Процесс был назначен на 14 марта 1925 года. С учетом этого во всех университетских городах, но также и в других городах, были напечатаны и распространены тысячи листовок. В Клуже капитан Белеуца напечатал и распространил по всей стране десятки тысяч воззваний. Теперь его дом, который в любое время был открыт для национальных передовых бойцов, буквально превратился в штаб этого движения. В Орэштии в Трансильвании священник Моца напечатал десятки тысяч листовок. В том же городе мои товарищи опубликовывали некоторые из моих писем, которые я писал из тюрьмы Вэкэрешти. Они появились в брошюре под заголовком: "Студенческие письма из тюрьмы".
Правительство со своей стороны тоже решило в большом количестве распространять листовки и брошюры среди народа. Но оно в этом не добилось ни малейшего успеха, так как волны национального движения поднимались высоко как великаны и подавляли все. За два дня до начала процесса сотни людей из всех частей страны и тысячи студентов прибыли в Фокшаны. Только из Ясс более трехсот человек прибыли на специальном поезде.
Меня привезли в национальный театр, где должен был происходить процесс. Присяжные заседатели уже были выбраны. Тогда процесс по команде правительства был отложен. Меня снова привезли назад в камеру. В народе абсолютно неоправданное перенесение процесса вызвало громкое возмущение, которое вылилось в гигантскую уличную демонстрацию. Она началась в первой половине дня и продолжалась до поздней ночи. Напрасными были все попытки армии утихомирить возбужденных людей. Демонстрация была направлена против евреев и против правительства. Евреи должны были понять, что каждое давление, которое они оказывали на ход процесса, в конце концов, направлялось только против них самих.
Эта демонстрация имела решающее значение для последующего хода процесса.
Евреев прижали к стенке и вывели их из борьбы. Евреи почуяли, что мое осуждение могло бы иметь для них катастрофические последствия, и решили больше не оказывать на правительство такого сильного давления как прежде. Но они все еще держали руку на рычаге. Мне настоятельно рекомендовали с разных сторон, чтобы я написал прошение об освобождении. Мне обещали, что будут ходатайствовать за мое заявление. Я отказался. Наступила Пасха. Я отпраздновал ее один в моей камере. Когда зазвенели колокола церквей всего города, я опустился на колени и молился за свою невесту, за свою мать и за всех моих близких. Я молился за павших, и за тех, кто вне стен тюрьмы продолжал тяжелую борьбу. Я просил Всемогущего, чтобы он благословил их, чтобы он дал им гордую силу и даровал им, наконец, победу над всеми врагами.
В Турну Северине
Однажды ночью я проснулся. Было около двух часов ночи. Я слышал, как кто-то возился с замком моей камеры и открывал дверь. Власти снова увозили меня. По требованию правительства процесс был неожиданно перенесен в Турну Северин, на другой конец страны.
Второпях мне пришлось собрать свои скудные пожитки. Под конвоем меня в карете вывезли из Фокшан. За городом, возле путей, кучер остановился. Вскоре прибыл поезд. Он остановился перед нами прямо в чистом поле. Меня сразу привели в арестантский вагон.
Так я покидал этот город, который упрямо сопротивлялся любому давлению правительства. Жители Фокшаны за один раз сбросили с себя все свои партийные привязанности и как один человек в энергичной сплоченности встали на мою сторону. По дороге я думал: как поступят люди в Турну Северине? Я никогда еще не был в этом городе. У меня не было там ни одного знакомого.
На вокзалах я слышал разговоры и смех. Люди входили и выходили. Я ничего не мог видеть, так как в вагоне не было окон. Только тонкая стенка отделяла меня от мира с его свободой. Вероятно, многие из тех, кто там ходил или говорил, были моими знакомыми или даже друзьями. Но все они не имели никакого понятия от того, что я был так близок к ним и сидел в темноте в этом сером вагоне. Каждый куда-то едет. Только я не знаю, куда, собственно, идут дела. Все шагают легко и бодро, только я несу на моей душе бремя этой постоянной изматывающей неизвестности, которая гнетет меня тяжелее мельничного жернова. Покину ли я когда-нибудь эти безобразные, черные стены тюрьмы, или же мне предопределено судьбой умереть в них? Я очень хорошо знаю: мой процесс – это уже не вопрос формального права и юстиции. Здесь борются друг с другом не на жизнь, а на смерть две силы. На стороне более сильных и будет, наконец, право. Какая партия победит? Мы или еврейско-либеральная сила?
Чем дольше катится поезд, тем сильнее спазмы сжимают мое сердце. Мне казалось, как будто моя душа внутренне связана с каждым камнем Молдовы. Чем больше я удалялся от нее, тем больше я чувствовал, как все во мне разрывалось.
Я целый день ехал один в темном вагоне. К вечеру мы остановились на маленькой станции. Я думаю, это была Балота. Один офицер в сопровождении нескольких полицейских агентов зашел в мой вагон и приказал мне выйти.
Меня отвели за здание вокзала, там посадили в автомобиль. Так мы поехали. Мои провожатые, кажется, были порядочными и приличными людьми. Они пытались завязать со мной беседу и шутить со мной. Но у меня были другие мысли и заботы, и мне было не до шуток. Так что я оставался односложным и давал лишь приветливые, но короткие ответы.
Мы прибыли в город Турну Северин. Мы проехали по нескольким улицам. Для моих глаз и для моей души было радостью увидеть довольных людей на тротуарах. Затем мы остановились перед воротами тюрьмы. Только Бог знает, в который уже раз двери и замки открылись передо мной, чтобы снова закрыться за моей спиной.
Директор и служащие тюрьмы приняли меня как высокого гостя и предоставили мне приличную камеру, не с цементным полом, как раньше, а с хорошим дощатым полом. Как и всюду, заключенные и здесь встретили меня с доверием. Я со своей стороны позже помогал им в их материальной и душевной беде, насколько мог.
На следующий день я вышел во двор. Отсюда можно было смотреть на улицу. В полдень я увидел, как перед тюрьмой собралось примерно двести детей. Детям было в среднем шесть- семь лет. Когда они заметили меня, они начали делать мне знаки их маленькими ручонками. Некоторые махали мне носовыми платками и шапками. Это были маленькие первоклассники, которые услышали, что я прибыл в Турну Северин и сидел в тюрьме. Теперь не проходило ни дня, чтобы дети не приходили к тюрьме, чтобы помахать мне. Они регулярно ждали меня, и когда я появлялся во дворе, они поднимали свои маленькие ручки и выражали так свою симпатию ко мне.
Меня отвезли в суд. Председатель суда Варлам, человек большой доброты, обращался со мной очень любезно и почти по-отцовски. Менее любезно встретил меня прокурор Константинеску. Говорили, что он якобы сговорился с уездным префектом Ворворяну и хотел при всех обстоятельствах добиться моего осуждения. Я не верил этим слухам. Сначала со мной обращались очень строго. За этой строгостью я даже угадывал некоторую злость. Но шаг за шагом и здесь лед таял от воодушевления, которое охватило всех. Теперь они чувствовали, как просыпается их румынское сердце и видели в нашей борьбе святую борьбу, посвященную будущему народа. Они знали о моих несчастьях и видели в моем поступке акт сопротивления человеческого чувства собственного достоинства. "Каждый свободный человек на его месте поступил бы так же", говорили они.
Земляки Янку Жиану и Тудора Владимиреску, которые когда-то стреляли из пистолетов ради чести народа и искоренения многовекового унижения, быстро поняли, что произошло в Яссах, и в чем там было дело. Ничто больше не могло поколебать их. Напрасно прокурор и представители правительства пытались настроить людей против меня. В тюрьме меня окружила любовь и забота всех семей города Турну Северин. Люди, которые играли роль в общественной жизни, как, например, мэр Корнелиу Радулеску, заботились обо мне. Я всегда буду ему за это благодарен.
Больше всего именно дети окружили меня своей трогательной любовью и принимали в моем заключении и в моей трудной судьбе самое живое участие. Как раз они организовали мне первую демонстрацию поддержки в Турну Северине. С некоторой грустью я вспоминаю о том, как приходили совсем еще малыши из пригородов, когда они изо дня в день видели старших детей перед тюрьмой. Ежедневно они прибывали точно к установленному часу из всех районов, как будто исполняя какую-то программу. Всегда они были послушны и молчаливы. Они не пели, они не играли. Они большими глазами высматривали меня и ждали, пока я где-то пройду. Молча они махали мне, потом снова уходили. Их детское чувство понимало, что эта тюрьма была чем-то печальным, и их тактичность запрещала им здесь играть или громко смеяться. Однажды жандармы грубо набросились на них и разогнали. С тех пор я их больше не видел. Выставили часовых. Малыши больше не приходили.
Процесс
Теперь срок начала суда был назначен на 20 мая. Председатель суда получил из всей страны 19300 писем, в которых люди выступали в мою защиту. За два дня до процесса многочисленные специальные поезда со студентами прибывали в Турну Северин. Из Ясс приехало свыше трехсот человек. Так же многочисленны были жители Бухареста, Клужа и Черновцов. Среди делегаций была также одна делегация из Фокшан. Возглавлял ее Караш, председатель суда присяжных, перед которым должен был бы произойти мой процесс 14 марта в Фокшанах, и который зарегистрировался теперь для моей защиты. Появились также свидетели противоположной стороны: полицейские чиновники из Ясс.
Процесс под председательством судьи Варлама начался в национальном театре. Рядом со мной на скамье подсудимых сидели: Моца, Тудосе Попеску, Гырняца, Корнелиу Джорджеску и Раду Миронович. На скамье защиты находились: профессор Куза, профессор Гаванескул, Паул Илиеску, профессор Шумуляну, Василиу, Граур и все адвокаты из Турну Северина.