– Не расскажете, что там было изображено?
– Да этакий среднерусский набор: лужок, березы, коровы. В центре мальчик на пеньке сидит.
– А как он одет?
– Холщовая рубашечка навыпуск. За поясом кнутовище.
– Босой?
– Вроде бы в лапотках.
– Увидев картину снова, вы сумеете определить, та же она или ее копия?
Старичок по-птичьи склоняет голову набок:
– А в чем, собственно, дело? Если бы я понял, что именно вас волнует, я бы скорей сумел помочь, – усмехается он. – Вы… не трудитесь формулировать отвлекающие вопросы. С картин этого пошиба копий никто не пишет.
– Но меня именно и волнует, распознали бы вы копию? Если кому-нибудь взбрело на ум ее сделать.
– Тогда вынужден сказать «нет». Досконально я полотно не изучал.
– Однако вы установили время создания картины, назначили цену.
Розанов настраивается на серьезный лад:
– Цену я назначил, исходя из общепринятых критериев, а также из размеров и рамы. А время установил не я. Картина прошла атрибуцию. Сейчас объясню, – предупреждает он вопрос собеседника. – Когда произведение искусства желают продать, то часто предлагают сначала какому-нибудь музею. Там смотрят и определяют принадлежность данному мастеру или, менее точно, данной школе, данному веку. Все это официально сообщают владельцу. Но стоимость музей называет, только если решает взять.
– И у «Подпаска» было свидетельство об атрибуции?
– Да, причем подписанное Боборыкиной. А раз Боборыкина поставила начало двадцатого века, то и я автоматически ставлю начало века. Музу Анатольевну на мякине не проведешь.
Так… Больше от старичка, пожалуй, ничего не добьешься.
– Продавец магазина мог запомнить, кто купил «Подпаска»? – спрашивает Знаменский после паузы.
– А это и я вам скажу. Какой-то иностранец польстился, из западных.
* * *
Для Боборыкиной приглашение на Петровку – необычный и интригующий эпизод. Все интересы ее связаны с миром искусства и с людьми, в этом мире пребывающими: музейными работниками, коллекционерами, художниками, критиками. Даже имя «Муза» не случайно – так нарек дочь Боборыкин, крупный собиратель картин и всяких художественных ценностей.
Знаменский в двух словах объяснил ей предстоящую задачу и снял покрывало с «Подпаска». Уголок с подписью Веласкеса скрыт бумажкой, прикрепленной к раме. Муза взглядывает и разочарованно отворачивается.
– Ах, эта… Да, проходила атрибуцию месяца полтора назад. Кипчак предлагал. Я ожидала чего-нибудь интересного.
– В некотором роде вещь не лишена занимательности, Муза Анатольевна.
Та снисходительно улыбается.
– Разве что название с юморком. Да и то, между прочим, я придумала.
– А прежде картина была безымянной?
– Практически да. Кипчак советовался, что, мол, лучше для продажи: «Полдень» или там «Сельский пейзаж». Я и говорю: а пускай себе будет «Подпасок с огурцом», хоть не так пресно… И какими путями его сюда занесло?
– Случайно, Муза Анатольевна. Но, будьте добры, уделите внимание своему крестнику. Он совсем тот же, что полтора месяца назад? Не изменился в лице? Может быть, потолстел, похудел? Растерял часть коров?
Муза вновь окидывает «Подпаска» небрежным взором, потом, чем-то удивленная, начинает присматриваться пристально.
– Знаете, печатают такие картинки-загадки «Найдите десять различий», – говорит Знаменский.
Муза отрывается от «Подпаска».
– Самое смешное, что это вообще другая картина! – недоумевающе произносит она. – Та была, конечно, посредственность, но добротная. А эта… что-то сляпано наскоро… как говорит мой муж, «лимпопо». То есть дрянь и подделка.
– Лимпопо? – Словечко из детства вызывает у Пал Палыча улыбку. – Вы не сформулируете это как-нибудь иначе, а? Чтобы было убедительно для меня и для протокола.