Вот и сегодня было что-то не то: и в том, как поздоровался Николай, и в том, как огладил - неохотно будто, со вздохом. Что же произошло?
Насибов прижался лицом к костистой щеке лошади, объяснил;
- Хотят нас с тобой, Алик, порознить…
Голос был ласков и тих, а слов Анилин не понимал, решил, что напрасно в беспокойство пришел, что все в порядке, и беспечально засунул голову в ворох сена.
А беда над ним нависла опять нешуточная: по-прежнему руководители завода не верили, что из него может быть толк, и постановили отрядить его для летних испытаний на один из провинциальных ипподромов, где, как говорят полушутя-полусерьезно, собираются бродячие собаки, а не лошади - ни породы, ни класса, ни резвости.
Насибов возмущался, уверял, просил, требовал. Но если начкон Шимширт лишь увещевал "по-отечески" (мол, на кой ляд тебе связываться с сомнительной лошадью!), то директор Готлиб говорил категорически:
- Нельзя позорить завод в Москве! Этот жеребенок бегать-то не умеет, не то что скакать.
Если бы Анилин был не у Насибова, а у любого другого жокея, пусть бы очень хорошего, но не с таким авторитетом, то чем бы закончилось - бог ведает… Анилин попал бы в другие руки - это раз. А два - если бы в других руках он и хорошо скакал, могли бы его успехи и не оценить: велика ли доблесть быть первым среди последних!
Как настоял на своем Насибов - не суть важно. Главное, что настоял, - Анилин в апреле 1963 года прибыл поездом в Москву и был поставлен в денник на Центральном ипподроме.
В конюшне (ему досталась самая старая конюшня, называемая в обиходе "колбасой" - длинная и изогнутая полукругом) пахло ихтиоловой мазью и скипидаром, те же конюхи с теми же попонами, ведрами, сетками для сена разносили тот же овес и ту же солому, и вся жизнь шла по тому же привычному распорядку, но иногда… Иногда вдруг через высокое, под самым потолком, окно просачивались к Анилину странные и волнующие звуки: играла музыка, звонил колокол, затем рождался такой лавинный гул, будто несметный табун лошадей проносился по степным балкам.
Вот он - волшебный и таинственный мир скачек! Наконец-то.
Глава V,
в пользу того мнения, что на ипподроме соревнуются не только скакуны, но и те, кто с ними работает
В конце апреля Николай начал выводить Анилина на утренние проездки - это нам, людям, кажется "проездками" то, что делают лошади, а для них это самая главная работа и есть. Но правда - веселая работка!
Десятки лошадей на поле, по размерам раз в пять больше футбольного, скачут разными аллюрами: и рысью, и тихим галопом, и во всю прыть карьером - в разных направлениях - навстречу друг другу, параллельно и поперек, - вразнобой вроде бы скачут, а приглядишься да прислушаешься к топоту, поймешь, что есть тут и ритм и порядок.
Вы видели, как играет оркестр, именно - видели, а не слышали только? Ведь не правда ли, кажется, что скрипач свое пилит, трубач другое дудит, а барабанщик вообще бог знает что вытворяет? Да, так все и есть, но однако же как слаженно они ведут одну мелодию! Такое впечатление и на проездке.
Или вот в деревне в тихие летние вечера можно видеть, как мечутся в воздухе ласточки и стрижи - их тысячи, снуют исступленно и безоглядно, но хоть раз сшиблись они в воздухе? Иль хотя бы одна из них, хотя бы самая зеворотная оплошала хоть единожды, врезалась нерасчетливо в землю?
И на проездке хаос только кажущийся.
Но проездка - это все-таки обыкновенная тренировка, рядовая репетиция, а каждую среду бывает репетиция генеральная. Правда, не для всех лошадей, а только для тех, кому в ближнее воскресенье выступать в призах. Эту среду называют попросту галопами. Лошадь должна на них проходить дистанцию с нарастающей резвостью, но на две-три секунды медленнее предельной.
Месяц прошел, а для Анилина контрольного галопа так и не устраивали.
Мурманск уж первый приз отхватил, Эквадор два раза финишировал, - правда, вторым да третьим, но все-таки!
Анилин хромал. Катастрофически припадал на заднюю ногу… Да и на левое плечо: если присмотреться, сильно колчил. А кому нужен такой спортсмен? И вопрос нечего задавать, ясное дело - никому колченогий спортсмен не нужен, и встал совершенно нешуточно вопрос об отправке его из Москвы восвояси.
Но Николай на своем стоял, ни в какую не соглашался отдавать Анилина и все надеялся на чудо - каждое утро ждал: сейчас выйдет Алик из денника и - кто сказал, что хромыга он, конь конем ходит! Но чуда не было.
Когда Насибов выходил на проездку, товарищи - зоотехник по верховым испытаниям Трифонов, жокеи Лакс, Зекашев - изгалялись:
- Добрый конь, да копыта отряхивает.
- Передом сечет, а зад волочет.
- Кабы на добра коня не спотычка, цены бы ему не было.
Николай молча проглатывал насмешки и тем утешался, что Анилин человеческой речи не понимает и потому подначки зубоскалов не могут на него дурно влиять.
Почти все двухлетние лошади хоть по разу, да выступали. Только Анилин да еще один горемыка, копыто занозивший щепкой, остались в последках. Тянуть дальше было уже недозволительно, и в конце мая Насибов отважился выпустить своего незадачливого любимчика.
В среду вышли на галоп.
В четыре утра, на самом восходе солнца, Анилин прогулялся вокруг конюшни по росной траве - копыта сполоснулись и заблестели, как лаковые туфли.
Вступили на круг.
Чтобы разогреть коня, Насибов пустил его в легком галопе.
Мимо пронесся чертом огненно-рыжий Айвори Тауэр, обдав жаром и пылью. Анилин вздрогнул и рванулся было вдогон, но Николай рывком натянул поводья. Удила так жгуче впились в углы рта, что Анилин попятился и задними ногами погнулся. Насибов тут же ослабил поводья и чуть подался вперед. Скакун мгновенно и безошибочно понял, резко вскинул передние ноги, ни на миг не замешкавшись.
- Умница, Алик! - сказал ему на ухо Николай, и не просто для поощрения сказал, а истинно восхитился: еще бы не умница - так незамедлительно среагировать.
Прошли тысячу метров - одна минута и две секунды! Вот так "отряхнул копыта". Вот тебе и "зад волочет" - это же то, что надо для высококлассной лошади!
Но никому не сказал про контрольное время: и сглазить боялся, и того боялся, что не поверят.
А через три дня Анилин принял старт.
Дистанция самая что ни на есть утельная, меньше некуда - один километр. И лошади скачут одна плоше другой - четвертой, самой низкой группы. С этой группы все начинают карьеру. Кто победит - в третью перейдет, потом во вторую, в первую и, наконец, уж будет величаться в программках "вне групп", - значит, лошадь элитная, вроде как "мастер спорта" у людей.
Перед стартом в паддоке сразу три конюха крутились вокруг него - прилаживали седло, проверяли, крепки ли повод, подбородный и суголовный ремешки, лишний раз чистили суконочкой и расчесывали гриву. Так готовят к бою боксера, который развалится барином в углу ринга, а тренер и товарищи на него водичкой брызгают, полотенцем обмахивают, проверяют, хорошо ли забинтованы под перчаткой кисти рук, порошок магнезии под подошвы подсыпают.
Вышли из паддока. Николай заскочил в седло. Дорожку только что полили водой, и запах мокрой пыли мешался с запахами цветущих внутри круга трав. Анилин покосился на трибуны - народу тьма, все яркие, цветные, шумливые. Направо повернул голову - за короткостриженным кустарником бухают на высоких шестах длинные разноцветные флаги, на огромном, с дом, черном щите подмигивают, сигналят о чем-то электрические лампочки.
Многого не понял Анилин в первую свою скачку.
Чего в колокол без конца трезвонят в стеклянной будке?
Зачем люди на трибунах шумят?
Почему так суетится перед носом человек, которого называют все стартером? Кричит то "вперед!", то "назад!", то поднимает, то опускает белый флаг и при этом все время ругается, как Филипп! Как только у него язык не распухнет.
Не ясно опять же, чего это товарищи нервическую горячку порют - взвиваются на задки, сучат ногами и приплясывают, словно бы кто их подстегивает? На них глядя и он стал бесом мучиться, рваться без дела вперед, словно боялся опоздать куда-то, а куда, спрашивается?.. В усердии просунулся вперехват всех, но Насибов саданул губы удилами. Сбитый с толку Анилин сперва пустился в пляс, потом развернулся и встал обиженный, вжав хвост между ног, как это делает побитая и признающая свое бессилие и бесправие собака.
Пытаясь постигнуть, что же все-таки в конце концов от него хотят, робко переступал с ноги на ногу и подкашивал глазом на человека с белым флагом, уже кумекая, что здесь все от него сейчас зависит.
И все-таки проморгал самый главный момент - момент пуска!..
Кто-то из жокеев, видно, так старательно гладил свой камзол, что сжег его утюгом. На Анилина занесло ветром едкий запах паленого, он чихнул, замотал головой, а когда очувствовался снова - вздрогнул от изумления: перед ним восемь взвихрившихся лошадиных хвостов!
Николай аж застонал от досады, стал больно растягивать Анилину рот - решил остаться на старте, чтобы уж не позориться. Но Анилин, на беду, успел-таки перевалиться за полосатый столб, от которого начинается отсчет метрам. А тут уж хочешь не хочешь, надо скакать. Николай изменил свое намерение и дал резкий посыл, хотя уж почти не надеялся наверстать упущенные секунды, догнать скрывшихся в пыли лошадей.