В ту ночь я лежал с открытыми глазами, видел лицо этого мужчины, видел тех женщин, словно стая антилоп разбегавшихся в разные стороны и секунду назад истязавших его, вспоминал ту миловидную женщину из озверелой толпы, тех молодых ребят, что норовили попасть камнем в ветровое стекло автобуса, чтобы ранить водителя, который в этом случае, не удержав управление, послал бы автобус в овраг, видел, вспоминал все это и думал: а может прав Фрейд, и никуда они не ушли, инстинкты наших далеких предков по эволюционной цепи, тех самых протогорилл, от рева которых стыла кровь у всего живого в девственных джунглях сотни тысяч, миллионы лет назад, и мы лишь загнали эти звериные инстинкты в подкорковые дебри сознания, прикрыв их экраном из образов и представлении, рожденных воображением хилых, вымирающих, проигрывающих схватку за жизнь то ли романтиков, то ли обломовых, которые ведь были во все эпохи цивилизации: от античности до постиндустриального общества. Но по всему, они зря старались, ибо экран-то оказался дырявым, и всякий раз, когда жизнь являет людям свою изнанку, все добродетели летят к чертям, и уже не ими, а инстинктами протогорилл и руководствуются они в своих поступках. Да, старик Фрейд был прав! Думал я в ту ночь и о том, что случись мне сейчас возможность, я бы непременно занялся абсолютно новым для себя делом - психологией толпы, и что жаль, что в социальной психологии нет такого особого раздела, ибо, как показали карабахские события, наиактуальнейшая это нынче вещь - из всех проблем общественных наук - наиважнейшая. А думал я так, ибо вспоминал, как та самая женщина, о которой из-за ее миловидности секунду назад еще нельзя было того подумать, все более заряжалась от своих соседей по толпе остервенением и осатанелостью, порождая во мне мысль, что, по-видимому, сознание или, может, подсознание - это все тот же колебательный контур, и когда такие колебательные контуры у всех людей, что собрались вместе, рядом, начинают резонировать, поскольку частоты чего-то таково их сознания совпадают, вот тогда и достигает своих максимальных амплитуд уже единый для всей толпы позыв к высвобождению самых чудовищных, звериных инстинктов. Увы, я видел это, и мне было признаюсь страшно, поскольку никогда не носил с собою оружия, а между тем, такую толпу могут заставить отпрянуть только выстрелы, только автоматная очередь.
Можно, конечно, возразить, можно сказать, что человек с достаточно развитым интеллектом не подвластен если и не национализму вообще, то хотя бы его такой крайней форме как пещерный национализм. Но в том-то и дело, что идеологи "карабахского движения" апеллировали не к интеллекту обывателя, сколь бы он скромен ни был, а к самым иррациональным формам мышления. И как показали мои наблюдения, это тем успешнее им удастся, чем интенсивнее и всесторонне ведется националистическая пропаганда и чем при этом больнее и глубже травят душу обывателя. Вот об этой травле я и хочу здесь немного поговорить.
Так вот, когда исследуешь содержательную сторону этой пропаганды, то бросается в глаза на первый взгляд странный симбиоз двух тематических направлений: с одной стороны вечный зов к радости, к гордыне за исключительность, величие своего народа и его истории, а с другой - не менее постоянное щекотание его нервов, его покоя призывают к плачу, к скорби все за тот же свой народ и за ту же его историю. Но это вовсе не странный симбиоз, ибо радость-то у обывателя должна быть от того, что мол, вот какой армяне необыкновенно талантливый, гениальный, созидательный народ - не чета другим, и ему, этому обывателю есть что защищать, а скорбь и плач нужны для того, чтобы он ни на день не забывал, какие изверги его окружают, сколько бед они ему принесли, сколько еще могут принести, и тем внушать все тому же обывателю ненависть к соседу.
Ведь не внушив ненависть, трудно призывать к захвату его земель. Так что оба эти направления - две стороны одной медали. О том, как проповедуется исключительность армянской нации, я уже говорил, и здесь на этом не буду останавливаться, а скажу лишь немного о том, как растравливается душа обывателя скорбью. В этой связи вспоминаю прочитанное мною в прошлом году в одном из номеров "Правды" интервью, которое дал этой газете один общественный деятель из Германии, сказавший, что немцы оттого за столь короткий срок смогли встать на ноги, что постарались побыстрее забыть о несчастьях прошлого. Написал я вот эти строки и вспомнил, что моя покойная мама в детстве мне часто говорила: "Не плачь - в доме, где плачут, непременно случится беда." Но для националистических кругов Армении подобных истин не существовало, оттого-то ни повысить жизненный уровень своего народа, ни избавить его от беды они не смогли. Нет, я вовсе не хочу сказать, что в истории Армении не было трагических страниц. Было, конечно, и их не могло не быть, живя на таком перекрестке дорог. Но у кого их, скажите, не было. И не могучий ли русский народ пережил трехсотлетнее порабощение. Ну, а если говорить о народе азербайджанском, то не он ли разделен и по сию пору. Но нигде так не эксплуатируют эту тему, как в кругах армянского националистического истеблишмента, и все потому, что, спекулируя на ней, легче держать народ в состоянии "взведенного курка". А в том, что плач этот зачастую лицемерный, а слезы - крокодильи, я удостоверился сам.
Будь, пожалуйста, повнимательнее, читатель, ибо я хочу поведать теперь "О Сумгаите", о том, как нечестиво используется эта тема. "Сумгаит", конечно, трагедия тех, кто погиб в этих событиях, кто был искалечен, кто был вынужден бежать, оставив свой дом, и об этом говорили многие из числа азербайджанской интеллигенции. Мир помнит, какую истерику подняли многие в Армении в связи с сумгаитскими событиями, как, обвиняя азербайджанский народ едва ли не в геноциде, попытались и эту, как им казалось, козырную карту использовать в целях аншлюса Карабаха. А как была использована эта тема для травления души карабахского обывателя, для усиления все того же плача по многострадальному армянскому народу. И знаете, о чем я думаю: а может быть это действительно народ-страдалец, если история столь часто подбрасывает ему в лидеры таких нечистоплотных политиканов. Судите сами: в Степанакерте, после этих событий в темпе был сооружен памятник жертвам, куда периодически водили школьников и студентов - плачьте, бедные соплеменники. А в то же время и все тот же националистический истеблишмент рядил и судил, какую выгоду он может извлечь из столь удачно проведенной операции. не верите? Так вот, слушайте.
Прибыв в Степанакерт, я, как уже говорил, первые несколько дней часами бывал в Горисполкоме. И вот в один из тех дней у меня состоялся разговор с одной тамошней дамой-чинушей не последнего разряда. Беседа свелась к карабахским событиям, и она сказала мне буквально следующее: "Сумгаит" - это ведь такая удача, но, увы, не в полную меру мы смогли использовать столь благоприятный момент. "Да ведает ли эта женщина, что говорит," - подумал я, и решив, что она психически, видимо, уже не того, быстрехонько ушел от нес. Но подобные разговоры возникали в кругу то одних, то других людей, пока однажды в одной из ереванских газет я не прочел такой вот пассаж все на ту же тему: "Для решения карабахского вопроса мы не смогли использовать и такой благоприятный фактор как "Сумгаит". Интеллигенция Азербайджана была растеряна и обескуражена, а мы так и ничего не добились".
Я процитировал почти дословно. Цинизм, беспредельный, гипертрофированный цинизм! Видите как: азербайджанская интеллигенция была растеряна, а вот они, оказывается, рядили-судили, как использовать сей благоприятный момент. Да как же они-то не были обескуражены, коль столько слез готовы были потом пролить. Так значит, крокодильи были те слезы. Оказывается, да, и посему, будь, читатель, еще повнимательнее.
Как-то однажды в комнате, где было мое рабочее место, перестало говорить радио. Чтобы послушать, что транслирует городской радиоузел из Еревана, я вышел из своей комнаты и зашел к соседям. Однако уже минуты через три меня нашла секретарша начальника и сказала, что тот меня ищет. Я зашел к нему, и когда он спросил, где это я был, ответил ему, что, поскольку, радио в комнате не работает, зашел к соседям послушать.
- А что передавали? - спросил он меня.
- Да назначение министров, - ответил я, - вот только что решали вопросе назначении министра связи, почт и телеграфа. И тут, то ли мне, то ли самому себе, он задал вопрос
- Интересно, назначат ли на этот пост ...? Сказал он это как-то вполголоса, так что фамилии того, кого он назвал, я не расслышал, и сейчас не могу себе простить, что не переспросил его. Но я тогда не знал, как далее обернется разговор и задал ему вопрос: - А это кто, ваш приятель?
- Да нет, - ответил он, - это тот, кто организовал в Сумгаите все съемки. Технично провел работу. Определил точки, откуда вести эти съемки. Словом, постарался.
- А он уже заранее знал, что все это должно случится? - спросил я, не веря своим ушам.
- Ну, конечно, - ответил мне начальник, - у них все было рассчитано. И все же интересно, его ли назначат министром?
Я слушал его, но ум мой, мое сознание отказывались воспринимать эти слова.