(Псалтырь)
Кроме этих цитат из Псалтири и Библии, свидетельствующих о том, что многие поэтические фрагменты "Слова" имеют книжное происхождение, в своих ранних работах В. Н. Перетц рассматривал и противоположную задачу – о цитатах из "Слова" в древнерусских памятниках, в частности, в "Апостоле 1307" и в "Молнии Даниила Заточника": "Поведаху ми, яко той ести суд Божий надо мною, и суда де Божия ни хитру уму ни горазду ни минути". Сравним с соответствующим фрагментом "Слова о полку Игореве": "Тому вѣщей Боянъ и пръвое припевку смысленный речѣ: "Ни хитру, ни горазду, ни птицю горазду, суда Божiа ни минути". На основании этих работ Перетц делает вывод, что "Слово о полку Игореве" было создано не позже конца XII века, а мусин-пушкинский список "Слова" он датирует началом XVI века. Соглашаясь с тем, что факты совпадения отдельных стилистических элементов "Слова" с живой народной песнью бесспорны, Перетц считает, что это следует объяснять воздействием памятников письменности на народную песню. Он решительно выступает против гипотезы об устном происхождении "Слова", считая, что произведение книжно-литературное.
Не обошел Перетц и вопрос о засилии языческих богов в "Слове", о чем он писал, что едва ли можно допустить, будто бы в конце XII века, спустя два столетия после принятия христианства, высший класс общества сохранял еще веру в древних богов. К этому времени языческое прошлое стало уже достоянием истории: боги не бесы и не чудища. Языческие боги в "Слове" – это всего лишь поэтическая метафора, но никак не отражение двоеверия автора "Слова".
Как мы уже отмечали выше, В. Н. Перетц не только не признавал новаторского влияния В. К. Тредиаковского на литературные процессы, происходившие во второй половине XVII века, но и высказывал по отношению к нему свою личную неприязнь. Это и способствовало тому, что В. Н. Перетц в своих рассуждениях о древнем происхождении "Слова о полку Игореве" попал, по существу, в логическую ловушку.
Одно дело – использовать языческих богов в качестве "поэтической метафоры", не упомянув при этом ни разу Иисуса Христа, Богородицу и т. п. в XVIII веке, что и сделал В. К. Тредиаковский, однако в конце XII века подобная игра с языческими богами в качестве "поэтической метафоры" дорого обошлась бы автору, не говоря уже о том, что свободное "продвижение" поэмы с пантеоном языческих богов через 6 веков было бы просто фантастикой.
Судя по неполным биографическим данным, автор "Слова о полку Игореве" в момент написания повести очень сильно страдал от физических и душевных недугов, практически впал в нищету, что никак не могло способствовать творческому подъему при создании шедевра, венчающего литературоведческий и поэтический памятник гения, оставленного потомкам. Как же все-таки ему удалось совершить этот литературный подвиг, написав в течение 2-3 лет (1766-1768 годы) "Слово о полку Игореве". Без посторонней помощи это произойти никак не могло. На помощь пришел архимандрит Черниговского Троицкого-Ильинского монастыря Иоиль Быковский.
Заочное знакомство Ивана Быковского с В. К. Тредиаковским состоялась во время его учебы, а затем преподавания в Киевской духовной академии (1741-1758 годы). Один из выдающихся церковных деятелей XVIII века Георгий Конисский в это время преподавал в Академии, читая слушателям лекции по пиитике и экловенции. Опираясь в основном на учебники Феофана Прокоповича, Конисский активно использовал труды М. В. Ломоносова и В. К. Тредиаковского по основам русского стихосложения. Запомнив имя последнего, Быковский стал самостоятельно знакомиться с его трудами, а по прибытии в 1758 году в Петербург, будучи назначенным преподавателем в сухопутном шляхетском корпусе, он впервые лично познакомился с В. К. Тредиаковским. Несмотря на разницу в возрасте и высокое академическое положение Тредиаковского, между этими двумя незаурядными людьми сложились довольно теплые отношения, переросшие со временем в дружбу. Иоиль как мог поддерживал Тредиаковского, попавшего с 1759 года в нужду, а с переводом его на должность архимандрита Черниговского Троицко-Ильинского монастыря в 1765 году пригласил его в монастырь в качестве послушника (а возможно, и свершившего монашеский постриг).
Таким образом все проблемы материального порядка были разрешены, и в тиши монастырской кельи Тредиаковский приступил к главному делу своей жизни. В его распоряжении были книжные и летописные богатства всех Черниговских монастырей и храмов, а также Новгородских храмов и монастырей, поскольку архиепископом Новгородским был Феодосий (Яновский) – большой друг как Тредиаковского, так и Иоиля Быковского. При необходимости различные рукописные и книжные источники запрашивались из других городов, в том числе и из Ярославля, куда уже после смерти В. К. Тредиаковского в 1776 году будет направлен Иоиль Быковский в качестве архимандрита Спасо-Ярославского монастыря.
Несмотря на то что Тредиаковский практически покинул светское общество и ушел в схиму, травля его как автора "Тилемахиды" и "Трех рассуждений о трех главнейших древностях Российских" продолжалась. Другого ожидать не приходилось, поскольку Тредиаковский пошел на неслыханную дерзость: рассуждать о первенстве и достоинствах славянского языка… весьма аргументировано доказывая оное даже с точки зрения общепринятой в то время (и до сих пор у многих, к сожалению!) библейской концепции существования мира. Такого допустить было никак нельзя!!! Вторая часть его книги начинается так:
"О первоналичии Россов". Ясно же, если доказано первенство языка, то естественно доказано было тем самым и первенство, первоналичие словенского и, в первую очередь, росского народа". Тут и началась травля – замалчивание, насмешки, изгнание из Академии Наук, которой заправляли все те же немцы. Несомненно, вся эта травля и безобразие усугубила и без того болезненное состояние Василия Кирилловича и приблизила его кончину.
Впрочем, справедливости ради стоит заметить, что Екатерина Вторая была прекрасно осведомлена о существовании славянской докириллической письменности, о чем не преминула сообщить в одном из писем Вольтеру, показав ему тем самым, что она управляет не варварами, а народом с глубинной историей. Тем самым, значит, и возвеличив себя в его глазах за счет того самого унижаемого народа. Но Тредиаковскому она позволить этого не могла, как не могла простить аналогию своего воцарения на престоле, четко прописанную в его переведенной "Телемахиде":
Та и-причина, что До́бры Цари бывают прередко,
А по-пребо́льшей части они толь Злы-и-Злотво́рны,
Что отнюдь не-могли б Справедливы быть Вышнии Боги,
Ежели б по степени в жизни их Злодеяний,
Не казнили уже́ тех в муках вечных по́-смерти.
За свои злодеяния на земле "Цари" в "Тилемахиде" "заключены страдать и мучиться зельно" в Аду:
Страшно было видеть ему, коль-Цари жесточайше
Мучимы суть, погрешивших всех других Человеков.
Как? Помышлял он, толико должностей, бедствий толико,
Казней толь, и трудностей толь к познанию Правды,
Чтоб от-Других как, от самих и-себя защититься!
А наконец, толь-мучение лютое оным во-Аде,
Толь по за́вистях многих себе, суетах по-то́ликих,
И по-толиких дознанных противностях в жизни прекратко.
Валерий Васильев в предисловии к последнему изданию книги В. К. Тредиаковского пишет: "Россией триста лет управляли Романовы, практически немцы по крови и воспитанию, и никакого "превосходства" словенского языка они, естественно, допустить не могли, не говоря уже о "первоначалии Россов". Тщились видеть в этой роли себя однако, но, увы…
Надеемся, что все же наконец-то наступит новая эпоха, в которой восстановится историческая справедливость и будут востребованы идеи и факты, изложенные Тредиаковским в своих произведениях, в частности, в области звукообразной этимологии…".