Последние строки процитированного текста вводят нас в магистральную тему отношений лирического героя и Перми. Эти отношения не созерцательны. Встреча (в подлинном экзистенциальном смысле этой категории) с Пермью стала для Кальпиди не рядовым фактом биографии, а главным событием в истории самопознания и осмысления мира. Собственно с "ушиба" о Пермь ("я налетел на Пермь, как на камень коса" (П, 25, 26) начинается зрелая поэзия В. Кальпиди и этапное значение этой встречи с сущностью города вполне осознано в мире его героя.
Меня сказать сегодня подмывает:
Я в детстве был наполнен сам собой,
теперь я узурпирован судьбой:
всего на треть – поэт (причем любой),
а дальше – пуст дырявой пустотой,
но свято место пусто не бывает.
Туда ломились все кому не лень:
созвездья Льва, Тельца, болезни Рака,
но, если зоопарки Зодиака
согнать в один, он рассмеется дракой -
я не впустил. Тогда поперла Пермь (А, 94).
Итак, личная история Кальпиди, его глобальные темы о культуре и жизни, о человеке и времени, о человеке и Боге разыгрываются в пространстве открытого им пермского мифа, в котором конкретное и метафорическое образуют единый художественный сплав. Пермский миф стал ареной действий героя, пытающегося в самом себе восстановить связь времен. Поэтому столкновение с Пермью стало основой лирического сюжета первых книг Кальпиди. Город вызывал у него чувство ужаса и тревоги: "Господибожетымой! Что за земля эта Пермь, господи-божетымой!" Уроки Перми оказались жестокими:
Пермь, ты учила меня (даже не на пари)
тенью воды утолять жажду (П, 70).
В пространстве пермского мифа появляется опасность стать жертвой города, исчезнуть в игре кривляющихся отражений и теней:
Тень моя спит на стене (дочь – в разноцветной слюне).
Тени приснится Пермь. Городу – моя тень.
Я пребываю в двухъярусном сне, вся голова в огне.
Господибожетымой, что за земля эта Пермь? (П, 70)
Возможно и уподобление героя городу, а скорее, поглощение им. Этот мотив поражения также встречается в стихах пермского цикла:
Этот день состоит из погоды, вина и болезни <…>
Мое тело трясет от ударов сейсмичного сердца, что вряд ли
А мой мозг – это карта Перми после аэросъемки, что правда (А, 101).
Но все же встреча с Пермью стала для Кальпиди прежде всего источником самопознания и сопротивления, его лирический пафос изначально определился как пафос героический. Поэтому главный мотив отношения к Перми – борьба и соперничество, поединок. В стихотворении "Взгляд", где раскрывается понимание творчества как драматического диалога-поединка с миром, именно Пермь выступает персонифицированным выражением злоумышленной враждебности мира. Здесь сюжет нехитрой детской игры – кто кого пересмотрит – развертывается в метафору героического поединка с ускользающим и принимающим личину за личиной чудовищем. Напомним мифологическую семантику взгляда: Василиск, Горгона.
Пермь, посмотри на меня! Кто из нас более зряч?
Каждый дождливый четверг мир обновляет себя:
строится новый каркас, но архитектор – циркач:
очень похоже на дождь или начало дождя.Взгляд как бы дышит: на вздох он забирает предмет,
выдох в пространство срыгнет трехмерно оплавленный лом.
Стала слезою листва, ибо сведенный на нет
лес уже восемь минут стянут петлистым зрачком.Яблоком глаза надкушена в полном комплекте весна
вместе с пчелой, одуревшей в душном дурмане перги.
Глаз, студенистый до дна, но не имеющий дна,
топит в себе, как щенят, все – от пчелы до Перми.То, что всплывет до утра, станет премьерою дня,
но навернется четверг, и завершится сезон.
Взгляд возвратится ко мне, но не застанет меня.
Спущенной тетивой будет дрожать горизонт (П, 65).
Обмен взглядами завершается победой героя, и лирический сюжет пермского цикла (и в целом первых трех книг) строится именно так: как преодоление Перми, победа в поединке:
Пермь, у ореха внутри тоже кривляется ночь.
Сколько ж орехов сломать, чтобы с твоею сравниться?
Ты опознала меня? (То-то пустилася вскачь.)
Да, это я из тебя страшную вырвал страницу (П, 70).
Тема преодоления Перми строится у Кальпиди многомерно. В пространстве пермского мифа развертывается и орфическая тема поэта-героя:
Приди мне в голову, что Пермь сродни аиду,
что я почти Орфей, спускающийся в ад,
я б наказал себя билетом на "Аиду"
и, чтоб наверняка свихнуться, в первый ряд (С, 30).
Тень Орфея, хотя и остранена здесь ироническим жестом (типический для Кальпиди прием сравнения через отрицание), помянута не всуе. Это глубинная проекция самоощущения Кальпиди, его понимания задач и масштабов ответственности поэтического призвания. Здесь он сосредоточенно серьезен, и обычное для него травестирование мифа не снижает пафоса темы. Поэт-герой призван, чтобы спасти мир. И эта тема решается как раз в связи с Пермью.
И кто-то Черный, пачкаясь в пыли,
ввернул в патрон с гранитною резьбой
Пчелиную конструкцию Перми
и свет включил, и – выпрямился рой.Кто этот город сочинил сполна?
Кто кукловод? На ниточках: волна,
заводик, соль, чья роль так солона
<…>
И город, что на ниточках дрожит,
дрожит и не испытывает боль
и все-таки дрожит, как реквизит,
играющий глухонемую роль.Но я зайду за реечный восток,
за сочиненный проволочный дождь
спросить: "насколько подлинный висок
пульсирует, вминированный в дочь?"И нити я обрежу, и тогда
плеснет с небес картонная вода,
и прочая расклеится погода
над мусорною косточкой Перми,
и ровно в семь, нет! – около семи
на алфавит рассыплется природа.Я из гербария состряпаю траву
и подогрею на сухом пару,
внедрю в нее шмеля густую тень
и с вавилонского на наш переведу
его гудок-перевертень:
"Увиж-жу-у луг и гул "у-у", ж-живУ" (А, 46).
Это стихотворение вносит новый и принципиально важный мотив в пермский текст Кальпиди: Пермь – это и хтоническое чудовище, и жалкая жертва инфернальных сил. Встречается этот мотив, конечно, и в других текстах, он системен: "Пермь – затравленная мышь" (А, 45); "беглая Пермь" (П, 119); "Пермь – детдом" (А, 45).
Другой важнейший, кроме поединка, аспект пермского лирического сюжета у Кальпиди – это инициация героя. Погружение героя в Пермь, познание чудовищной тайны открывшегося пространства и преодоление ее в героическом поединке составляют звенья поэтической инициации. В целостном составе этот сюжет разворачивается в большом стихотворении В. Кальпиди "Несколько лестничных клеток…", которое, по существу, и хронологически (1993 год), и логически завершает пермский цикл Кальпиди.
Ритмико-интонационный и синтаксический рисунок первой строки: "Несколько лестничных клеток его отделяют от / летнего августейшества тополевых седин" (С, 87-90) сразу вводит нас в литературный контекст темы. Это прямая отсылка к "Осеннему крику ястреба" Иосифа Бродского. Провокативное имя героя – Сережа Набоков – обозначает другой литературный ориентир, в поле которых выстраивает свой путь Виталий Кальпиди. Внешний лирический сюжет стихотворения – прогулка по городу, маршрут которой выстроен в тексте в деталях, и любой читатель, знакомый с топографией Перми, восстановит его без усилий.
Вообще городская прогулка как сюжет – это отдельная тема, поскольку здесь мы имеем дело с определенной культурно-символической формой взаимоотношений человека с миром. Недаром прогулка так тесно связана с поэзией, и нередко она входит в текст лирического стихотворения как организующий его мотив: "Брожу ли я вдоль улиц шумных". Прогулка имеет существенное отношение к познанию и самопознанию.
Так и в повседневности: отношения человека к городу не ограничиваются утилитарной стороной, прогулка – одна из форм функционально невынужденных отношений человека с городом уже как с символическим объектом. Утилитарно бесцельные наши блуждания по улицам есть не что иное, как различные формы коммуникации с городом, который в таких случаях выступает перед человеком прежде всего своей означающей текстовой поверхностью. В прогулке город открывается как "собеседник" или играет роль кода, помогающего нам что-то уяснить в самих себе, или воспринимается как сообщение, которое мы перечитываем, открывая в нем что-то новое.
Именно в этом аспекте и разворачивается прогулка по Перми в стихотворении о городской одиссее Сережи Набокова:
Прогулка его по городу – не вылазка в зоопарк,
а сложное путешествие пламени по свече,
в сравнении с чем открытия остросюжетной Ост -
Индии – прятки стекол из детской игры в "секрет" (С, 88).
Герой действительно совершает настоящее путешествие, погружаясь в сложную и живую игру с городом. Это духовное приключение, где город проявляет себя как живое сознающее существо, личность, с которой герой вступает в контакт. Из такого путешествия нельзя вернуться прежним. И Сережа Набоков в своем странствии через Пермь переживает озарение, он посвящается в поэзию: