Каждый должен защищаться от таких нападений, насколько его слабые силы еще позволяют это. С помощью прессы, если он владеет газетой; с помощью органов власти, если они еще румынские; словом, если кто-то его слышит; наконец, и силой, если все молчат и ничего иного больше не остается. Труслив и недостоин тот, кто не защищает свою страну из-за продажности или трусости.
Как бы это теперь не называли, борьба эта была пламенным протестом. Это был единственный протест посреди трусливого, страшного молчания. На следующий день товарищи возвращались с ранами и шишками, так как это отнюдь не мелочь, когда маленькая группка из 15 молодых людей проникает в театр, в котором сидят три-четыре тысячи евреев. Прежде всего, они возвращались домой, страдая от потоков оскорблений и насмешек со стороны их собственных соплеменников, румын.
Часто я спрашиваю себя: что это было, что поддерживало нашу маленькую группу перед лицом так многих ударов и поруганий, которые прибывали отовсюду? Мы ни с той, ни с другой стороны не получали никакой помощи. В этой борьбе против всего мира мы находили источник энергии в нас самих, в нашей твердой вере в то, что находимся на линии нашей национальной истории, на стороне всех тех, кто боролся за наш народ и отечество и страдал и погиб как мученик.
В Германии
Осенью 1922 года я вернулся в Яссы. Там я объявил товарищам о своем давнишнем желании поехать в Германию, чтобы завершить там свою учебу на экономиста и в то же время, хоть немного, донести до заграницы наши идеи и нашу веру. Из наших основательных занятиях еврейским вопросом мы ясно узнали, что еврейский вопрос носит международный характер, и что, следовательно, также и борьба с еврейством должна происходить по общему международному плану, что полного решения этой проблемы можно достичь только общим действием всех христианских народов, которые узнали еврейскую опасность.
Но у меня теперь не было ни денег, ни одежды. Товарищи достали мне костюм и заняли у инженера Григоре Бежана в 8000 лей, которые они хотели выплачивать ежемесячно в равных частях, каждый по мере всех своих возможностей. С ссуженными деньгами, это было примерно 200 марок, я поехал в Берлин, товарищи, которые оставались дома, чтобы продолжать борьбу, проводили меня до вокзала.
Когда я приехал в Берлин, два друга, студенты Балан и Зотта, очень помогали мне. Меня зачислили в Берлинском университете. В день зачисления я надел мой румынский национальный костюм и именно в нем явился на этот торжественный праздник, где ректор по старому обычаю пожимает руку каждому новому студенту. В моем румынском национальном костюме я стал центром всеобщего любопытства в залах университета.
Читателя этих строк особенно заинтересуют два вопроса о Германии 1922 года: сначала тогдашнее общее положение империи, а затем состояние антисемитского движения.
Раны, которые нанесла едва закончившаяся мировая война, и которые поставили Германию на колени, кровоточили. Экономическое бедствие накрыло Берлин и всю страну. Я испытывал неистовое и катастрофическое падение марки. Не хватало хлеба. Не хватало пищевых продуктов. Не хватало работы в рабочих кварталах. Сотни детей бродили по улицам и умоляли прохожих о помощи. Люди, которые владели деньгами и имуществом, за несколько дней стали нищими.
Но те, кто владели землей и домами и продавали их в надежде на хорошую сделку и огромную прибыль, за несколько дней полностью превращались в бедняков. Еврейский капитал, как немецкий, так и зарубежный, проворачивал выгодные сделки. С несколькими сотнями долларов можно было стать собственником целого многоквартирного дома с более чем пятьюдесятью квартирами. На всех улицах кишело еврейскими маклерами, которые совершали подлые сделки.
Товарищами по несчастью этого большого бедствия были также некоторые иностранцы, к которым я мог причислить и себя, так как у меня не было ни пфеннига. Общая нужда заставила меня покинуть Берлин незадолго до Рождества и переселиться в Йену, где жизнь была дешевле. Там дух дисциплины, рабочая сила немецкого народа, чувство долга, его точность, его жесткая сила сопротивления и вера в лучшие времена, вопреки всему горю и всей нужде, в которой он находился, произвели глубокое впечатление на меня. Это энергичный, здоровый народ. Я видел, что он не позволил бы себя свалить, и что он вопреки всем трудностям, которые как тяжелый камень тяготели над ним, с невиданными силами возродится к новой жизни.
Что касается теперь антисемитского движения, то тогда в Германии было несколько противостоящих евреям организаций, политических и чисто духовно-научных, с многочисленными газетами, листовками и значками. Однако все они были слабы. Студенты Берлина и Йены терялись в сотнях союзов и насчитывали только очень немного антисемитов в своих рядах. Широкая масса студентов еще едва ли осознавала эту проблему. О большом антисемитском движении среди студентов, или, по крайней мере, об умственном понимании этой проблемы, как мы пробовали это в Яссах, здесь не было и речи. У меня в Берлине в 1922 году было много бесед со студентами, которые сегодня определенно являются восторженными национал-социалистами. И я горжусь тем, что был их учителем в антисемитских вопросах. Те твердые факты и сведения, которые я собрал в Яссах, я теперь передавал им.
Я впервые услышал об Адольфе Гитлере в середине октября 1922 года. Тогда я общался с одним рабочим на севере Берлина, который изготавливал свастики. Мы были в хороших отношениях друг с другом. Его звали Штрумпф, и он жил на улице Зальцведлер Штрассе, дом 3. Однажды он сказал мне: "Поговаривают об антисемитском движении, которое началось в Мюнхене. Его глава, кажется, один молодой 33-летний художник, по имени Гитлер. У меня такое впечатление, что это тот человек, которого мы, немцы, ждем уже давно". То, что предвидел этот рабочий тогда, осуществилось.
Я еще сегодня восторгаюсь его дальновидным, уверенным инстинктом, который позволил ему как бы чувствительными щупальцами его души, среди миллионов людей, и не зная его лично, уже за десять лет узнать в Гитлере человека, который должен был в 1933 году добиться великолепной победы и в одиночку объединить под своим руководством весь немецкий народ.
Также в Берлине и почти в то же время я услышал о мощном фашистском прорыве: марше на Рим и победе Муссолини. Я радовался этому, как будто это была победа моего отечества. Есть прочные узы симпатии между всеми теми, кто в разных странах служат своим народам, так же как тесная связь существует и между всеми теми, кто работает над уничтожением народов.
Герой Муссолини, который растоптал ногой ядовитого дракона, принадлежал к нашему миру. Поэтому гидра набрасывалась также на него, готовя его смерть. Для нас, других, он был сияющей звездой, которая наполняла нас радостной надеждой. Он был для нас живым доказательством того, что гидру можно победить, подтверждением наших собственных перспектив победы. "Вы слишком рано радуетесь. Муссолини не антисемит", шипела нам в ухо еврейская пресса. Какое вам дело до нашей радости; однако, спросим мы вас: Из-за чего же его победа так сильно сердит вас, если он не антисемит? Почему еврейская пресса всего мира осуществляет такие сильные нападки на него? Если бы Муссолини жил в Румынии, он должен был бы непременно быть антисемитом, так как фашизм, в первую очередь, означает защиту собственного народа от всех опасностей, которые его подстерегают. Он означает устранение всех этих опасностей и открытие свободной дороги, которая ведет народ к свойственной его духу жизни и к гордому величию. В Румынии фашизм не мог бы значить ничего другого, кроме как устранение всех опасностей, которые грозят румынскому народу. Это означает, однако, устранение еврейской опасности и открытие свободной дороги к жизни и величию, на что у румын есть полное право.
Еврейство пришло к власти в мире через масонство, а в России через коммунизм. Муссолини в своей стране отрубил обе эти головы еврейской гидры, которые грозили Италии смертью. Также и по еврейству был нанесен удар путем уничтожения позиций, которые оно занимало. У нас тоже необходимо было разрушить его бастионы: еврейскую массу, коммунизм и масонство. Мы, румынская молодежь, в общем, противопоставляем эти мысли еврейским попыткам испортить нам радость от победы Муссолини.
СТУДЕНЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ
10 декабря 1922 года
Я еще находился в Йене, когда получил известие, что все румынское студенчество всех университетов поднялось для борьбы. Эта неожиданная, сплоченная демонстрация румынской молодежи была как бы началом извержения вулкана из глубин народа. Это началось в Клуже (Клаузенбурге), в сердце Трансильвании, которая снова и снова занимала решительную позицию, когда для нации наступали тяжелые времена. Затем движение вспыхнуло с большой силой почти одновременно во всех университетах.
3 и 4 декабря в Бухаресте, Яссах и Черновцах прошли большие уличные демонстрации. Все румынское студенчество встало как в час великого поворота. В тысячный раз эта раса и эта земля, которая так часто находилась под угрозой в течение столетий, бросали свою молодежь навстречу опасности, чтобы вновь спасти свое собственное существование.
Это был великий момент общего воодушевления, без предыдущей подготовки, без каких-либо "за" и "против", без решений, которые принимали в комитетах, без того, чтобы студенты из Клужа хотя бы знали студентов из Ясс, Черновцов и Бухареста. Как вспышка дошел он до всех, как молния темной ночью, которая перед глазами всей молодежи осветила линию жизни ее народа. Эта линия ярко и прямо проходит сквозь всю нашу историю и непрерывно продолжается в будущем нашего народа. Она показывает нам путь жизни и чести, на который мы должны вступить, мы и наши потомки, если мы хотим жизни и чести для нашего народа.