Я подчеркиваю эти факты вот почему. Даже после трех лет, терзавших экономику области вследствие длительных забастовок, отрыва естественных связей с народным хозяйством Азербайджана и по ряду других причин, - народ здесь жил все еще богато. Правда, многого уже не хватало, были перебои со снабжением. Но, во-первых, где в стране их не было, да и по настоянию местных ультра, идущие из Азербайджана грузы не принимались и не разгружались. Но денег у людей хватало. И когда я смотрел на это множество собственных машин, часть из которых была превращена в такси, на кооперативные шашлычные, в которых, несмотря на их высокие цены, всегда было полно народу, на длинные очереди в ювелирный магазин, когда в нем шла торговля, на горожан, возвращавшихся со своих огородов с корзинами, полными овощей, ягод, зелени, и особенно, когда я вспоминал, как жили здесь люди до карабахских событий, злость переполняла меня. "Подлость, какая ложь, - думал я, - так жить и иметь наглость свой пещерный национализм прикрывать, видите ли, трудным социально-экономическим положением."
Поскольку я говорил сам с собой, то стесняться в выборе выражений мне было ни к чему, и я продолжал: "Осел ты карабахский, разве не ясно тебе, что стоит области перейти к Армении, как обложат тебя со всех сторон, и кроме той кучки негодяев, что свели тебя с пути, все вы проигрываете. Теперь тебе трудно? Понимаю, а чего ты хотел? Месяцами не работал, едва ли не через день бастовал, столько людей сделал несчастными, тобою, видишь ли занималась вся страна, а ты возомнил себя белой костью. Ты посмотри, как живут в других районах Азербайджана, - кое-где я бывал. А посмотри, как в Армении. Да там с завистью смотрят на тебя. Или ты думаешь, что ты им понадобился? Бакинский армянин был намного тебя богаче и умом, и душою, а ведь о нем и не думали. Так будут ли они думать о тебе, провинциальном обывателе. Теперь многие из вас психуют, вы издерганы, измучены, у вас неврозы. Да, я слышал, участились инфаркты, расстройства ума. Ты не можешь заснуть от взрывов и автоматных очередей, от лязга гусениц. Но кто же виноват? Ведь иные из твоей братии упорствуют и по сию пору. Что? Ты говоришь, что уже не упорствуешь, что уже устал, уже нет сил. А ты забыл, как упрашивали тебя угомониться, понять, что ты - не пуп земли, что ты стравил два народа, посеял по всей стране заразу национализма. А ты возомнил из себя черт знает кого. И потом, не мне говори что ты устал, а скажи это тому Франгуляну, что не далее как вчера в увоей же газете "Советский Карабах" тебя и тебе подобных назвал "солью земли". Не соль ты, а солончак, сорняк натуральный. Или лучше скажи это тому же Зорию Балаяну и другим, что привели тебя к этой черте. Какого Лазаря они пели, а ты слушал их, разинув рот. И между прочим, твоя история и впрямь примечательна ибо всегда находились деятели, подобные им, что приводили народ к роковой черте.
Факты, лица, мысли
Представьте себе, читатель, что вы житель Степанакерта этих страшных лет. Конечно, упаси вас бог, и все же представьте. А уж представив, скажите, какова могла быть ваша жизненная позиция, да просто ваше поведение в таких условиях. Конечно, в абстракции относительно любого процесса социальной природы возможны три позиции: участие в нем в направлении содействия процессу, участие в нем в направлении противодействия процессу, и, наконец, абсолютное в нем неучастие. Но это только в абстракции, ибо те господа, что раскрутили маховик карабахских событий, дело поставили так, чтобы обмарать любого, и для этой цели в выборе средств не стеснялись. И хотя в речах иных из них звучали слова "плюрализм", "демократия", "законность", - все это был блеф, а блефовать они были большими доками. Я однажды попытался подсчитать, сколько международных пактов и соглашений, сколько положений конституции было попрано в процессе карабахских событий, да сбился со счету. А уж сколько президентских указов было послано по Баку, - уж и говорить не приходится. Насколько эти господа чувствовали себя безнаказанно, свидетельствует уже один факт, что Р. Кочарян, член Президиума Верховного Совета Армянской ССР, демонстративно сжег перед разъяренной толпой постановление Верховного Совета СССР об отмене антиконституционного решения Верховного Совета Армянской ССР о присоединении НКАО, введя этим толпу уже едва ли не в состояние экстаза. А стоило представителю Военной комендатуры предупредить Зория Балаяна, что ежели он будет продолжать в том же духе, то его могут выдворить из области, как сразу же пошли по множеству адресов телеграммы: мол, нарушаются конституционные права гражданина. Чего тут было больше: цинизма, фарисейства или страсти к скандальной известности, - не знаю, но гражданской порядочностью тут и не пахло, - это точно. Достопамятный для меня Седракян был мастером казуистики и крючкотворства по части законодательных актов и правительственных.постановлений. В день моего первого визита к нему он, ведя со мной беседу, одновременно правил текст телеграммы Горбачеву М.С. о нарушении, якобы, властями республики каких-то пунктов Закона о социалистическом предприятии.
Однако вернемся к вопросу о том, как обстояло дело с возможностью противодействия или хотя бы неучастия жителей Степанакерта в противозаконных сепаратистских акциях. Приведу для наглядности факты, случившиеся непосредственно со мной. Как-то вечером я сидел в шашлычной с одним человеком, которого очень хорошо знал. Мы вели ни к чему не обязывающий разговор, а за соседним столом сидело четверо ребят, по причине подпития несколько шумно себя ведущих. И вдруг один из них, не знаю уж по какому поводу, начал доносить азербайджанцев. Сидел он напротив меня, и я, поймав его взгляд, буквально врезался в его монолог:
- Скажи, а у тебя не было друзей или просто хороших знакомых из азербайджанцев?
Перебил я его неожиданно, и может поэтому реакция его на эти мои слова была замедленной. Но через мгновение он все же ответил мне:
- Было.
- Ну и как, - спросил я его далее, - все они были такие?
- Да нет, - так же вытягивая слова, ответил он, - как раз наоборот.
- Вот видишь, - только и успел я сказать ему, как острая боль пронзила мне шею. Это кто-то сзади больно и резко ребром кисти ударил меня по шее, и моя голова, отдавшись назад, упала на стол Не знаю, чем бы закончился этот случай, не узнай тот, с кем я пришел в шашлычную, ударившего меня человека. Он упросил оставить меня в покое, поскольку я человек новый и еще не подкованный.
- Вот когда подкуешь, тогда и выходи с ним в люди, - ответил тот, и мы, расплатившись, быстро ушли. Выходя, я успел разглядеть ударившего меня человека. Это был молодой мужчина лет тридцати-тридцати пяти спортивного покроя. В тот день он преподал урок не столько мне, сколько тем молодым ребятам.
- Век я тобой больше никуда не пойду, - укорял меня мой знакомый, сдержав впоследствии свое слово, избегая меня повсюду.
Многие из моих знакомых если не во-второй, то уж в третий раз предпочитали не приглашать меня ни на какие мероприятия, будь то дни рождения членов семьи или какие-то торжества, поскольку, как некоторые чистосердечно признавались, я своими репликами ставил их часто в щекотливое положение. Те мои родственники, у которых я остановился, уже тяготились мной, поскольку им приходилось слышать обо мне самое разное, включая и то, что я, по-видимому, подосланное кем-то лицо. Чуть ли не вся родня стала ускоренно искать комнату, которую я мог бы снять. Нет, я не хочу сказать, что все там были настроены столь воинственно как тот, что ударил меня в тот вечер, но такие были в каждом коллективе, и они терроризировали людей. В том же самом Газовом управлении я насчитал человек пять подобных типов, способных в националистическом угаре на любую подлость. Мне, между прочим, повезло здесь, я как-то сразу сблизился с одним работником, который был в этом вопросе весьма лоялен, и он предупредил меня, кого особенно следует остерегаться. Лезть на рожон не имело смысла, ибо у меня были свои планы - рассказать однажды обо всем этом, но и вечно держать себя на привязи не удавалось, и я чувствовал, как из-за редких моих реплик эти пятеро люто ненавидят меня. Но, как говорят, бог миловал. К тому же следует иметь ввиду, что мое пребывание в НКАО пришлось на 1990 год, когда националистическое остервенение двух предыдущих лет пошло на убыль, а на его смену в умы людей все более властно приходило отрезвление. Но злобы хватало, и она еще творила свои черные дела.
Расскажу еще об одном случае. Однажды в послеобеденное время я ехал в автобусе на работу. У одного из перекрестков зажегся красный свет и автобус остановился. Снаружи людей было мало и улицу переходила одна единственная женщина. И вдруг я услышал, как сидящая впереди меня женщина, толкнув локтем свою соседку, громко сказала ей:
- Ахчи, ахчи, посмотри на нее. Идет и не боится, - показывая при этом рукой на женщину, переходящую дорогу.
- А кто она, кто она? - спросила соседка, разглядывая ту, что была на улице.