В следующем за выступлением Горького содокладе Самуила Маршака о детской литературе одной из ее задач было названо использование фольклора и создание "настоящей сказки", в которой будет "и действие, и борьба, и настоящая идея". Такой сказки, по мнению Маршака, "у нас еще нет", но она "может возникнуть <…> потому", что советские люди "вступили в состязание с временем, прокладывают пути в тех местах, где еще никогда не ступала нога человека" .
Осуждение сказочного "мистицизма" и "монархизма" (в частности - пушкинской "Сказки о попе и работнике его Балде" и "Сказки о царе Салтане") сменяется во второй половине 1930-х годов рассуждениями о диалектических, историко-материалистических и педагогических достоинствах сказочных повествований. Такова, например, по наставлению Антонины Бабушкиной (будущего редактора журнала "Детская литература" в 1935–1941 годах и первой заведующей кафедрой детской литературы и библиотечной работы с детьми Московского библиотечного института) "Сказка о дедке и репке", содержание которой "не только глубоко социальное - сила коллектива, но и философское - переход количества в качество, скачок в природе, в обществе, мышлении" .
К середине 1930-х годов тезис о реализованной "фантастичности" и "сказочности" советской действительности воспринимался, впрочем, уже не только как публицистически убедительный, но и как методологически принципиальный для единственно допустимого изображения самой действительности - методами социалистического реализма. Рассуждения о том, что реалистическое изображение оправдывает "право на мечту", особенно множатся в преддверии Первого съезда советских писателей, закрепляя в общественном сознании значимые впоследствии тавтологии: быть "настоящим мечтателем" - это и значит быть "настоящим реалистом", правильно изображать "советскую реальность" значит изображать "героическую реальность" ("героику масс"), "писать о современности" одновременно значит писать и о будущем . Под "здоровой и живой "сказочностью"" отныне предлагается понимать оправданное "умение превращать настоящую действительность в увлекательную сказку", поскольку именно такая превращенная в сказку действительность, собственно, и является "наидействительнейшей" . Варьируя ту же риторику (парадоксально воспроизводящую дискуссии средневековых схоластов о восхождении к "наиреальнейшей реальности" - a realibus ad realiora et realissima), Горький в своей речи на Первом съезде советских писателей выведет социалистический реализм из замечательного силлогизма: "Миф - это вымысел. Вымыслить - значит извлечь из суммы реально данного основной смысл и воплотить в образ - так мы получим реализм" .
О мифе
За четыре года до выступления Горького понятие "миф" удостоилось скандального внимания в связи с историей, развернувшейся вокруг публикации книги Алексея Лосева "Диалектика мифа" (1930). Прежние книги Лосева, формально посвященные античной философии и эстетике, но имевшие своей целью создание системного онтологического учения , не замедлили вызвать осуждение со стороны критиков, радевших о "чистоте" марксистско-ленинской доктрины. Характеристики Лосева как реакционера встречаются начиная с 1929 года , но выход "Диалектики мифа" закончился для ее автора арестом (формальным поводом к которому послужил ряд мест, исключенных цензурой и самолично восстановленных Лосевым в напечатанном тексте).
В "Диалектике мифа" Лосев ставил перед собой задачу определить миф как таковой - "без сведения его на то, что не есть он сам", исходя из негативных феноменологических описаний мифа ("миф не есть…"), чтобы вывести в конечном счете детавтологизирующую формулу, определяющую миф как синтез личностного и чистого опыта. "Монизм" мифа выражается, по Лосеву, в том, что он являет собою и форму и сущность: это "вещь" и "имя", категория сознания и само сознание, категория бытия и "творимая вещественная реальность", "личностная история" и ее идеальное задание. Обобщающая формула Лосева определяла миф как чудо - понятие, призванное в терминологии Лосева "диалектически" (т. е. "денатуралистически" и "деметафизически") примирить антиномии и антитезы личностной эмпирики и чистой логики. Понятия, синонимически прилагавшиеся Лосевом к "мифу", - "действительность", "символ", "личность", "субъект-объектное взаимообщение" - предельно осложнили последующие дискуссии исследователей лосевской философии о ее собственно философских основаниях: традиция денатуралистической феноменологии Эдмунда Гуссерля и Эрнста Кассирера в учении Лосева о мифе прихотливо соотносится с традицией мистического (и, в частности, православно-исихастического) познания сущего .
В Институте философии Коммунистической академии "идейный облик" арестованного Лосева стал предметом поспешного поношения в докладе Хаима Гарбера, выразившего удовлетворение арестом "философа православия, апологета крепостничества и защитника полицейщины" и уверенность в том, что контрреволюционная деятельность Лосева "не остановит всепобеждающей поступи социализма" . Еще через месяц Лазарь Каганович, выступавший с докладом на XVI съезде ВКП(б), привел Лосева как пример, поучительно демонстрирующий правоту сталинского тезиса об обострении классовой борьбы "по линии культуры" и наличии недостатков в работе "организации политической активности масс". Под смех и аплодисменты зала Владимир Киршон (драматург и один из влиятельных лидеров РАППа) выкрикнул с места, что таких, как Лосев, надо "ставить к стенке" (по злой иронии судьбы, самого Киршона "поставят к стенке" спустя восемь лет; та же участь постигнет и Гарбера).