В устах любого другого это звучало бы смешно. Только не у Денисова. Северин очень хорошо знал его отношение ко всему живому. Да и к тому же… у пса дрожали пятна бровей. Пес… плакал. Второй раз в жизни видел это Будрис, сам сейчас готовый зареветь.
- Не плачь, Амур. Ну что ты, на самом деле… Что тебе здесь? Дождь, звери дикие. Тебе это и нужно? Он с тобой на охоту ходить будет… И умрешь ты в его доме своей смертью. Усыплять он тебя не будет, не такой человек. А я к тебе в гости приеду. Ну прощай, Амур.
Собака лизала его руки. Долго лизала. Потом отошла и села у Будрисовых ног.
- Северин, - вдруг почти крикнула Гражина. - Да не терзайте же вы меня! Довольно. А то я не выдержу.
- До встречи, брат, - сказал Денисов. - Хороший ты человек.
- Ты тоже… очень хороший человек.
Они обнялись. Потом грузовик тронулся с места. Денисов крякнул, махнул рукой и пошел в дом.
Собака сидела в кабине, рядом с шофером. Смотрела вперед, словно прощалась с местами, по которым бегала еще глупым щенком.
Мужчина и женщина стояли в кузове, облокотившись на кабину.
- А может, действительно вернемся, - сказал он. - Это, по-моему, лучшее из лучших мест в мире.
- Да. Мне было здесь лучше всего в жизни.
- И мне.
- Мне было с тобою всегда хорошо.
- И тогда, когда водопад и лианы?
- И тогда.
- И потом, в доме орнитологов?
- И тогда…
- А лучше всего?
- Избушка. Когда появился леопард. И когда он ушел. И всегда. Спасибо.
Скалы, леса и горы скоро кончились. Машина мчалась берегом моря. Плыли, смещались хребты, пока не закрыли собой теснину, узкую дорогу в падь.
Шофер гнал машину по берегу, прямо по утрамбованному песку, по прибойным лужам, по гравию и успел доставить их на пристань, когда к ней уже подходил белый морской катер "Изумруд".
- И все же когда ты будешь? Ну, успокой еще раз.
- В субботу. Брось, Амур.
Северин увидел, что собака тянет ее за подол к катеру.
- А если не будет катера? Повтори мне.
- В среду, на катере заповедника, - глаза ее улыбались сквозь слезы.
- Не надо дождя в ясный день, в солнце. Пусть одно солнце, - попросил он. - Начнется же в среду вечное лето? А? Видишь, Амур, она приедет. Брось подол… Скажи нам, что приедешь.
Она молча кивнула.
…Катер дал гудок. Она прижалась к Северину. Потом с трудом оторвалась.
- Иди. Не грусти это время… Сильный мой… Раз ты с кошками воевал, - что-то душило ее. - Ну что может сделать с тобой какое-то там… Пусть бы и самое плохое.
И, взяв его голову в ладони, не стыдясь людей на палубе, не обращая внимания на любопытных пристанских баб, горько, страшно поцеловала его в губы. Словно всю душу вложила в один поцелуй.
Будрис видел, как она махала косынкой, как noтом, поникнув, пошла к машине. В ту минуту ему хотелось прыгнуть за борт и поплыть до берега.
Тяжело, смертельно он жалел потом, что не сделал этого.
Фигура на берегу исчезла. Исчезла машина. Исчезла, наконец, и пристань.
И тут какой-то странный дикий звук поразил Северина. Всем телом подавшись к уходящему берегу, горько, неутешно, отчаянно, как по покойнику, выл Амур…
В субботу она не приехала. Будрис, который ожидал ее на третьем причале, узнал, что "Изумруд" пришел с Тигровой во Владивосток еще вчера, в шятницу.
Он огорчился, что придется еще несколько дней пробыть без нее, но в общем воспринял это как должное. Не знала. Опоздала. Приедет в среду на катере заповедника.
Когда наступила среда, он взял Амура и отправился с Василем Павловым встречать.
- Шевели щупальцами, бич, - беззлобно насмехался Павлов. - Дочь хозяина таверны ждет тебя. Она выплакала глаза, высматривая твою татуированную морду из иллюминатора отцовской корчмы.
- Слушай, ты перестанешь или нет?
- Увенчанный лаврами, покрытый шрамами и славой, он, однако, жаждал скромного полевого букета из ее рук. Только его.
- Ну, ей-богу…
- Люблю индейцев и караимов, - на всю улицу объявил Павлов.
Прохожие стали оглядываться на них. Павлов шел с невозмутимым лицом солидного отца семейства. У него были манеры и походка члена палаты лордов.
- И арапов тоже люблю!
Какой-то седенький старичок остановился и с упреком покачал головой, глядя на Будриса.
- Э-эх, молодой человек. Фулиганите. А еще с собакой.
- Из тех, что кровь проливал, - шепотом сказал Павлов. - Только неизвестно, у Семенова или у самого барона Унгерна. "Разгромили атаманов…" Внимание! Внимание! Уважаемые граждане Владивостока! Уникальный цирковой номер! Только у нас! Леопарды среди публики. Один - Будрис - Один. Золотая медаль абиссинского негуса. Завоеванное сердце его дочери.
- Василь. Ей-богу, слишком. Умоляю.
Катер уже стоял у причала. Денисов с двумя рабочими выгружал клетки и какие-то ящики.
- Здорово, ребята. Рад видеть. Это Павлов?
- Молодчина. Вот последний выгрузим - и я свободен. Помогайте. А что это вы одни? Гражина где?
- Разве она…
- Ну, как вы договаривались. "Изумруд" вместо субботы ушел в пятницу, она и уехала. На второй день. Я еще обрадовался, что меньше вам ждать.
- Шутите, Захар Ираклиевич… - сказал Будрис.
- Что вы, ребята! Разве этим шутят?
И Северин побелел.
Свадьба отменяется, - по инерции, ничего еще не понимая, зубоскалил Василь. - Миртовый букет выпал из рук ошеломленного жениха… - Увидев лицо Северина, охнул. - Милый… Что же это такое? А?
- Прости, пожалуйста.
- Как же это понимать? - невразумительно бормотал Денисов. - Сам же отвез. Сам уговаривал, чтобы не ждала среды. Как же так? Что же это могло случиться?
Первым опомнился Василь.
- Девочки, - окликнул он каких-то двух девиц, что дефилировали по причалу, - вот вам букеты! А встретимся в другой раз. Звоните в шедевральную газету "Маяк". Академику Павлову… Северинчик, Севочка, - черт вас знает, какое у вас уменьшительное имя?! - не вешайте римско-греческого носа…
Денисов, вон зеленый огонек. Хватайте… Сева, цапайте это четвероногое за жирный загривок и волоките на переднее сиденье. Пошли!
Они объездили в такси все гостиницы города, все отделения милиции. В пятницу не было жертв уличного движения. В пятницу в гостиницах были свободные места, но ни в одной гостинице гражданка Арсайло Гражина не останавливалась. Василь прикидывал:
- Если у нее здесь нет знакомых - значит она в тот же день уехала из города.
- Она уехала, - безжизненно сказал Будрис.
- Почему?
- Она не могла столько дней сидеть здесь, зная, что я рядом, что я жду.
- Ясно, не могла, - с преувеличенной уверенностью сказал Василь. - Не выдержала бы, это же понятно. Она откуда, Захар Ираклиевич?
Тот покраснел.
Если бы я знал тогда, когда она показывала документы. Но, мне кажется, из Хабаровского института. Да-да, именно оттуда.
- Значит, так, - сказал Павлов. - На почтамт. Сразу телеграмму в институт. Если еще там - пусть задержат даже ценой жизни. А им придется это сделать. Ибо, если не задержат, я с них эту плату жизнью сполна возьму. С процентами. Дня не прощу.
- Северине, мальчик, - сказал вдруг Денисов. - А вы не думаете, что, может, лучше не давать телеграмму? Что, может, это… сломает ей жизнь? Что она… ну, скажем, - на директора было жаль смотреть, - …замужем, или что-то в этом роде?
- И пусть сломает, - сквозь зубы кинул Павлов. - Так и надо, раз могла такое! И что вы мелете?! Что вы мелете в конце концов? Вы что, не видите, что с ним? И хорошо, если сломает! Тогда он, может, подумает-подумает да и простит ей. Правда же?
- Брось ругаться, Василь, - сказал Северин. - И не кричи на него. Она не замужем.
- Видите, святая вера, - вспыхнул "внук рабыни".
- Это не вера. Я - знаю. Но даже если бы не знал - я бы верил. Иначе это была бы чересчур большая подлость - не сказать мне. Все равно случилось бы все, как оно случилось. Но я по крайней мере знал бы, чего ждать. И ждал бы с открытым лицом. Она сказала бы. Она совсем не такая… Даже если бы я не знал.
Дав телеграмму в Хабаровск, они помчались в аэропорт. На вокзал ехать не было смысла, там не записывают фамилий.
В аэропорту они узнали, что пассажирка Арсайло вылетела в пятницу рейсом на Хабаровск.
- В тот же день была там, - хлопнул дверцами такси Павлов. - Суббота - понедельник - воскресенье - вторник… И считаю-то я по-цыгански от волнения.
- Среда, - сказал Будрис. - Прошла почти целая неделя. Ответ - хорошо, если завтра. Значит, шесть дней. Одна неделя на заявление об уходе.
- 3а две недели. А могут отпустить и раньше.
Они сняли в гостинице номер, соседний с Будрисовым, набрали в "штаб-квартиру" припасов, чтобы и на минуту не покидать ее, и засели там, ожидая звонков и телеграмм.
В тот вечер довольно крепко выпили, и, когда Василь разошелся было ругать ее, Будрис впервые не выдержал:
- Ты это брось. Не смей.
- Да что же это ей в башку дурью тюкнуло! - горячился Павлов. - На тебе, хоть стой, хоть падай. Хоть бы предупредила.
- Мы ничего не знаем, - возразил Северин. - Мы не имеем права осуждать. Ты не знаешь ее, не видел. А я - как себя… И верю как себе… Откуда нам известна ее жизнь? Раз она поступила так - значит было что-то неодолимое, значит не имела права поступить иначе. Понимаешь, лгать она не могла. Может, остаться со мною - это и было бы враньем. И потому я сам не буду и другим не позволю судить эту женщину.
Василь глянул на просветленные глаза приятеля и махнул рукой.
- Что ж ты будешь делать, если она уехала? - осторожно спросил Денисов.