моральным величием побеждавших даже своих врагов. Здесь я завел знакомство с полковником Блезу, маленькая дочь которого, "Бабочка", сама приносила мне в камеру еду. И здесь я нашел еще много других дорогих друзей, которые переживали за меня и заботились обо мне. Но мое здоровье сильно ухудшилось. Я чувствовал сильные боли в районе почек и в груди. Также болели колени и создавали мне трудности.