Снова я стоял на распутье. Сомнения пожирали мою душу. Мы боролись за наше отечество, а с нами обращались как с врагами народа. Нас преследовали и избивали дубинками. Должны ли мы тоже применить насилие? Они – государство. Их – десятки тысяч, сотни тысяч! Мы – горсть молодых людей. Наши тела измучены и истощены от ударов, голода, холода и тюрьмы. Какую силу образуем мы, чтобы получить хоть самый незначительный шанс на победу? В конце концов, народ, подстрекаемый еврейской прессой, скажет, что мы были сумасшедшими. Не лучше ли было бы эмигрировать и навсегда проститься с отечеством? Не лучше ли было бы проклясть их всех и удалиться, уехать в широкий мир? Даже скитаться как нищие из одной страны в другую, и то лучше, чем быть униженными до самой последней степени здесь на нашей родной земле.
Или остается только один последний выход: с оружием в руках я спущусь вниз с гор и сам добьюсь для себя права и справедливости! Но что тогда будет с нашими планами? Я потеряю свою жизнь, либо сразу, либо медленно в тюремной камере. Я знаю: я больше не смогу долго сопротивляться этому смертоносному воздуху тюрьмы. Я люблю свободу, для свободы я рожден. Если у меня нет свободы, я умру. Но что тогда будет с Моцей? Надежда освободить его из тюрьмы рухнет тогда навсегда. Распадется вся наша группа. Тогда все наши мысли, все наши планы окажутся напрасными. Это было бы полным крушением, концом.
Я полтора месяца оставался на тихих высотах Рарэу. Мысли атаковали меня, и, все же, я не мог найти решения. Терзаемая тревогами и неизвестностью, моя грудь начала сильно болеть. Я чувствовал, что мои силы убывали все больше и больше. Я раньше был сильным человеком, которому никто не мог легко оказывать сопротивление. У меня было непоколебимое доверие и непоколебимая вера в мою собственную силу. Куда бы я ни шел, я добивался победы. Теперь тяжесть жизни согнула меня.
Я покидаю Рарэу и спускаюсь. Теперь я предоставляю все на произвол судьбы. Я все еще не могу найти ясное решение. Отныне я всегда ношу с собой заряженный пистолет. При первой же провокации я выстрелю и застрелю провокатора. Никто не отговорит меня от этого решения.
В Унгени я сначала отправился к кирпичному заводу. Здесь Григоре Гика, которого я оставил начальником лагеря, образцово исполнял свой долг. Количество вырезанных кирпичей сильно возросло. Две больших кирпичных печи на 40 000 кирпичей каждая были готовы. Я вернулся в наш трудовой лагерь в середине июля. Молча и подавленно встретили меня ребята. В лагере за время моего отсутствия ничего особенного не произошло.
В Яссах же, напротив, кое-что изменилось. Теперь полицейские комиссары, ни у кого из которых раньше не было даже пары приличных ботинок, были с ног до головы одеты в новую одежду. Местное еврейство великодушно одарило их. Полицейская префектура получила новый автомобиль, который предоставили в распоряжение евреи. Теперь дети Израиля чувствовали себя господами Ясс. Они стали такими наглыми, какими я не помнил их с 1919 года. Тогда, во время коммунистических происков, они проявляли похожую развязность, думая, что наступает мировая революция, и каждый еврей в Бессарабии или в Яссах уже представлял себя в роли народного комиссара.
Попытка расколоть наше твердое единство
Для еврейско-либеральных властителей наш орден и наш обет в Вэкэрешти не остались в тайне. Они совершенно верно чувствовали, что однажды все студенчество сплотилось бы вокруг этого ордена. И ведь ничто так не ужасает евреев как твердое как сталь согласие, подобная ордену духовная сплоченность большого движения, всего народа. Поэтому евреи всегда выступают за демократию, так как она раскалывает духовное единство народа. Ввиду солидарности еврейства, как внутри, так и вне границ страны, евреи раскалывают народ на различные демократические партии и потом с легкостью его побеждают.
Подобным образом вели они себя и со студенческим движением. Так как до подлинного единства среди студентов пока все еще не дошло, евреи снова и снова находили отдельных руководителей или группы, которых они ловили в свои сети через масонство, и которым они нашептывали на ухо идеи, не имевшие никакой другой цели, кроме как разобщить их еще глубже. Но наша группа представляла собой непоколебимое единство с возможностью объединить вокруг себя все студенческое движение.
Мы, между тем, оказались перед тщательно сплетенной сетью лжи и интриг, которые все были направлены на то, чтобы оторвать Моцу от меня. Евреи находили среди студентов темные элементы и превращали их – незаметно для них самих – в свои инструменты. Это зашло, наконец, настолько далеко, что даже родители студентов были охвачены этим, и некоторые из них стали сторонниками евреев и требовали от их сыновей разрыва всех отношений с нашей группой.
Только благодаря нашим мероприятиям, которые мы продумали еще в Вэкэрешти, нам удалось здесь принять действительно решительные меры. К этой атаке евреев и масонов мы были готовы с первого момента. Когда теперь началась атака, мы сразу нанесли ответный удар и сами оказали даже нашим ближайшим родственникам решительное сопротивление. Как только мы пронюхивали о том, что происходила какая-то интрига, мы сразу собирались и сообщали об этом всей группе.
По этому случаю и в связи с этой системой, которая применяется нашими врагами везде и всюду, я хочу дать всем организациям хороший совет:
Чтобы отразить нападение, никогда нельзя сразу и слепо верить ни во что, откуда бы ни исходили сведения.
И: Нужно всегда сразу сообщать о запланированных интригах противника всей группе, и людям и руководителям, которых она касается.
Помолвка
В трудовом лагере в Унгени 10 августа 1924 года я с товарищами отпраздновал мою помолвку. Моя невеста, Елена Илиною, была дочерью железнодорожника Константина Илиною. Мой будущий тесть был человеком большой сердечной доброты и душевной чуткости. Они приняли меня с распростертыми объятиями к своим собственным пяти детям. В моей борьбе эта семья благодаря своей постоянной поддержке и заботе стала для меня долговременной и сильной опорой.
13 сентября я поехал в Хуши и отпраздновал в родном доме мой день ангела и день рождения. Теперь мне было 25 лет.
Процесс Моцы-Влада
Наконец, на 26 сентября 1924 года был назначен судебный процесс по делу Моцы. Кроме него, обвиняемым был еще студент Леонида Влад, так как он достал для Моцы револьвер. Леонида Влад вскоре после произошедшего сам сдался властям, и все время был вместе с Моцей в следственной тюрьме.
Я поехал в Бухарест. Там происходил процесс перед судом присяжных. Моца энергично защищал свою точку зрения, что измену следует наказывать при всех обстоятельствах. Широкая общественность, сытая предателями по горло, следила за ходом процесса с живым участием и большим воодушевлением. Она видела в поступке Моцы начало расплаты со всеми предателями и доказательство морального выздоровления. Его позиция была подобна сияющему свету посреди тьмы общественной жизни, так как самые лучшие и самые благородные борцы в румынской истории почти всегда гибли от руки предателя. Студенты всех университетов устраивали большие демонстрации и требовали для Моцы оправдательного приговора. В Бухаресте вокруг здания суда толпились тысячи и тысячи людей, с горячим сердцем жаждавших новой жизни для своего народа и громко требовавших освобождения Моцы.
На рассвете народный суд вынес приговор: оправдать! По всей стране освобождение Моцы было воспринято с большим воодушевлением.
После того, как Моца был освобожден, он посетил своих родителей, потом покинул Клуж, чтобы согласно нашей договоренности переселиться в Яссы.
Общественность о событиях в нашем саду
Истязания, которым мы подверглись, удары, унижение, позорное обращение, позор, нам причиненный, ранили нас до глубины души. Это было как открытая рана. Она лишала нас наших жизненных сил.
Если кого-то с его друзьями самым подлым образом подвергают бесчестию и унижению, то его охватывает чувство самой глубокой боли. Доходит до сих пор, что он от стыда отворачивается от всего мира и ничего больше не хочет о нем знать. Ему кажется, будто весь мир презирал его, будто каждый дерзко смеялся ему в лицо, так как он не был настоящим мужчиной, чтобы суметь защитить свою честь.
Этот сдержанный, мучительный гнев рос по мере того, как наши попытки достигнуть законным путем возмездия и удовлетворения, отвергались с таким цинизмом, который почти приводил нас в отчаяние. При каждом судебном процессе, который пострадавшие возбуждали против своих мучителей, они подвергались опасности новых избиений со стороны полиции, теперь даже публично в здании суда перед глазами судей. Конечный результат? Пострадавшие от жестокого обращения истцы сами были осуждены!
Однако подлость 31 мая не осталась незамеченной общественностью. Самые широкие круги пытались добиться для нас удовлетворения. Газета "Universul" не раз подвергала критике поведение и террор полицейского префекта Манчу. В специальном номере газеты "Unirea" был опубликован протест профессора Кузы. Студенчество Яссы направило письмо протеста министерству внутренних дел. В газетах "Tara Noastra" и "Actiunea Romaneasca" требовали немедленного увольнения Манчу и протестовали против террора. Майор Амброзие, сын которого был среди подвергнувшихся пыткам, направил меморандум административному инспектору Фарару, которому поручили расследование случившегося. Следующие телеграммы были отправлены протестными собраниями в Яссах 3 и 5 июня:
"Его Величеству королю Фердинанду:
Ввиду незаконных действий начальника полиции Манчу против студентов и наших детей, которых ежедневно избивают и оскорбляют, мы хотели созвать собрание протеста, но нам в этом помешали полиция и жандармерия, хотя прокурор утвердил собрание.