"Чертова перечница" – издание по-своему знаменитое: редкий мемуарист, вспоминая Киев 1918 года, не посвящает нескольких строк скандальной газетке. Правда, в мемуаристике, как и свойственно жанру, царит путаница и неразбериха – скажем, одни воспоминатели называют редактором газетки Петра Пильского, другие – столь же уверенно – И. М. Василевского (Не-Букву). "Чертова перечница" – издание раритетное, что не удивительно. Библиотеки такие вещи не приобретали, читатели, перелистав, выбрасывали, и разве одни только коллекционеры сохраняли и принакапливали, зная, как быстро превращаются в библиографические редкости подобные эфемериды. Единственный известный мне полный комплект "Чертовой перечницы" (восемь номеров) собрал именно коллекционер – Б. Н. Копотов.
Не составляет труда убедиться, что номер выдуманной "Чертовой куклы", стишки из которого звучат в доме Турбиных, сответствует реальному шестому номеру "Чертовой перечницы". Этот номер украшен чем-то вроде эпиграфа: "Голым профилем – на ежа не сядешь" – ироничным перифразом грубоватого козацкого "жарта" (шутки) из письма запорожцев Сирка турецкому султану (примерно в то же время поэтический перифраз этого письма создал Гийом Аполлинер). Мастером подобного рода шуток-афоризмов был Аверченко, и рискну высказать предположение, что это – его рука. Смысловой центр шестого номера – поданная с апломбом "Азбука "Чертовой перечницы"", включающая и строчки, цитируемые в "Белой гвардии". Булгаков приводит их с небольшими погрешностями – несомненно, по памяти.
Но вот беда – "Азбука" напечатана анонимно, как бы от имени самого издания. Впрочем, если бы и стояла какая-нибудь подпись, она нисколько не облегчила бы дело: большинство подписей в газете – псевдонимы, причем окказиональные, наиболее трудные для расшифровки. "Имен нет, одни псевдонимы, и то выдуманные в один миг, тут же на месте", – вспоминал Дон Аминадо (А. П. Шпо-лянский), сатириконец позднего призыва и участник "Чертовой перечницы". Если это его фамилией наградил Булгаков Михаила Семеновича Шполянского, засекреченного Воланда "Белой гвардии", то тем самым провокационная функция дьявола в романе уравнена с такой же функцией сатириконского смеха. Не Шполянский ли это незримо проник в дом Турбиных, прикинувшись сатирическим листком? Вместо себя законспирированный черт "Белой гвардии" подбросил свою – чертову – куклу. По словам того же Дона Аминадо, из всех киевских изданий 1918 года наибольшим успехом пользовалась как раз "Чертова перечница" – "и на галерке, и в бельэтаже". В турбинском бельэтаже сомнительное восхищение "Чертовой куклой" выражается собирательно-анонимно: "талантливы, мерзавцы", – значит, все вместе, чохом.
И все-таки, мы, кажется, можем назвать авторов сатирической азбуки. Ответ на вопрос об авторстве дают – правда, косвенно, обиняком, – воспоминания Ал. Дейча. Будущий советский литературовед, а в ту пору – юный киевский журналист, Александр Дейч редактировал журнал "Куранты" (с мая 1918, всего десять номеров). Ближайшее участие в журнале принимал другой молодой журналист – Михаил Кольцов. Он часто появлялся в редакции "Курантов" на Лютеранской улице, и молодые люди, дурачась, сочиняли эпиграммы, шуточные и сатирические стихи.
"Сочинили как-то мы вместе, – рассказывал Ал. Дейч, – и целую азбуку, составленную из двустиший, начинающихся на одну и ту же букву. "Соль" этой азбуки заключалась в нарочитом сближении далеко стоящих друг от друга предметов и фактов. О популярном киевском журналисте Гарольде говорилось в азбуке:
Червяк ползет на прах Аскольда,
Чегой-то я люблю Гарольда.Об известной артистке В. Л. Юреневой:
Юрта располагает к неге,
Юренева жеманна в "Снеге"".
По поводу второго двустишия Ал. Дейч замечает в скобках: "Намек на пьесу С. Пшибышевского "Снег", где Юренева играла роль Бронки". Он мог бы также пояснить, что Гарольд – псевдоним популярного киевского журналиста И. М. Левинского, а известная артистка Вера Юренева вскоре стала женой его друга М. Кольцова. Но дело не в этих комментариях: оказывается, что приведенные Ал. Дейчем двустишия, сочиненные им вместе с М. Кольцовым, и те стихи, которые звучат в "Белой гвардии" после застолья у Турбиных, – части одного и того же произведения. Они напечатаны рядом, в составе одной и той же "Азбуки", в шестом номере "Чертовой перечницы". И возглас (должно быть, Мышлаевского): "Талантливы, мерзавцы, ничего не поделаешь!"
– относится, таким образом, прежде всего к Ал. Дейчу и М. Кольцову, а уж через них – ко всей развеселой банде остроумцев, сатириконствовавших у бездны на краю.
Навряд ли Булгакову было известно, кто автор стишков, воспроизведенных в его романе. Но можно допустить, что Ал. Дейч узнал в "Белой гвардии" свою с М. Кольцовым азбуку, и, не желая говорить об авторстве прямо (или не имея возможности говорить прямо – ведь его воспоминания о Кольцове написаны задолго до возвращения Булгакова в литературный обиход), послал нам намекающий сигнал, процитировав соседние строчки того же про-изведения. Азбука, сочиненная в соавторстве с Кольцовым, – не единственная сатириконская выходка Ал. Дейча. В киевских дореволюционных газетах и журналах можно отыскать немало его сатирических стихов и пародий; для "Кривого зеркала" он написал вполне сатириконское переложение гоголевского "Носа", и была у него большая, пожизненная – общая с "Сатириконом"
– любовь: Генрих Гейне.
История "Сатирикона" в посвященных ему исследованиях предстает в виде классической триады. Три действия "комедии притчи о блуднем сыне" русской журналистики, по всей видимости, соответствуют наличному материалу, а главное, трихотомия удовлетворяет сокровенной жажде гармонического членения. Краткое либретто этой истории – в общепринятом, кажется, виде – выглядело бы так.
Действие первое. Восхождение. Петербург, 1907 год. Художник А. Радаков предложил издателю М. Корнфельду преобразовать незатейливую юмористическую "Стрекозу" в журнал другого типа и придумал для него название – "Сатирикон". Первый номер "Сатирикона" вышел в апреле 1908 года. Почти поспев к началу "Сатирикона", явился из Харькова А. Аверченко, которому и предстояло определить облик и направление нового журнала. Поначалу детище Радакова и Аверченко выходило параллельно со "Стрекозой", но быстро обозначившийся успех "Сатирикона" повел к слиянию двух журналов. Вокруг "Сатирикона" сложилась плеяда талантливых, следовательно, разнобразных и своеобразных сатириков – поэтов, прозаиков, графиков. Наделенные острым чувством современности, нервно подрагивающей журналистской жилкой, сатирическим "верхним чутьем" на запахи умирания и распада, сотрудники журнала быстро нашли и разработали тот тип юмора, который заслуженно стал называться "сатириконским".
Действие второе. Зенит. Декорация та же. (Первое и второе действие исполняются без перерыва.) К 1912 году обозначился внутриредакционный кризис журнала. Уход Саши Черного в 1911 году был первым звонком. Гонорарный конфликт сотрудников с издателем послужил скорее поводом, нежели причиной раскола, случившегося в 1913 году: вместе с Аверченко, Радаковым и Ремизовым (художником Ре-Ми) ушли и образовали "Новый Сатирикон" П. Потемкин, Тэффи, В. Азов, О. Л. Д’Ор, А. Бенуа, М. Добужинский, В. Воинов и еще несколько человек. Старый "Сатирикон" не выдержал конкуренции и прекратился на шестнадцатом номере. "Новый Сатирикон", пройдя через взлеты и падения, через ожесточенную борьбу с цензурой за право смеяться над тем, что достойно смеха, принял в свои ряды сотрудников провалившегося старого "Сатирикона", привлек молодые, свежие силы (например, все того же А. Шполянского – Дона Аминадо – и В. Маяковского) и разработал – в стихах и прозе – огромное поле сатирических возможностей, истончил сатирическую стилистику, стал негласной литературной лабораторией, в колбах и ретортах которой выкипали экстракты, долгое время питавшие развитие русского стиха и прозы далеко за пределами узко понимаемой сатиры. К этому периоду относится работа в "Новом Сатириконе" В. Маяковского, много давшего журналу, но еще больше, кажется, взявшего у него.
Опыт стиха и прозы "Нового Сатирикона" значительно демократизировал высокую поэзию и придал более высокий статус ее низовым, демократическим пластам. Начинавшийся некогда с подражания блоковской "Незнакомке" – сатириконского стихотворения до "Сатирикона" – журнал своими достижениями мощно повлиял на закатную поэму Блока "Двенадцать". Опыт "Сатирикона" далеко не исчерпан – и даже не вполне осознан – по сию пору. Чуть ли не в те самые дни, когда Блок самозабвенно насыщал свою поэму голосами "Сатирикона", либерально-демократический журнал был закрыт советской властью – разумеется, за "буржуазность".
Действие третье. Закат и красочные судороги. Париж. (Между вторым и третьим действием проходит 13 лет.) Кучка постаревших и разметанных красной революцией по белу свету сатириконцев, собранная все тем же М. Корнфельдом, попыталась реанимировать журнал. Тут самое время поставить вопрос, почему после социалистической революции в России страну оставили прежде всего демократические литераторы – почти полный состав горьковского "Знания", почти полный состав "Сатирикона" и другие. Но третье действие очень коротко, и обсуждение этого непустого вопроса приходится отложить до другого случая. Начавшись в апреле 1931 года, эмигрантский "Сатирикон" не дотянул даже до двух десятков номеров. Конец. Занавес.