– Ну теперь я жду подробного и правдивого, подчеркиваю – правдивого, рассказа о том, как стало возможным, что в музее произошла кража, – строго начинает Зыков.
– Не знаю, как стало возможным. Моей вины тут нет.
– Разве не на вас лежит забота о сохранности музейного имущества?
– Я ли не заботился! – всплескивает руками Пчелкин. – До меня был один сторож, при мне – два, дневной и ночной. Вы представляете, что такое выбить лишнюю ставку? Я выбил!
– Проверим.
– Проверяйте. И сигнализацию, кстати, я выбил. Заставил купить новейшую усовершенствованную систему. Целый год докладные строчил.
– И потом монтировали ее при всем честном народе.
– Да никто не обращал внимания!
– Детский разговор, товарищ Пчелкин. Повторяю: почему вы не закрыли музей для посетителей на время работ?
– Чтобы не закрывать его для посетителей.
– Вы считаете ответ достаточен для протокола?
– Да поймите, товарищ следователь, бригада из областного центра возилась три дня, а тут разгар сезона, то и дело экскурсии. Наш музей – обязательный пункт туристского маршрута. И вдруг мы запрем двери, и десятки людей, многие издалека…
– Иностранные туристы тоже были?
– Т-тоже, – с заминкой выдавливает Пчелкин.
– Весьма характерно. И не исключено, товарищ Пчелкин, что именно вследствие этой халатности воры получили доступ к картинам. Следующий вопрос: с какой целью вы замяли историю с кражей?
– С целью оградить репутацию музея и вообще… не будоражить общественное мнение.
– Я предупреждал, что жду от вас правды, товарищ Пчелкин. Где и кем вы работали прежде?
– Завотделом в области, в Управлении культуры.
– Назначение директором музея – понижение?
– Ну… отчасти, – мнется Пчелкин.
– За что вас сняли?
– Ну… не поладил с начальством.
– Повторяю, с какой формулировкой вас сняли?
– Строгий выговор за нарушение финансовой дисциплины. Но это сплошь интриги!
– Да?
Пчелкин клятвенным жестом прижимает ладонь к сердцу.
Однако на Зыкова клятвы не действуют.
– Если бы Управление было поставлено в известность о происшествии, вам угрожало бы новое взыскание, не так ли?..
– Они, конечно, рады придраться, – злится Пчелкин. – Могли бы загнать в деревню. Сельский Дом культуры.
– То-то же! Не о чести города вы пеклись – о собственной карьере. А в результате следствие началось полгода спустя. Вы оказали ворам неоценимую услугу своим молчанием, товарищ Пчелкин! Надеюсь, неумышленно.
– Надеетесь? – вскидывается Пчелкин. – То есть, вы не уверены, что я… Это уж слишком! Возможно, человек оплошал, однако это не дает вам права сомневаться в моей порядочности!
– Отчего же? Такое право у меня есть.
– Но… нелепо же подозревать, будто я сам у себя взял и…
– А чем может быть опровергнуто такое, к примеру, допущение, что подмена в музее была произведена давно? И что имитация кражи послужила лишь средством замести следы?
Пчелкин ошарашенно молчит.
– А, товарищ Пчелкин? Жду ответа.
От отчаянности ситуации Пчелкин обретает даже некое спокойствие.
– Если на то пошло, – заявляет он, – чем вы докажете, что эта замазанная «Инфанта» была украдена из музея? Может, у нас с самого начала висела копия с цинковыми белилами! Когда картины принимали, их не просвечивали кварцем! Таланов мог сам заблуждаться относительно подлинности Веласкеса!
– Ход неглупый, товарищ Пчелкин, – сухо усмехается Зыков.
– Вы могли бы на этом поиграть. Но есть одно досадное обстоятельство. Мы послали в музей группу экспертов, и сегодня утром мне сообщили, что из восьми похищенных полотен возвратились лишь два настоящих. Все остальные – подделка. Таким образом, украдено шесть картин.
– Шесть? – шепчет Пчелкин.
– Шесть, товарищ директор, шесть. Кто-то славно потрудился, заготавливая фальшивки для подмены.