Затем Сорель перешел к главной теме своего сочинения: "Трудно понять насилие пролетариата, если исходить из понятий, распространяемых буржуазной философией, которой насилие представляется остатком варварства, которому предстоит исчезнуть под влиянием прогресса". В этом пункте социолог прав: целесообразность насилия нередко оправдывает суровые действия. В решающие моменты истории оно бывает необходимым условием обновления. Но пресыщенные богатством и властью слои общества страшатся бунта, боясь потерять отнятое у народа силой и хитростью. Анализ насилия Сорелем обнаруживает в нем множество свойств, которые проявляются в действии. "Насилие пролетариата, которое не поддается никакой предварительной оценке, может подвергнуть сомнению и уничтожить всю дипломатию социалистов", – писал Сорель. Это утверждение вытекает из анархической установки на стихийное развитие революционных событий. Но оно также верно по существу, так как стихия революции всегда порождает новые неожиданные формы борьбы, которые нельзя предсказать.
"Насилие пролетариата…восстанавливает классовые различия, когда они, казалось, смешались в одном демократическом болоте". – Еще одна ценная мысль социолога, предостерегающего против добродушной пассивности эксплуатируемого народа.
Сорель не останавливался на интуитивных оценках будущих событий. Он советовал синдикалистам побуждать пролетариат к "постоянному усовершенствованию его организаций, чтобы создать из них учреждения, не имеющие прообраза в буржуазном обществе". – Эта идея может быть использована внутри любого режима, намеченного к ликвидации, насколько удастся преодолеть его сопротивление подобным новациям.
Размышляя о революции, Сорель привел суждение Г.Лебона на эту тему: "Густав Лебон говорит, что все, кто указывают на революционные инстинкты толпы, глубоко ошибаются, так как все ее стремления консервативны, а распространение социализма является лишь результатом умственного вырождения буржуазии; массы, по его словам, всегда пойдут за цезарем". "В этом заявлении, основанном на очень разностороннем изучении истории, много правды, – писал Сорель, – хотя нужно прибавить, что это относится только к тому обществу, в котором отсутствует идея классовой борьбы". Он не привел примеров такого общества, но сочувственное цитирование последовательного противника социализма Лебона, говорит о том, что Сорель допускал возможность существования государства /а не первобытного общества/ с гармонично сбалансированными социальными отношениями. Стоит также отметить совпадение идей обоих социальных мыслителей о "дегенерации" /"вырождении"/ буржуазии. Именно в этом пункте выявляется их глубокое недоверие к перспективам буржуазного общества, которого ждут сильные потрясения.
Сорель противопоставлял политику социальных реформ картине "всеобщей катастрофы, нарисованной всеобщей забастовкой". Он вслед за Марксом отрицал значение "программ будущего", но по-другому понимал "подготовку" пролетариата к решающим действиям, обнаруживая полное расхождение с воззрениями марксистов: "Вместе с всеобщей забастовкой исчезают все эти прекрасные планы; революция проявляется в ее простом и чистом виде; здесь нет места ни социологам, ни светским людям – поклонникам социальных реформ, ни интеллигентам, взявшим на себя обязанность мыслить за пролетариат". – В этом заявлении программа действий на будущее носит творческий характер, резко отличаясь от марксистского догматизма. "Если бы идея всеобщей забастовки только сделала социалистическое мировоззрение более героическим, то и в таком случае ее значение было бы огромно", – писал Сорель.
Его практические рекомендации заслуживают внимательного прочтения: "Каждое столкновение, которое дает повод к насилию, является как бы авангардным сражением, и никто не может предвидеть, что может выйти из этого дальше. И пусть генеральное сражение откладывается каждый раз, когда уже готовы его начать – эту грядущую наполеоновскую битву, которая должна окончательно раздавить побежденных; ее синдикаты надеются пережить еще на своем веку: так созревает путем стачек представление о революции в смысле социальной катастрофы".
Героический характер революционных действий вместе с их непредсказуемостью – вот то новое, что внес французский мыслитель в теорию революции. "Всеобщую забастовку не нужно пытаться разложить на ряд отдельных исторических деталей. Нужно принять ее как целое и рассматривать переход от капитализма к социализму как катастрофу, процесс которой не поддается описанию", – писал он в своем главном труде. – "Крупные и бурные демонстрации всегда являются показателем того, что недалек момент, когда может вспыхнуть вооруженное восстание, а в таких случаях благоразумное правительство сдается". – Это суждение Сореля предполагает неминуемое обострение ситуации в любом демократическом государстве и, безусловно, приложимо к нашему времени.
Признавая "всеобщую политическую забастовку" возможным "началом целого ряда кровавых восстаний", Сорель отличал ее от "всеобщей пролетарской забастовки", как решающей прелюдии к овладению власти рабочими. "Всеобщая политическая забастовка имеет то решающее преимущество, – иронизировал он, – что драгоценная жизнь политиков-социалистов, подобных Жоресу, остается вне опасности… При таких условиях целью народного движения является переход власти от одной политической партии к другой – народ остается лишь вьючным животным".
Сорель предостерегал против мнимых революций, замышляемых хитроумными политиками. "Многие исторические революции, – указывал он, – были результатом союза различных недовольных групп; социалистические писатели часто указывали на случаи, когда низшие классы подвергались кровавой бойне, чтобы обеспечить власть лицам, сумевшим воспользоваться в своих выгодах мимолетным недовольством народа против прежней власти".- Это нужно помнить современным русским политикам, оценивая противоборство различных демократических групп в их борьбе за власть, но единых в стремлении не допустить к ней народ, доверяющий грабящему его государству.
Неожиданно Сорель с сочувствием цитировал "великого мыслителя" Алексиса де Токвиля /1805-59/: "Я изумлен, что старые и современные публицисты не приписывали законам о наследовании большого влияния на ход жизни человечества. Эти законы должны быть поставлены во главе политических учреждений, потому что они оказывают огромное влияние на социальный быт народов, внешним выражением которых только и служат эти политические учреждения". Следует учесть также неоднократные ссылки Сореля на резкие отличия друг от друга народов с точки зрения перспектив революции. Таким образом, он признавал важную роль наследственного фактора, который, если его провести логически, опровергает всю классовую теорию марксизма.
Всё же Жорж Сорель своими нападками на теоретические основы учения Маркса вышел далеко за пределы этой несчастной теории. Это относится к центральному положению марксизма – описанию процесса производства и последствий его развития. Сорель отрицал обязательное "загнивание" капитализма и его автоматическое крушение в результате критического развития производительных сил. Он упрекал Маркса в недопонимании государства и рабочего движения, в том, что тот не разбирался в проблеме квалифицированного труда и не оставил мыслей о характере распределения при социализме. "Социализм поневоле остается неясным вопросом, так как он, прежде всего, вопрос о производстве, то есть о самой загадочной и неизвестной области человеческой деятельности", – писал Сорель.
Но демократические главари мало думают о производстве, рассуждал социолог. Они используют то, что "массы считают свои страдания следствием прошлого, полного жестокости и невежества, веря в то, что "гений вождей" может сделать их менее несчастными. На место иерархии несправедливой и злой, демократия поставит иерархию, творящую добро. Сами же вожди смотрят на мир совсем с другой точки зрения: современная социальная организация делает их революционерами лишь поскольку не дает ходу их честолюбию… С того момента, когда им удается проникнуть в святая святых государства,…они перестают быть революционерами и начинают благоразумно рассуждать об эволюции… Но ими движут собственные интересы… В политике нет места совестливости". К этому рассуждению остается добавить, что демократическая среда не в состоянии породить крупных вождей, всегда открывающих новые времена, а рядовым политикам это не под силу. "В мелкой воде утонет всякое время", – говорил Ницше о торжестве демократии.
Сорель привел убедительные исторические примеры разрушительных последствий демократизации. – Фискальные законы, стеснительные для богатых, немало способствовали разрушению греческих городов и итальянских республик. В XV веке папа Пий II отмечал необыкновенное благоденствие торговых городов Германии и большую свободу немецких граждан, которые в Италии были гонимы. "Современная социальная политика насыщена завистью и местью… Невозможно понять успехи демагогов, начиная с древних Афин и до современного Нью-Йорка, если не считаться с этими идеями, ослепляющими рассудок… Демократическая политика уничтожила цветение Древнего мира", – писал Сорель.