* * *
Я приехала поздно ночью, и в темноте, под звездами, кэмпхиллская деревня показалась мне самым красивым местом, которое я когда-либо видела. Зеленые холмики, деревья, какие-то вольные и бесстрашные, запахи - много-много душистых запахов (все вокруг было в клумбах), живописные ручейки с овечками на берегу и горбатыми мостиками. (В Кэмпхилле делают свой овечий сыр.) Клетки с кроликами и морскими свинками - такие аккуратные клеточки, как на картинках в книжках. Живые изгороди из роз. Дорожки, посыпанные мелким гравием. Этот гравий при свете дня оказался цветным… В общем, такое райское место. Невозможное райское место.
В этом раю живут обделенные дети. Тяжелые инвалиды. На их лицах болезнь расписалась без всякой пощады: отвислые щеки, слюнявые рты с выпяченными губами, маленькие глазки с никаким выражением…
Первое инстинктивное желание - отодвинуться, не касаться. Не знать и не видеть. Не иметь отношения. Как возможно такое безобразное искажение человеческого облика? Такая гнусная измена Природы человеческому началу…
Марианна сказала: "Ты неправильно смотришь. Это всего лишь тело. А еще есть душа. И душа, которой досталось такое тело, нисколько не виновата. Ей, как любой душе, нужен опыт жизни, полной любви и заботы. Ты вот ругаешь Бога, а может быть, он создал этих детей ради нас? Чтобы мы про себя что-то поняли".
Они тут живут коммуной. Маленькими семьями из десяти человек. Каждая семья - в своем домике со своей Хозяйкой или Хозяином. Если дети маленькие, не старше пяти-семи лет, на каждого из детей приходится один взрослый. Там, где дети постарше, взрослых может быть меньше. На каждую семью еду готовят свои дежурные. А по праздникам трапезы общие.
Первые двое суток я ничего не ем за общим столом. Не могу проглотить ни крошки. Не чувствую вкуса пищи. Мне мешают глаза, которые "неправильно смотрят". Ребенок (мальчик), который сидит напротив, пускает слюни в тарелку, у него изо рта вываливаются куски. Чувство отвращения настигает раньше, чем включается голова: "Посмотри вокруг. Пусть тебе станет стыдно".
Все взрослые (кроме меня) совершенно спокойны и едят с аппетитом. Традиционный английский завтрак. Овсянка. Все как в лучших домах. В самых лучших домах. Гостиная блестит чистотой. Стол сервирован с изысканной простотой. Непременные вазочки с маленькими букетами. У каждого рядом с тарелкой именная салфетка в деревянном кольце - и у детей, и у взрослых. Они разговаривают и шутят: подумаешь, надо время от времени вытереть Дэвиду рот. Еще лучше - напомнить ему, чтоб он сам это делал. И проследить - между прочим, но с завидной настойчивостью - за тем, как он это сделает. Грета вообще не может самостоятельно поднести ложку ко рту. Но ее обучают, спокойно и между делом: вкладывают ложку в непослушные пальцы, помогают проделать путь от тарелки до рта. Зато Саша (наш, русский мальчик, сын одного известного человека) сегодня после завтрака вспомнил, что надо сказать "спасибо". И все аплодируют.
Я хлопаю вместе со всеми и облегченно вздыхаю. Значит, у них бывают победы. Вот такие: сказал "спасибо". Взял в левую руку вилку, в правую руку нож. Ловлю себя на открытии: трапеза - это важнейший шаг в очеловечивании. И этих почти не говорящих детей учат сидеть за общим столом, вытирать рот салфеткой и пользоваться ножом и вилкой. Они получают основы "чисто английского воспитания". В общем, я должна еще много раз себе повторить: "Ты неправильно смотришь!"
* * *
В Кэмпхилле есть часовня, по воскресеньям здесь служат. И воскресенье - еженедельный праздник. Все дети возбуждены - совсем как обычные дети, которым предстоит идти в зоопарк или в театр. Для этих детей высшая радость связана со словом "church". "Church! Church!" - то и дело повторяют они.
- Саша, скажи по-немецки!
Саша что-то произносит скороговоркой.
- А теперь по-русски скажи.
Это, видимо, для меня. Но Саша мотает головой: "Не хочу".
- Стесняется, - объясняет Марианна и гладит Сашу по голове. - Ах, какой ты сегодня красивый! - поправляет ему носовой платочек, чтобы уголок выглядывал из нагрудного кармашка. Саша сияет. - Вот так, - и, обращаясь ко мне: - Саша у нас говорит на трех языках.
А мне-то казалось, что Саша практически не говорит. Но вот слово "church" он может произнести по-немецки. И, наверное, слово "мама". Для детей, проживающих в Кэмпхилле, "мама" - отдельная песня.
- Ты хочешь пойти с нами на службу?
Я хочу. Хочу понять, почему служба - это так важно. Часовня похожа на маленький, очень красивый театр: тут есть "сцена" и "зрительный зал". На сцене медленно и без резких движений передвигаются люди - поют, зажигают свечи, будто плавают в волшебных разноцветных потоках света: это эффект солнца, заливающего часовню через стекло витражей. А зрители сидят в зале и смотрят. А потом священник спускается в зал и идет по рядам.
Он подходит по очереди к каждому из детей. Ребенок знает, что надо подняться навстречу. Священник кладет ему руку на голову, смотрит в глаза и говорит всего три слова: "Господь с тобой". Ребенок отвечает завороженным, восторженным взглядом.
У меня по коже бегут мурашки.
Только Роберт не поднимается, не реагирует на священника. Он вообще ни на что не реагирует. У него тяжелая степень идиотизма. Марианна пыталась мне объяснить: Робертова душа почти не смогла состыковаться с телом. Только краешком зацепилась. Поэтому Роберта нужно "водить". Двое взрослых, сидящих рядом, поднимают Роберта с кресла, ставят на ноги. Роберт по-прежнему безучастен. Но священник кладет ему руку на голову и смотрит в пустые глаза: "Господь с тобой!" Он задерживается около Роберта чуточку дольше, чем около остальных. На одну-две секунды.
Солнце в это время собирается с силами, расталкивает тщедушные облака и всеми своими лучами устремляется внутрь часовни через витражные стекла.
Роберту помогают вернуться в кресло. Кажется, он устал.
И меня вдруг пронзает: "Вот Бог!" Такое острое, почти невыносимое чувство с "голосом": да есть же Он, есть, вот здесь, в этой часовне. И хотя Роберт не может сам подняться Ему навстречу, Бог все-таки с ним. И Роберт, наверное, это чувствует. То есть наверняка чувствует. От этого и устал. У него ведь нет привычки что-либо чувствовать.
Потом все поют. Дети старательно подпевают взрослым - тянут слова и отрывки фраз и, что удивительно, верно ловят мелодию. У многих детей с синдромом Дауна есть музыкальный слух. И здесь об этом помнят. Здесь учат детей всему, чему только возможно их научить. Чему эти дети могут и должны научиться. Нашли зацепку - и тянут, настойчиво, но осторожно: вдруг получится нитка?
Может, Марианна за этим и привезла меня в Кэмпхилл? Чтобы я поняла: можно вытягивать нитки.
* * *
- Познакомься: это Ханна. Она из Болгарии.
Ханне 22 года. Она приветствует меня по-русски:
- Здравствуй!
- Ты говоришь по-русски?
Ханна улыбается во весь рот:
- Папа был русский. Он меня научил: "Пощему-пощему! Потому что на "у"!"
"Был русский"? Что это значит? Но об этом вот так, сразу, спрашивать неудобно. Поэтому лучше узнать, как Ханна сюда попала.
Она качает головой: "не могу ответить" - и снова смеется:
- "Пощему-пощему! Потому что на "у"!" Больше не знаю. Говори по-английски.
Ханна попала сюда как волонтер. Написала письмо, что хочет работать в Кэмпхилле. Решения ожидала год. Отбор тут довольно строгий: анкеты, собеседования, характеристики нужно представить. Она здесь уже два года.
Остался еще год.
- Трудно?
Ханна пожимает плечами.
- Ой, опаздываем! Пойдем, я тебя провожу.
По средам - библейские чтения. Вечером, после рабочего дня. Читают Писание и обсуждают. Это что-то вроде методики жизни.
- Ну, пока! Увидимся завтра.
- Как? Разве мы не вместе?
- Нет, я иду в другой дом.
Она идет в другой дом, а после чтений ее обратно проводит Фредди. Фредди тоже волонтер, он здесь руководит оркестром. После библейских чтений они с Ханной пойдут по темным дорожкам, посыпанным розовым гравием, и на прощанье, наверное, поцелуются. Я почти потрясена: здесь возможна любовь - среди этих детей и бессонных ночей? Откуда они берут силы?