Затем мы составили рабочую программу. Моца занимался нашим процессом, Данулеску готовился к государственному экзамену на врача. Я работал над точным организационным планом для всей молодежи, принимая во внимание нашу национальную борьбу. Эта организация должна была охватывать всех студентов, мужскую сельскую молодежь и учеников средних школ. Я работал над планом до Рождества. Вплоть до самых маленьких подробностей я разрабатывал его, чтобы тогда, когда нас выпустят из тюрьмы, сразу начать его осуществление. Если же нам доведется остаться в тюрьме, я хотел передать его кому-то, чтобы он смог по этому плану приступить к организации молодежи. Это непременно должно было бы происходить в рамках нашей "Лиги". "Лига" должна была стать чисто политической организацией. Однако наше большое молодежное объединение было задумано как просветительская общность и боевое содружество всей молодежи.
8 ноября, в день святых Архангелов Михаила и Гавриила, мы совещались, какое имя мы должны дать нашей молодежной организации. Тут я сказал: "Архангела Михаила". Мой отец сказал: "В тюремной церкви рядом с дверью, слева от алтаря, висит икона Архангела Михаила". "Давайте посмотрим", закричал я. Мы пошли, Моца, Гырняца, Корнелиу Джорджеску, Раду Миронович и Тудосе Попеску. Мы рассматривали изображение и были поражены. Икона была исключительной красоты. Иконы обычно не производили никакого впечатления на меня. Теперь, однако, я чувствовал себя связанным с этой иконой всей душой. У меня было впечатление, как будто бы святой архангел как живой стоял передо мной. С тех пор я полюбил эту икону. Всякий раз как мы находили церковь открытой, мы входили и молились перед иконой. При этом наша душа наполнялась спокойствием и гордой радостью.
Затем началась мука бесконечных хождений в суд. Пешком, между штыков, по грязным улицам пригорода, с разорванными ботинками и мокрыми ногами, мы шагали туда. Еврейских жуликов, которые обманули государство на много сотен миллионов, возят в тюрьму в элегантных машинах. Мы же должны были каждый раз идти пешком, по грязи и холоду. Часто мы напрасно прибывали в здание суда и не были допрошены. Нас хотели замучить и унизить этими хождениями. Судебный следователь заставлял приводить меня двадцать пять раз, а допрашивал только дважды. Мы ничего не меняли в наших прежних показаниях.
Нас беспрерывно мучила мысль – кто предал нас? Ночи напролет мы сидели, размышляли и пытались разгадать загадку. Мы подозревали одного за другим.
Однажды утром я один пошел к церкви, встал перед иконой Архангела Михаила, молился и просил Бога, чтобы он показал нам предателя. Когда я вечером того дня сидел за столом с товарищами, я внезапно сказал им: "Я вынужден сообщить вам печальную новость. Предатель разоблачен. Он среди нас и сидит с нами за этим столом". Все молча смотрели друг на друга. Моца и я тщательно наблюдали за выражениями лиц каждого и пытались обнаруживать какое-либо движение, который могло бы дать нам хоть какой-то, пусть даже слабый намек.
Я потянулся рукой к моему нагрудному карману и сказал: "Теперь я представлю вам доказательства".
В этот момент Верникеску вскочил и одно мгновение стоял в нерешительности. Тогда он передал ключ к шкафу с продуктами Бандаку и сказал: "Я ухожу".
Этот внезапный уход Верникеску показался нам странным. Мы дальше продолжали нашу беседу о доказательствах измены. Только я отказался отдавать эти доказательства и предъявлять их, так как у меня ведь ничего не было.
Когда мы встали и хотели уходить, мы нашли Верникеску одного в углу. Он сказал нам: "Кодряну подозревает меня".
Я ответил ему, что никого не подозреваю.
Проходили неделя за неделей. Наша жизнь в тюрьме протекала все тяжелее. Каждый день я карандашом на стене над моей кроватью проводил короткую черточку. Снаружи были враги народа и наслаждались своей честью и всеми благами этого мира. И мы? Помимо всех душевных мук, мы часто ложились спать голодными и всю ночь дрожали от холода на голых досках.
И, все же, дни радости бывали также и для нас, заключенных. Через два тяжелых тюремных месяца мы узнали, что моего отца и Данулеску должны были освободить. Какой радостью это было для нас всех! Мы помогли им собрать их вещи. Вскоре их вывели. Мы видели, как они покидали тюрьму, и смотрели им вслед, пока ворота снова не закрылись за ними. Я попросил своего отца, чтобы он дома сказал матери и всем моим близким, чтобы они не беспокоились за меня.
Спустя короткое время нас также покинули Драгош, Бандак, Брязу и Верникеску, так как они, как и мой отец и Данулеску, были выведены из процесса. Нас осталось лишь шестеро, обвиненных в заговоре против государственной безопасности. Через несколько дней мы получили от Драгоша сообщение, что предателем был Верникеску. Драгош даже точно переписал показания Верникеску из судебного дела. Когда мы получили эту весть, мы были потрясены до глубины души.
Вне стен тюрьмы
Во всех университетах студенты снова пошли на занятия. Одно мгновение, кажется, воцарилась общая беспомощность. Уже два месяца они жили под постоянным террором еврейской прессы. Она беспрерывно клеветала на нашу попытку отомстить за вопиющую несправедливость, и снова и снова причитала о катастрофических последствиях этой попытки для всей страны. Еврейская пресса выла, будто мы утратили всякое доверие цивилизованного мира. Мы якобы были государством, в котором царило балканское положение. Беспрерывно она скулила: "Что скажет Берлин? Что скажут об этом Вена и Париж?" Внезапно евреи стали проявлять себя как наиболее пылкие защитники жизненных интересов государства и изо дня в день атаковали румынских политиков, чтобы те приняли энергичные меры против национального движения, которое, по их мнению, нужно было задушить железной рукой.
Когда годом раньше еврей Макс Гольдштейн заложил бомбу в румынском сенате, и служба безопасности ("сигуранца") арестовала евреев-коммунистов, тогда та же пресса взвыла: "Государство не может бороться с волей народа средствами насилия. Где же тогда Конституция? Где законы? Где свободы, которые гарантируются нам Конституцией? Что будет говорить заграница о государстве, которое скатывается к таким насильственным мерам? Арестами, тюрьмами, штыками и террором никакое государство не может удержаться. Так как на насильственные меры со стороны государства народ или отдельный человек тоже ответят силой. На террор отвечают террором, и виноваты будут не эти люди, а государство, которое спровоцировало их".
Теперь та же пресса писала с бесстыдством, которого не видели только слепцы: "Того факта, что эти террористы арестованы и попали в тюрьму, еще не достаточно. Они должны быть осуждены так, чтобы это, наконец, послужило устрашающим примером. Но даже и этого мало: Нужно сразу сажать в тюрьму всех, кто распространяет антисемитские идеи. Потому что они наносят огромный вред нашей стране. Этот антисемитский сорняк пора, наконец, вырвать с корнем. Здесь нужно действовать безжалостно и беспощадно".
Этому потоку подлости национальная пресса противопоставила прочную плотину. Кроме большой ежедневной газеты "Universul", которая всегда проявляла безупречную позицию в национальных вопросах, национальное движение владело еще восемью газетами, которые выходили в Бухаресте, Яссах, Клуже, Черновцах и Орэштии (Броос в Трансильвании).
Студенчество понимало необходимость нашей жертвы. Так случилось, что все студенческое движение все сильнее чувствовало себя связанным с этими стенами тюрьмы Вэкэрешти, за которыми сидели его руководители.
Также крестьяне начинали беспокоиться о нас. Они посылали нам деньги и молились за нас в церквях. Особенно в лесах Буковины и в Трансильвании, где распространялась "Libertatea" ("Свобода"), газета священника Моцы. Вот, как пример, сообщение из газеты "Cuvantul Studentese" от 7 марта 1924 года:
"Среди денежных пожертвований, которые арестованные студенты в Вэкэрешти получили от крестьян многих деревень из всех частей страны, есть одно пожертвование, которое ценнее, чем все другие. Это лепта, которую послали бедные крестьяне из западно-трансильванских лесов и гор. Две, три или даже пять лей извлекли они из их скрученных носовых платков или из их широких кожаных ремней и отправились с ними в долину, по узким тропинкам, по которым когда-то герой Янку спускался в долину. Они послали свою лепту через горы, потому что они слышали, что там цвет молодежи был заключен в тюрьме, парни, которые намеревались освободить народ от нужды, бедности и печали. Из самых бедных углов страны, где с такой большой скорбью и горечью поют песню: "Наши горы полны сверкающим золотом, но мы влачимся от ворот к воротам, прося милостыню", из этих самых бедных углов был послан ценный дар; горсть скудных монет и душа, которая хоть и сидит в теле, которое остается нищим, голодным и оборванным, но зато хранит в себе самое ценное сокровище: сияющее здоровье, этот неиссякаемый источник жизненной силы, из которого во времена нужды приходит для народа освобождение. Крестьяне думают о студентах. Их душа начинает понимать, волноваться, ковать для себя новый идеал. Это самый лучший и самый выразительный знак!"
Скоро крестьяне объединятся с нами. Скоро их энергичные и терпеливые души объединятся с нашими и будут ждать великого часа справедливости.
Размышления о новой жизни