* * *
Умственная отсталость - не единственное, что случилось с кэмпхиллскими детьми. Они страдают невротическими расстройствами: плаксивы, тревожны, легко возбуждаются. Их могут мучить страхи - тогда они плохо спят, не соглашаются ни на минуту оставаться одни. Их могут охватывать приступы необъяснимого гнева, когда они готовы все крушить и ломать.
Раньше я никогда не задумывалась, что фраза "одержим бесами" может быть не просто фигурой речи. В доме, где я живу, есть один маленький мальчик, на вид лет семи-восьми. Он настолько тяжелый, что его "водит" Хозяйка. Время от времени из него вырываются "голоса": он начинает истошно кричать, борется с "ними", отчаянно колотя по собственной голове. Голову защищает кожаный шлем - и днем, и ночью.
С тяжелыми детьми взрослые ночуют по очереди. А если кто-то из взрослых заболевает, тогда смены нет. Болеть взрослым членам "семьи" нельзя: тогда здоровые работают на износ.
А вот дети болеют. И не только простудой. У многих из них есть хронические болезни, из-за которых они умирают, не дожив до шестнадцати. Марианна сказала, что довольно часто случается, когда ребенок умирает у тебя на руках. Например, от удушья во время приступа эпилепсии.
И она не раз это переживала.
Не знаю, зачем я сказала, что боюсь насильственной смерти. Но тут невозможно не думать о смерти. И надо же как-то защититься от встречи с реальной святостью, от чувства, что я так никогда не смогу. И от этого их чувства Бога…
Марианна "помнит Гитлера". Ей было 14 лет, когда оккупировали ее родную Австрию. Мать Марианны все продала и дочка смогла уехать в Лондон. А после войны, когда возник Кэмпхилл, Марианна переселилась сюда и стала Хозяйкой дома. Так она прожила 40 лет и теперь считается почетным членом общины.
У нее своя комнатка в одном из домов - с белеными стенами, полукруглыми окнами и сводчатыми нишами, похожая на монастырскую келью. По соседству живут двое старых супругов, тоже почетные члены общины. Скопить что-нибудь в Кэмпхилле невозможно. Кэмпхилл существует на частные пожертвования. И зарплаты здесь мизерные, их хватает только на проезд до Лондона и обратно. Ну, еще чтобы в Лондоне можно было перекусить. На такой выходной можно рассчитывать раз в две недели (если, конечно, в этот момент в доме никто из взрослых не болеет).
Марианна вдруг спохватилась, что я задала вопрос. То есть это был не вопрос, но она отвечает: "Насильственная смерть страшнее всего для насильника". Я опять не понимаю (видимо, я не только смотрю, но и слышу неправильно), и она объясняет: "Насильнику хуже, чем жертве. Он наносит непоправимый ущерб своей душе". И вроде что-то там с этой душой происходит в тонких мирах. Мне опять непонятно, что с того жертве, но Марианна уже ведет меня в кукольный театр. Это ее собственный театр. Она до сих пор делает кукол. Мне разрешают поводить их над ширмой. Марианна просто искрится гордостью: "Смотри, вот мой медведь. Он ходит как настоящий медведь, на четырех лапах. Только так и должны ходить игрушечные медведи".
Я незаметно вздыхаю. Я не имею права возражать Марианне.
К тому же она подарила мне белого кролика. Такого маленького, кудрявого, из кусочка овчины. "Смотрите, - скажу я детям, - этот кролик совсем как настоящий. И он совсем, ну ни капельки не похож на человека. Но если вглядеться внимательно, если правильно посмотреть…"
ДИАЛОГИ, ИЛИ ЧТО-ТО ВРОДЕ
КОЛЛЕКТИВНОГО ПОРТРЕТА
- Комета - это знаешь что? Это звезда с хвостом. Она летит и трется о воздух. Я если ладошки тру, знаешь, как горячо? А она - о воздух!
- А я и не тру! Они у меня и так всегда горячие… Не боюсь я ее, эту комету…
Почти плачет:
- Мама! Ты говорила, в музее динозавры, а здесь одни кости…
Услышал где-то, что существует белка-летяга.
- Ты каких животных любишь?
- Я? Северную козу.
- А я - летучую белку, летучую лисицу, летучего волка… Есть такие, летучие. Правда-правда!
"Подсмотрел" фильм для взрослых:
- Давайте играть! Ты будешь Шерлок Холмс, ты - доктор Ватсон, а я - собака Баскервилей… Я знаешь как выть умею!
- Я первая красавица мира. А она хочет у меня красоту украсть.
- Зачем?
- У нее тогда будет все. Она завладеет миром. Я не могла разрешить и превратилась в камень… А я плакала. Я хотела ее спасти… Но мы пока не решили, кто из нас красивее!
И тут же, рядом:
- А он первый отнял!
- А он меня укусил!
- Опять занятия будут? - этот сегодня с утра недоволен жизнью. Все к нему пристают: то просыпайся, то умывайся, то одевайся. Теперь занимайся! Невозможная, невозможная жизнь! И с надеждой на выход из кризиса - к приятелю: - Давай лучше помашинимся!
Вместо "здравствуйте":
- Почешите меня! Ну почешите! Вот здесь, между рогами!
- …?
И почти возмущенно:
- Вы что, не видите? Я сегодня олень!
Я облегченно выдыхаю и глажу головку между двумя большими бантами - там, где, мне кажется, у "оленя" должны быть рога. Осторожно прошу:
- Ты завтра, как только войдешь, сразу шепни мне на ушко, кто ты, чтобы я не ошиблась.
Мама обеспокоена:
- Вы не находите это странным? Она все время воображает себя разными животными. Вот вчера говорила, что она - лошадь, - мама переходит на шепот. - Она говорила, что будет есть только травку.
Нет, я не нахожу это странным. Мне это очень понятно.
Да, знаете, кем я сегодня буду?
Дайте секунду подумать…
ПЯТОЕ
Сегодня хороший день - пятое.
Татьяна, моя коллега, пришла однажды в школу и рассказывает: "Возвращаюсь вчера из школы. Мы когда с вами репетировать закончили? Где-нибудь в пол-одиннадцатого? Ну вот. Пока я автобуса ждала, пока на метро… Иду к дому - на улице никого. Ни единой души. Мне надо в арку зайти. Там - черным-черно. Только я пару шагов сделала, от стены отделяется тень:
- Мать, деньги давай.
У меня дрожь по телу. Но на краю сознания все-таки сохраняется подобие мыслей: гляди-ка, мальчишка. Лет 15, не больше. Какой это класс? Восьмой. Ну девятый. Не старше. Так это же из "своих"! И я ему почти весело:
- Сынок, я в школе работаю. Ты в школе бываешь, так? Когда у учителей зарплата, знаешь? Пятого и двадцатого. Вот пятого и приходи!
Ну, и двинулась дальше как ни в чем не бывало. Иду и думаю: как огреет сейчас сзади чем-нибудь тяжелым. Но нет. Пропустил".
А сегодня как раз это пятое. Зарплата.
Я несу свою зарплату, упакованную в мешочек, приколотую булавками к подкладке сумки, и мысленно составляю список того, что не куплю. Потому что купить можно "либо то, либо другое". "Либо то" всегда одно, "либо другого" - много. Я так всегда и говорю сыновьям: "Либо то, либо другое".
В общем, составляю я в голове этот список, спускаюсь в подземный переход и вдруг вижу - старушка! С шарфиками. У нее в руках целый пучок прозрачных шарфиков. Старушка ласково зазывает: "Шарфики, шарфики! Покупаем шарфики!" - и подкидывает один разноцветный в воздух. Тот плавно взлетает, изгибается, выписывает в воздухе загогулину и опадает - медленно-медленно - прямо в руку старушке. А загогулина или ее отражение, такой росчерк чудесной кисти, еще некоторое время висит в воздухе.
Я останавливаюсь, хотя у меня в голове уже сложился длинный список того, что я не куплю.
- Шарфики, шарфики! Покупаем красивые шарфики!
Красивый шарфик - это последнее, что мне нужно в жизни. Точнее, мне вообще не нужен шарфик.
- Все цвета! На выбор!
И снова в воздухе разноцветный, нежно дрожащий росчерк. Теперь уже для меня. Я смотрю, хотя мне совсем не нужен шарфик. Смотрю - и не двигаюсь с места.
Каждый день я рассказываю своим пятилеточкам сказки. Мы усаживаемся на маленькие стульчики, они берут на руки игрушечных мягких "детей", прижимают к себе покрепче, и я рассказываю.
Можно было бы и читать. Но как, скажите, тогда учить детей пересказывать, если взрослый сам не пробовал и не умеет? Не в детстве, а вот сейчас, когда он такой большой и серьезный. Это не очень честно. И я думаю, умение пересказывать нужно не только в школе. Оно в принципе нужно. Хотя бы для того, чтобы потом, много лет спустя, что-то рассказывать собственным детям.
Ну и вообще, нужно как-то демонстрировать возможности речи, показывать, что означает "импровизировать в слове". (Это аргументы на случай, если я окажусь где-нибудь в компании умников.)
А еще, когда я рассказываю, то смотрю на детей. В этот момент я ничем от них не отгорожена, даже книжкой. И меня очень волнует, могут ли человеческий взгляд, человеческое лицо конкурировать с телеэкраном? Открытый вопрос. Чистый эксперимент. Такой вид экстремального речевого спорта - каждый день рассказывать сказки.
И ведь день с чего начинается? Не успеешь войти, кто-нибудь, у кого карманы того и гляди треснут, потому что набиты роботами, обязательно спросит: "А сказка сегодня будет?" Ты: "Коне-е-ечно, а как же!"
А про себя так: "Если в карманах роботы, как же без сказки? Где ж тогда равновесие сил?" Ты знаешь про этих роботов, про телевизор и принимаешь решение: рассказывать каждый день.
Но довольно быстро выясняется: для этого вида спорта - конкурировать с телевизором силой взгляда и речи - нужно постоянно "качаться".