Рассуждения Писарева о мечте, которая "может обгонять естественный ход событий", надолго предопределят публицистическую экзегетику к словам Уэллса о Ленине. В 1933 году о воплощении "кремлевских мечтаний" характерным образом рассуждал писатель-фантаст Александр Беляев. В отповеди Уэллсу Беляев славил Днепрогэс: "Вы слышите, знаменитый писатель, непревзойденный фантаст, пророк и провидец будущего, специалист по социальным утопиям? Фантастический город построен <…> Сравните его с Вашими городами во мгле! <…> Это город "кремлевского мечтателя" <…> Вы проиграли игру!" Еще позже высказывание Уэллса организует одну из ключевых мизансцен популярной пьесы Николая Погодина (Стукалова) "Кремлевские куранты" (1939) . Мечтателем Ленина здесь называет безымянный англичанин, беседующий с вождем мирового пролетариата в Кремле и демонстрирующий свою классовую ограниченность неспособностью поверить в осуществимость планов электрификации на фоне послереволюционной разрухи. Впечатления англичанина, сетующего на то, что "люди в России очень плохо побриты", оборваны, "ходят с какими-то свертками", "все куда-то бегут", в аптеках нет лекарств, а в голодающем Поволжье "русские едят друг друга", контрастируют при этом с оптимистическим музыкальным контрапунктом - боем Кремлевских курантов ("две-три ноты "Интернационала"") и насмешливым восклицанием Ленина вослед ушедшему гостю: "Какой мещанин!! А?! Какой безнадежный филистер!"
Помимо вышеприведенных ленинских цитат, защите сказки посодействовали и своевременно найденные ленинские высказывания о пользе фантазии ("<…> нелепо отрицать роль фантазии и в самой строгой науке") , придавшие "фольклористическим" рассуждениям вождя общенаучный пафос.
В конце 1920-х - начале 1930-х годов сказка попадает в контекст общественно-литературных споров о месте детской литературы в советской культуре. Важную роль в этих спорах сыграла полемика Максима Горького с Надеждой Крупской, опубликовавшей в начале 1928 года в "Правде" статью с резкой критикой сказки Корнея Чуковского "Крокодил". Вместо надлежащего, по ее мнению, "рассказа о жизни крокодила" автор подсунул детям "галиматью" и злостную пародию на любимого Крупской Некрасова . Вставший на сторону Чуковского Горький обвинил вдову Ильича в несправедливости к писателю и, попутно, - в невежестве, так как стихи, в которых Крупская увидела пародию на Некрасова, правильнее было бы счесть пародией на стихи Лермонтова . Страсти развивались по нарастающей: вслед за Крупской (состоявшей в это время членом коллегии Наркомпроса РСФСР и возглавлявшей Главполитпросвет) к хору осуждения Чуковского присоединились педагоги и бдительные родители . Проявления "чуковщины" (призванной отныне обозначить грехи безыдейности, буржуазности и бытовщины) не замедлили обнаружиться и у других детских писателей, в частности у Маршака, но ситуация с поиском виновных неожиданным для критиков образом осложнилась после проведения в декабре 1929 года в московском Доме печати дискуссии по детской литературе. Дискуссией руководил Анатолий Луначарский, переведенный к этому времени с поста председателя Наркомпроса в председатели Комитета по заведованию учеными и учебными заведениями ЦИК СССР; сама дискуссия воспринималась на фоне кадровых реформ в ранее возглавляемом им ведомстве. В своем выступлении Луначарский призвал учиться у классической сказки и оградить советских писателей, пишущих для детей, от нападок со стороны "суровых педантов реализма", "которые считают, что мы обманываем ребенка, если в нашей книжке рукомойник заговорит" . Мнение Луначарского, очевидно оппонировавшее сторонникам Крупской (хотя та и была назначена в том же году заместителем нового главы Наркомпроса Андрея Бубнова, но фактически сохранила лишь номинальную роль в новом руководстве комиссариата), приобретало в складывающихся обстоятельствах установочную роль.
Вслед за Луначарским "защиту" сказки от "суровых педантов реализма" продолжил вернувшийся в 1931 году в СССР из Италии Горький, увлеченный идеей специального издательства, рассчитанного на юных читателей. В 1933 году инициативы Горького по организации такого издательства увенчались сентябрьским Постановлением ЦК ВКП (б) "Об издательстве детской литературы" (от 9 сентября 1933 года), указывавшим, в частности, на необходимость широкого издания сказок для детей. В опубликованном в том же году перечне тем, подлежащих первоочередной разработке "в деле создания художественной и просветительской литературы для детей", Горький объявил сказку "прототипом" научной гипотезы и потребовал "призвать науку в помощь фантазии детей", чтобы научить детей "думать о будущем":
Мы должны помнить, что уже нет фантастических сказок, не оправданных трудом и наукой, и что детям должны быть даны сказки, основанные на запросах и гипотезах современной научной мысли .
О том, как сказка становится былью, сам Горький поведает в том же 1933 году в речи на слете ударников Беломорско-Балтийского канала:
Я чувствую себя счастливым человеком. Большое счастье - дожить до таких дней, когда фантастика становится реальной, физически ощутимой правдой .
Через год в докладе на Первом Всесоюзном съезде советских писателей живой классик соцреализма назовет фольклор источником "наиболее глубоких и ярких, художественно совершенных типов героев", а их перечень объединит Геркулеса, Прометея, Микулу Селяниновича, Святогора, доктора Фауста, Василису Премудрую, Ивана-дурака и Петрушку, став индульгенцией интернациональному союзу героев античного эпоса, средневековой легенды, русской былины и сказки . Заявления Горького прозвучали особенно значительно на фоне широко известных слов Сталина, сказанных им в 1931 году о сказке, некогда написанной самим Горьким, "Девушка и смерть": "Эта штука сильнее, чем "Фауст" Гёте (любовь побеждает смерть)" .