Учитель, следуя учебнику, говорит примерно так: "Добро и зло взаимопроникают. Все в мире относительно. Даже зло может творить добро", даже Сатана. Учитель, не навреди! Вредит. Релятивизм категорически не показан детям. Брошу камень в того, кто учит детей релятивизму.
Есть одна мина замедленного действия. По Булгакову, с Сатаной допустимо договариваться. Поверженный Мастер принимает его помощь (Маргарита – особый случай). Напротив, европейская культура в конце концов пришла к запрету: "Нет и нет! Прочь!" – так гонит от себя нечисть героиня фильма Ф. Феллини Джульетта.
Есть еще вторая мина. У Гете Фауст держится на равных с Мефистофелем. В глубине души он сознает свое духовное превосходство над князем тьмы. Человек, а не сатана – главный герой. Это – западное миропредставление. У Булгакова, напротив, Воланд-сатана – главный герой. При этом с художественной стороны Воланд есть лучший образ сатаны в мировой литературе. Он всесилен, обаятелен, великодушен и т. д. Люди по сравнению с ним ничтожны. Сказанное не абстракция. Напрашивается политическая параллель. Булгаков относился к числу людей, кто восхищался всесильным Вождем и Учителем. Это – восточное миропредставление.
5. Судьба Мастера.
Мастер живет во враждебном и абсурдном мире. Все против него – слабого одиночки. Никто не хочет ему помочь. Никто, кроме возлюбленной в союзе с Сатаной! До этого не додумался даже Гоголь.
6. Булгаковский Иешуа (Христос) есть реальный человек. Это известная точка зрения (Ренан, Толстой и др.). Не будем ее обсуждать. Интереснее вспомнить, как художники во все времена представляли себе Христа. Один из лучших образов создал Леонардо в "Тайной вечере". В его Христе чувствуется смирение и трагизм, и осознание своей великой миссии. Этим он выделяется среди окружающих его апостолов, обычных людей. Так оно и должно быть. У Булгакова Иешуа – бродячий философ, которых было много в библейские времена, внешне напоминающий князя Мышкина. С моей, светской точки зрения, это есть потеря масштаба, а с богословской – не мне судить.
7. Художественные особенности. Жанровый эксперимент.
Напомню определение художественности по Достоевскому как "способности до того ясно выразить в лицах и образах свою мысль, что читатель совершенно также понимает мысль писателя, как сам писатель понимает ее". Исходя из сказанного, художественные достоинства романа налицо. Но не романа в целом, а его не связанных смысловым образом частей: сатиры, фантастики и проповедничества. Смешение жанров – неудачный эксперимент. Классики до таких экспериментов не опускались. Если бы Шекспир ввел в "Гамлета" элементы сатиры, то пьесу освистали зрители, а потомки забыли. Жанровое своеволие затрудняет понимание замысла. В этом случае читатель волен понимать его по-своему. Я, например, усматриваю замысел, в том, что мир устроен столь мерзопакостно, что Мастер в нем обречен и только Сатана ему сочувствует… Школьник не в силах сориентироваться в головокружительной смене разножанровых сцен. Особенно не сочетается под одной обложкой отвратительный бал полуразложившихся мертвецов (хочется держать книгу в перчатках) с возвышенной историей об Иешуа и Пилате. Сочувствую учителю, сочувствую ученику.
Приведу контрпример – роман Д. Гарднера "Осенний свет" [24]. Как изящно автор решил задачу параллельного изображения жизни фермера и фантастических приключений торговцев марихуаной. Это не жанровый винегрет. Это два разных блюда, стоящие рядом на белоснежной скатерти на столе. Выбирай, смакуй, сопоставляй.
8. К вопросу о писательской этике.
В пособии для учеников Б. Сарнов сказал, что жизнь и смерть Иисуса Христа – "величайшая тема, которая представляется искусству". Как бы не так! Не представляется, не должна представляться! Когда художник эксплуатирует эту тему, он неминуемо агрессивен в отношении верующих. Во-вторых, здесь присутствует элемент плагиата. В данном случае из Евангелия. В-третьих, Булгаков предложил собственную версию ключевого момента христианства – казни Христа. Уточняю, не собственное видение, а версию, принципиально отличающуюся от канонической. В ней мировой масштаб события он уменьшил до частности – поступка Пилата.
Напомню, что в цивилизованном обществе религиозные темы принято обсуждать в жанре фантастики и делать это в иных мирах, "на пыльных тропинках других планет". Вот это – этично.
Заключение
Из сказанного следует, что в романе трудно усмотреть доминанту, сатирическо-развлекательная часть занимает более 40 % текста. Роман подобен пазлу, который невозможно сложить. Учитель говорит: "Можно". Ученик говорит: "Не понимаю как!" – и раздражается. Предлагается исключить "Мастера и Маргариту" из программы.
Изучать ли "Белую Гвардию", лучшее произведение Булгакова, которое подкупает искренностью, у меня все же есть сомнение. Дело в том, что сюжет не прямолинеен, развитие действия не просматривается, содержание может понять взрослый человек, скорее, даже старый человек, с жизненным опытом и представлением о тонком культурном слое, который смыла революция. Для ученика это невозможно. Усилия учителя не оправдаются результатом. Оставим вопрос на усмотрение специалистов из Министерства образования.
Б. Л. Пастернак
Удивительно, что педагоги предлагают изучать не лучшие (ранние) произведения Пастернака, а неудачный роман "Доктор Живаго". Он включен в программу. Это ошибка. Мои доводы следующие. Во-первых, напомню автокомментарии. Они помогут понять замысел и его воплощение. Я… "решил рассказать правду об опыте своего поколения и судьбе страны… герой романа… нечто среднее между мной, Блоком, Есениным и Маяковским…". В романе раскрыта "тема бесстрашия жизни, идущей путем страдания". Опустим причисление себя к классикам. Важно, что сформулирован замысел.
Прочтем книгу сначала поверхностно, обращая внимание на стиль, язык, изобразительные средства и т. п.
1. Неблагозвучно-корявые имена городских персонажей: Гарумековы, Фурлыгин, Тиверзин, Зевороткина, Веденяпин, мадам Гишар, госпожа Диклофенак, Выволочнов, Дудоров… Читать вслух – гортань сводит судорога. "Карл у Клары украл кораллы".
2. Подло-разбойничьи имена простого люда: Храпугина, Огрызкова, Шелабурин, Гулевой, Гнилой, лешачиха-дейманка Злыдариха (последнее имя взято из книги Бирюкова, см. ниже) и т. п. Здесь проявилась скрытая неприязнь автора к народу, не иначе.
3. Обилие сентиментальных пошлостей, свойственных бульварным романам XVII–XIX вв., как то: "черная неблагодарность", "сдержанные рыдания", "поцелуи благодарности", "рвал и метал", "нечеловеческим усилием воли он победил страх смерти", "по улице пели и жужжали пули", "Юрий упал, обливаясь кровью", "чудеса находчивости и храбрости", "слезы душили его", "в письме рыдания нарушали построение периодов, а точками служили следы слез и кляксы" и т. п.
4. Масса публицистики, например: "она" гладит белье, "он" длинно и с пафосом рассказывает "ей", как видит политические события и насколько они соответствуют определенным стандартам. "Она", заслушавшись, прожигает дыру в белье. Читать – скучно. Белья – жалко.
5. Крестьяне изъясняются так: "Орел у тебя родитель. Экий зверь речи отжаривать"; Бабы ругаются: "Чтоб ты сдохла, гнида-шеламура, кошка шелудивая", "Из канавы рожденная, в подворотне венчанная, крысой забрюхатела…"; Старик кучер рассказывает о себе и понукает лошадь: "Опять стала, безногая! Анделы в Китаях, тебе говорят, аль нет?.. Я у ем свой век отвековал… Во всех рукомествах – предолжностях. И крепежником был… Опять стала, черт, шиликун! Тебе говорят, мазепа!"; "Инно жара кака анафемска! Яко во пеши авраамстии отроци персидстей!".
Создается представление, что автор не видел, не слышал живых крестьян, а заковыристые словечки взял из книг. И действительно, в комментариях к своей книге Пастернак признает, что пользовался "Дореволюционном фольклором на Урале" В. П. Бирюкова.
Повторно прочтем роман и познакомимся с крестьянами, интеллигентами и, наконец, с доктором Живаго.
1. Крестьяне изображены, дремучими и злобными убийцами. Их сущность подчеркивается бандитскими фамилиями, а также контрастом с духовностью интеллигентов.
Интеллигенты – Гордон и Дудоров – ум, честь и совесть поколения. Их образы схематичны. Они – бумажные солдатики и отличаются только фамилиями. Автор усиливает схематизм краткими биографическими сведениями – оба до войны попали в ГУЛАГ (знак времени!). Одного выпустили, другой, чтобы освободиться, охотником вступил в штрафбат. "И затем атаки и атаки, километры колючей проволоки с электрическим током, мины, минометы, месяцы и месяцы ураганного огня… До одного выкашивало… весь этот кровавый ад был счастьем по сравнению с ужасами концлагеря". "Да, брат, хлебнул ты горя". Да, брат, Читатель, такой примитив не найти в худших романах соцреализма. Уж не пародия ли это?
Живаго, интеллигент, художественная натура, "человек с тонкой кожей", притом "лишний". Он обостренно чувствует "страдания жизни". Например, он страдает от любви сразу к двум женщинам и от потери обеих. Причем, потеря не есть следствие внешних обстоятельств. Она предопределена его бесхарактерностью. Живаго – доктор по профессии, но не призванию. Свою судьбу и бытовые лишения Живаго воспринимает трагически, как благополучный чеховский персонаж, неожиданно попавший в жестокую реальность революции. В финале Живаго, безмерно устав от житейских неприятностей, от мнимых и реальных опасностей, скрывает, что он доктор (чтобы не беспокоили), "уходит в себя" и потом умирает. События затухают по экспоненте. Невыразительная концовка – признак того, что автор не справился с материалом.
Подведем итоги.