Не слишком радуйтесь и в меру жалуйтесь:
И радости и горя в жизни поровну.
Если же спросить у грека, что должен чувствовать человек, достигший счастья, то он, скорее всего, коротко сказал бы: радость. Этого чувства, кажется, не отвергал никто из философов, что бы из остального они ни ставили под сомнение. (Недаром Перикл говорил: "Радоваться нашему достатку мы умеем лучше, чем кто-либо иной".) Уверяют, будто народную психологию можно определить по тому слову, которым люди здороваются и прощаются. Русские, расставаясь, говорят "прости", англичане говорят "фарвелл" – "счастливого пути", римляне, приветствуя, говорили "валэ!" – "будь здоров!", а греки говорили "хайре!" – "радуйся!".
Здесь остановимся: нашему отступлению конец. А конец бывает (это тоже было рассчитано по пунктам) четырех родов: во-первых, по постановлению, как когда принимается закон; во-вторых, по природе, как когда закатывается день; в-третьих, по умению, как когда достраивается дом; в-четвертых, по случайности, как когда получается совсем не то, чего ты хотел. Будем думать, что это – конец по умению.
Проповедники, спорщики, шутники
Последователи Платона в Академии; последователи Аристотеля в Ликее; стоики под "Расписной стоей"; эпикурейцы в Саду – четыре философских клуба были в Афинах. Начинающие философы приезжали в Афины поучиться, опытные – себя показать. Афины после Александра Македонского навсегда перестали быть политической силой. Но они оставались тем, чем назвал их еще Перикл, – "школой Эллады". Философы расхаживали по Афинам десятками – важные, бородатые, в серых плащах, поучая и препираясь. Великих мыслителей среди них было мало. Но все они жили и думали по-особенному, не так, как все, поэтому посмотреть и послушать их было интересно. А для непривычных – странно. Один спартанец с удивлением смотрел, как твердокаменный старик Ксенократ спорил с молодыми учениками Академии. "Что он делает?" – "Ищет добродетель". – "А когда найдет, то на что она ему?"
Они разное называли счастьем, но сходились в одном: мыслить – это счастье, а все остальное в жизни неважно. Нужна лишь твердость духа. "Единственное несчастье – это неумение переносить несчастье", – говорил философ Бион, бывший раб, родившийся в далекой Скифии.
О философе Анаксархе рассказывали, будто кипрский тиран приказал забить его насмерть пестами в ступе, а он, умирая, кричал: "Не Анаксарха ты бьешь, а тело его!"
Ксенофонту сказали: "Мужайся: твой сын погиб при Мантинее". Ксенофонт ответил: "Я знал, что мой сын смертен". Ксенофонт не был философом, но философы этим ответом восхищались: "Вот так и надо, в ком-то обманувшись, напоминать себе: я знал, что друг мой слаб; что жена моя – только женщина; что я купил себе раба, а не мудреца".
У одного человека умер сын, и тот его горько оплакивал. Утешить его пришел бродячий философ Демонакт. Он сказал: "Я умею творить чудеса: назови мне трех людей, которым никогда никого не приходилось оплакивать, я напишу их имена на гробнице твоего сына, и он воскреснет". Отец задумался и никого не мог назвать. "Что же ты плачешь, как будто ты один несчастен?" – сказал Демонакт.
Старый Карнеад ослеп во сне. Он проснулся среди ночи и велел рабу зажечь светильник и подать ему книгу. Но ничего не было видно. "Что же ты?" – "Я зажег", – ответил раб. "Ну что ж, – невозмутимо сказал Карнеад, – почитай тогда мне ты".
Бион со спутниками попал в плен к морским разбойникам. Спутники плакались: "Мы погибли, если нас узнают!" – "А я погиб, если меня не узнают", – сказал Бион.
Философ Пиррон разговаривал вслух с самим собой. "Что ты делаешь?" – спросили его. "Учусь быть добрым".
Этот Пиррон был главою еще одной философской школы – скептиков. Если Сократ говорил: "Я знаю, что я ничего не знаю", то Пиррон пошел дальше – он говорил: "Я не знаю даже того, что я ничего не знаю". Он утверждал, что человек не различает даже жизни и смерти. Его спросили: "Почему же ты не умираешь?" Он отвечал: "Именно поэтому".
Ксенократу Александр Македонский прислал много денег. Ксенократ отослал их обратно: "Ему нужнее".
Другого философа звал ко двору пергамский царь. То т отказался: "На царей, как на статуи, лучше смотреть издали".
Ксенократа привлекли к суду, оратор Ликург вызволил его защитительной речью. "Чем ты его отблагодарил?" – спросили Ксенократа. "Тем, что все его хвалят за его поступок", – ответил Ксенократ.
Ученики Платона играли в кости, Платон их разбранил. Они сказали: "Это же мелочь!" – "Привычка – не мелочь", – возразил Платон. И может быть, напомнил, что на Крите когда проклинают врага, то желают ему дурных привычек.
Зенон упрекал юношу в мотовстве, тот оправдывался: "У меня много денег, вот я много и трачу". Зенон ответил: "Так и повар может сказать: я пересолил, потому что в солонке было много соли".
Заимодавец требовал денег с должника, тот ответил ему по Гераклиту: "Все течет, все меняется: я уже не тот человек, который брал у тебя!" Заимодавец прибил его палкою, тот поволок его в суд, а заимодавец ответил по Гераклиту: "Все течет, все меняется: я уже не тот человек, который бил тебя!"
Зенона обокрал его раб, Зенон взялся за палку. Раб не даром служил у стоика – он закричал: "Это мне судьба была украсть!" – "И судьба была быть битым", – отвечал Зенон. Когда философы спорили, народ собирался вокруг, как на состязание. О философе Менедеме говорили, будто после философских споров он уходит не иначе как с подбитым глазом. Аристотелю на кого-то пожаловались: "Он так тебя ругает за глаза!" Аристотель ответил: "За глаза пусть хоть побьет".
Серьезные философы не любили площадных споров: "В них всегда легче сказать что угодно, чем то, что нужно". Но другие не жалели для них никаких софизмов. Женщина-философ Гиппархия, из богатого дома ушедшая бродяжить с киником Кратетом, переспорила философа Феодора так: "Если Феодор бьет себя, Феодо-ра, – в этом нет ничего дурного; значит, если Гиппархия будет бить Феодора – в этом тоже нет ничего дурного!" А самого Диогена один софист дразнил так: "Я – это не ты; я – человек; стало быть, ты – не человек". – "Отлично! – сказал Диоген. – А теперь повтори-ка то же самое, начав не с себя, а с меня".
Философ Стильпон кому-то доказывал, что вот эта рыба у торговца не есть еда, потому что "еда" – понятие общее, а "рыба" – отдельное, и среди этого разговора отошел и стал покупать эту самую рыбу. Собеседник ухватил его за плащ: "Ты подрываешь свои же доводы, Стиль-пон!" – "Ничуть, – отозвался Стильпон, – доводы мои при мне, а вот рыбку того и гляди распродадут".
Распродажа философии
Эту сценку сочинил Лукиан, самый насмешливый из античных писателей, живший уже во II веке н. э.
У Зевса на Олимпе не хватает денег. Он выводит из загробного царства знаменитых философов и выставляет их на продажу, как рабов. "Продаются великие учители жизни! – кричит Гермес. – Кто хочет хорошей жизни, подходи и выбирай по вкусу!" Покупатели подходят и прицениваются.
На помосте – Пифагор. "Вот чудесная жизнь, вот божественная жизнь! Кто хочет быть сверхчеловеком? Кто хочет узнать гармонию мироздания и ожить после смерти?" – "Можно его расспросить?" – "Можно". – "Пифагор, Пифагор, если я тебя куплю, чему ты меня научишь?" – "Молчать". – "Я в немые не хочу! А потом?" – "Считать". – "Это я и без тебя умею". – "Как?" – "Раз, два, три, четыре". – "Вот видишь, а ты и не знаешь, что четыре – это не только четыре, а еще и тело, квадрат, совершенство и наша клятва". – "Клянусь твоей клятвой, не знаю! А еще что скажешь?" – "Скажу, что ты себя считаешь одним, а на самом деле ты другой". – "Как? Это не я с тобой разговариваю, а кто-то другой?" – "Теперь-то это ты, но раньше ты был другим и после будешь другим". – "Так и не умру никогда? Неплохо! А чем тебя кормить?" – "Мяса не ем, бобов не ем". – "Прокормлю! Гермес, запиши его за мною".
На помосте – Диоген. "Вот мужественная жизнь, вот свободная жизнь! Кто купит?" – "Свободная? А я не попаду под суд, купив свободного?" – "Не бойся, он говорит, что он и в рабстве свободен". – "А что он умеет?" – "Спроси!" – "Боюсь, укусит". – "Не бойся, он ручной". – "Диоген, Диоген, ты откуда?" – "Отовсюду!" – "На кого ты похож?" – "На Геракла!" – "Почему?" – "Воюю с наслаждениями, очищаю жизнь от излишеств". – "Что же для этого нужно сделать?" – "Деньги бросить в море, спать на голой земле, есть отбросы, на всех ругаться, ничего не стыдиться, трясти бородою, драться палкою". – "Ругаться и драться – это я и сам умею. Но руки у тебя сильные, в землекопы годишься; если отдадут тебя за два гроша, возьму". – "Бери!"
"А вот две жизни сразу, одна другой мудрее! Кому угодно?" – "Что это? Один все время смеется, другой все время плачет. Ты что смеешься?" – "Над тобой смеюсь: ты думаешь, ты раба покупаешь, а на самом деле – только атомы, пустоту и бесконечность". – "Что пустоты в тебе много, это я вижу. А ты что плачешь?" – "Плачу, что все приходит и уходит, что во всякой радости – горе, а в горе – радость, что нет вечного в вечности, а вечность есть дитя, играющее в кости". – "Не по-людски говоришь!" – "Не для людей говорю". – "Так тебя и не купит никто". – "Все равно достойны слез: покупатели и непокупатели". – "Оба они сумасшедшие: не надо их!" – "Эх, Зевс, останутся эти у нас непроданными!"