- Да как же так, - думал я, - ведь если этот человек знал, то почему же он не поднял шум, не сказал об этом художнику Игитяну, поэтессе Капутикян, деятелю Амбарцумяну. Уж кого-кого, а их-то не надо учить тому, как городить истерию и шум на всю ивановскую. Эти, с позволения сказать, интеллектуалы такой бы подняли скандал, что "Сумгаит", не начавшись, заглох бы сам по себе. Но не сказал. А не сказал потому, что националистический истеблишмент жаждал "Сумгаита", он делал на него ставку, и вот теперь печально если о чем-то и сожалеет, то только о том, что не на всю катушку использовал такой благоприятный момент. Благоприятный - кощунство-то какое. Между прочим, в Древнем Риме среди тамошних следователей был в ходу принцип: если случилось преступление, не ищи поначалу преступника - ищи, кому это было выгодно.
Так кому же был выгоден "Сумгаит", то пусть он будет укором подлым душам, спровоцировавшим его, если только национализм не съел их души до основания, на что у меня, лично, нет надежды. Это во-первых. А во-вторых, справедливость требует того, чтобы рядом с этим памятником был построен и другой - азербайджанцам, убиенным в Гукарском районе Армении. Всем без винным жертвам карабахской трагедии. А пока..., а пока "Сумгаит" используют все для той же травли душ, для нагнетания ненависти к своим соседям. И наиболее разлагающе она действует, пожалуй, на души молодых людей, вед у них еще нет устоявшихся взглядов, четких жизненных позиций, да просто житейского опыта. И надо прямо сказать, что во своей черной работе господа - сценаристы драмы Карабаха кое в чем преуспели. Вспоминая, в частности, того, не знакомого мне парня из шашлычной, что похвалялся тем, как ловка он бросил булыжник в шушинский автобус, отчего разбилось его оконное стекло, а у женщины в автобусе по лицу потекла кровь. Что ж, Зорий Балаян вполне мог этого парня уже причислить в свой актив.
Не могу обойти и те, дважды мною виденные манифестации, действующими лицами в которых были студенты здешнего пединститута. Оба раза они проводились в небольшом парке, что находился напротив здания обкома - через площадь, где располагается Оргкомитет. Студенты держали плакаты все с теми же призывами, вроде "Свободу Арцаху", "Требуем миацум", "Да здравствует демократия" и им подобные, скопированные с клише балаяновских речей. На одной из таких манифестаций я вместе со знакомым сел в этом парке на скамью и стал наблюдать за происходящим. Любопытно было глядеть за группой из пяти-шести преподавателей, снующих между студентами. Временами кто-то из них созывал к себе какую-то их часть, подбрасывал им очередной то ли лозунг, то ли призыв, отсчитал "раз, два, три", помахивая в такт рукой, и на счет "три" эта часть студентов во всю мощь молодых голосов вопила: "Арцах, Арцах" или "Миацум, миацум". Потом эти студенты шли отдыхать, а их место занимали другие. Наблюдая за всем этим, вспоминался мне тогда один случай шестилетней давности.
Есть в нашей стране, в Москве, специализированная государственная организация, так называемый ВНТИЦентр, в которой в обязательном порядке из всех научных учреждений и ВУЗов поступают сведения о начавшихся научных разработках, и сюда же, по их завершении, - копии отчетов. Эти сведения в виде специальных бюллетений доводятся затем до всех научных организации, а также ВУЗов, дабы, во-первых, предотвратить дублирование в стране работ, а, во-вторых, тем, кто изъявит на то желание, выслать копии имеющихся во ВНТИЦентре отчетов для использования их в своей работе. Так вот, шесть лет тому назад из этого самого Центра в республику поступает письмо с сообщением о том, что по более чем двустам работам уже год, два или даже три года как завершенным, к ним так и не поступили отчеты. Письмо завершалось просьбой посодействовать в отправке этих отчетов, и решено было выяснить причину сего прискорбного факта. Интересно в этой связи отметить, что половина всей задолженности, более ста отчетов, приходилась на Степанакертский пединститут, куда и был я командирован, чтобы как-то решить этот вопрос. Приехав в Степанакерт и попав на прием к ректору, я рассказал ему о цели моего визита и попросил объяснить причину такой большой задолженности. В кабинете кроме ректора напротив меня за приставным столом сидела какая-то сотрудница института, которая внимательно слушала меня, а к концу моего разговора встала и ушла. Кончив свою речь, я приготовился слушать, что скажет ректор в объяснение ситуации, но он все тянул время, искал какую-то бумагу, сказал, что дела его совсем заели, и что... И в это время чуть ли не бегом в комнату вошел один мужчина, у которого, помню, левый рукав рубашки был наполовину пуст. Он представился проректором по научной части, заявив мне, что по подобным вопросам следует обращаться не к ректору, а к нему, что ректор у них человек замечательный, что работа у них на высоте, чему свидетельствует благодарности и грамоты Министерства высшего и среднего образования Азербайджана, которые он мне может продемонстрировать хоть сейчас.
Я ответил ему: "Охотно верю, что ректор у вас - человек замечательный, но что факт есть факт, и из положения надо выходить." Он тут же собрал преподавателей, объяснил им ситуацию, те заверили проректора, а проректор - уже меня, что отчеты, мол, все имеются и в течение десяти дней будут напечатаны и отосланы. Я поверил проректору, тем более, что ректор присоединился в его заверениям, добавив, что за тот участок работ, которые контролирует проректор, всегда можно быть спокойным. Вопрос вроде бы был решен, хотя, скажу к слову, что и через три года половина отчетов так и не была отправлена во ВНТИЦентр. Но суть вопроса сейчас не в том, и в ту свою командировку я, как уже сказал, поверив заверениям, вернулся в Баку. Так вот эта история и вспомнилась мне в Степанакерте, в том самом парке, когда я глядел на студентов, выкрикивающих, очередной лозунг. Я вспомнил, как похваливали тогда друг друга ректор и проректор, и хотя делали они это весьма неуклюже и не к месту, на душе от той шестилетней давности картины стало тепло: ведь первый был армянином, а второй азербайджанцем. Мне было приятно это воспоминание, и я даже смаковал подробности того дня. А потом возникла мысль: а где сейчас этот проректор-азербайджанец? Что с ним-то сталось?
Я оглянулся по сторонам и увидел одного старшекурсника, сидевшего на соседней скамье. Попросив его на секунду подойти к себе, я спросил его, не помнит ли он того человека, у которого не было полруки и который работал тогда, шесть лет назад, проректором здешнего пединститута. - Помню, знаю его, - ответил он, - это его в позапрошлом году мы не впустили в институт.
- Как не впустили? - поинтересовался я.
- А так. Встали у дверей и не впустили. Куда он потом делся, не знаю, - уточнил этот студент и вернулся к своей скамье.
А я, выслушав этого студента, почувствовал, как что-то зашевелилось в моей памяти.
- А ведь, черт возьми, - думал я, - эти слова я, по-моему, не впервые слышу.
Я припоминал и вспомнил. Нет, этих слов я не слышал, я читал их. Давно читал. Читал о том, как в 1933 году в Германии в Геттингенском Университете группа студентов-немцев не впустила в аудиторию профессора математики Э.Ландау, красу и гордость математической школы Геттингена, по причине его еврейского происхождения.
И снова я подумал о тех самых "коричневых оттенках", которые и через пятьдесят пять лет сквозь толщу времени пробились-таки на свет. Ах, как живуч он, этот воинствующий национализм. А ведь в тот раз не впустили своего преподавателя студенты-немцы, представители народа, давшего миру создателей божественной музыки - Бетховена и Баха, великих поэтов - Гете и Шиллера, великих ученых - Гаусса и Герца, великих философов - Гегеля и Канта. И были они студентами не провинциального пединститута, а того самого Геттингенского Университета, славу которого ковали Гаусс, Риман, Клейн, Гильберт - великие имена, великие традиции. Так сколь же сильна зараза национализма, если она смогла изъесть души даже тех студентов - наследников таких славных традиций... Тех юношей, что преградили дорогу Э.Ландау, а не впустив его в аудиторию, возглавлял студент Отто Тейхмюллер, талантливейший математик, уже студентом выполнивший ряд прекрасных работ. Но талант математика не помешал ему быть последователем нацизма, и, уйдя на фронт, он в 1943 году погиб на российской земле.
Дома в Баку у жены моей среди прочего хранятся и две такие мои книги: Герман Вейль "Введение в теорию относительности" и Гельмут Хассе "Теория чисел".
Вейль и Хассе - два немца выдающегося математического ума. Однако когда нацисты предложили Вейлю пост директора Математического института в Геттингене, он отказался и в 1933 году покинул Германию. Но когда этот же пост они предложили Хассе, он согласился, оказавшись убежденным нацистом.
По силе ума, по выдающимся способностям Вейль и Хассе не уступали друг другу, но сколь разными они были по духу. И право же, поневоле начнешь думать, что есть у человека помимо материальной субстанции - мозгов с извилинами ума - еще и нечто материально неосязаемое - душа, ибо чем-то же должны были отличаться эти два больших, чрезвычайно талантливых человека. И еще думаешь о том, как же далеко продвинулся наш XX век от века XIX. Ведь это в том самом девятнадцатом веке Пушкин в одной из своих маленьких трагедий - в "Моцарте и Сальери" утверждал, что гений и злодейство - две вещи несовместимые. Но ведь совместились же они и в Хассе, и в гениальном инженере - "ракетном боге" Отто фон Брауне, и во многих. История предвоенной Германии полна ими.
Конечно, в провинциальном Степанакерте не сыскать математических умов Вейля и Хассе, но Хассе-нацистов - с лихвой.
Вспоминаю в этой связи одного мужчину, годами лишь немногим моложе меня. Я иногда поигрывал с ним в шахматы, и вот однажды, во время игры он задал мне вопрос: "Слушай, как же ты мог жениться на азербайджанке?"