- Радость? Они же животные, а ты приписываешь им радость! Они не испытывают никаких чувств. По крайней мере, как мы. Я уверена, что они испытывают боль и, - она колеблется, - похоть, страсть: это инстинкт размножения. Но все, что есть, - это сплошные инстинкты. Они едят и размножаются. И они зависят от своих потребностей так же, как мы - от своей судьбы.
- Неужели? - Я знаю, что это так, но мне не хочется думать, что свободы на самом деле нет. - А может, их карма позволяет им мечтать?
Она вздрагивает.
- Возможно. Но я читала так много историй про то, как мужчина предлагает красивой девушке покататься, а она оказывается лисой; или о мужчинах, которые видели огромную усадьбу со светящимися окнами на болоте, а когда они туда приходили, оказывалось, что…
- Ты говоришь, что я одержим лисами. Но мне кажется, что ты одержима ими не меньше, если даже не больше, чем я.
- А как я могу не думать о них, - говорит она резко, - когда я вижу, что ты ушел в свои фантазии?!
- Фантазии? Ты сама только что сказала. Они едят. Они спариваются - иногда под нашим домом, но все же спариваются. Они играют. Я также подозреваю, что они спят, испражняются и дерутся. Они не фантазия. Они реальны, жена, может быть, даже более реальны, чем мы с тобой.
- Что ты хочешь этим сказать?
Я обвожу рукой комнату, тускло освещенную железой лампой, сделанной в форме пучка травы, согнутой ветром. Этой лампе больше двухсот лет, ее выковал слепой кузнец - фамильная драгоценность моей жены.
- Мы смотрим на это вместо настоящей травы - и это искусство. Лисы резвятся в настоящей траве. Им светит настоящее солнце. В их жизни нет иллюзий. Ни искусства, ни искусственного. Иногда мне кажется, что мы призраки, а они настоящие.
- Они нас уничтожат. - Углубившись в свои переживания, она не слышала ничего из того, что я говорил.
- Они не сделали этого раньше, когда мы жили здесь, - зачем им сейчас это делать?
Она встает.
- Я должна вернуться в свою комнату. Я не очень хорошо себя чувствую.
- Ты просто хочешь уйти, - говорю я. - Как будто этот разговор не важнее, чем обмен очередными ничего не значащими стишками. Ты сможешь уйти и не довести беседу до конца? Ты не хочешь увидеть, чем все может закончиться?
- Для тебя это просто умственное упражнение, но для меня это слишком важно. Прости меня. Я больше никогда не побеспокою тебя своим мнением на этот счет. Пожалуйста, извини меня.
Она поднимает руки ко лбу в правильном жесте, выражающем уважение, и выходит прежде, чем я могу собраться с мыслями и ответить ей. Эта ловкая вежливость - лучшее оружие, которое у нее есть.
Но я знаю, что она ушла расстроенной, потому что забыла свой круглый веер - он все еще лежит у меня на кровати. Я провожу пальцем по его бледной поверхности. Я смотрю на лис и вижу свободу и радость. Она смотрит на них и видит что-то свое. Но кто может сказать, что именно? Она не скажет. Возможно, она тоже видит свободу и радость, но это то, что пугает ее. Это раздражает меня: она с такой силой отталкивает от себя те вещи, о которых мечтаю я.
Имею ли я право так давить на нее? Был бы я так же агрессивен, если бы знал, что я не прав? Не в том, что думаю об этих вещах, нет - как я могу не делать этого? - но в том, что настаиваю, чтобы и она о них думала. Она имеет право на свои собственные мысли, я полагаю.
Тонкие бамбуковые палочки просвечивают сквозь бумагу, из которой сделан веер. Неужели свобода и радость в этих созданиях лишь иллюзия, мое воображение? Может, я переношу на их действия свои собственные желания? Закон кармы говорит, что их свобода - это тоже иллюзия.
Я откидываюсь на подушку. Наверху паутина блестит в тусклом свете луны, который проникает в комнату сквозь отверстия под крышей. Нити, из которых соткана паутина, так тонки, что почти незаметны в темноте. Я видел паука, который сплел эту паутину, - это серая дамочка величиной с ладонь моего сына. Теперь я знаю, как она выглядит, и мне легче найти ее даже во мраке. Она сидит в самом темном углу, около меховой фигурки, которая свисает с балки. Ей удалось поймать мышь? Я долго размышляю над этим, пока наконец понимаю: это кладка яиц. Она ожидает потомство.
Она существует, и скоро (без сомнения, к моему сожалению) ее дети тоже будут существовать. Ее жизнь - не мое воображение, это не выдумка. И, конечно же, у нее есть свобода. Полное отсутствие ума не позволяет ей задумываться о том, что она нарушает предначертанное ей судьбой. Я думаю, что между ней и лисами не большая разница.
Свобода? Когда я могу одним взмахом щетки убрать ее паутину и всех ее детей? Или еще проще: я просто взмахну рукой, и другой сделает за меня эту работу?
У нее нет свободы. Нет ее и у лис. Нет свободы и у меня и моей жены.
Когда масло в лампе выгорает, я делаю чернила, окунаю в них свою самую толстую кисть. Поверхность веера такая белая, такая чистая. Я пишу на ней.
Паутина может поймать свет луны,
Но не может удержать его.
3. Дневник Шикуджо
Было бы так мило, если бы он прислал мне стихотворение, в котором извинился бы за то, что потревожил мой покой. Мне было бы приятно знать, что он думал обо мне после того, как я ушла.
Конечно, пока все не забудется, он должен быть более нежным и обходительным. Он должен понимать, что я говорила все это не из чувства противоречия, а из-за моей любви к нему и моего страха. Я не хотела его обидеть, но эти лисы, они все портят.
Конфликт всегда нежелателен. Его следует избегать, даже ценою честности.
4. Дневник Кицунэ
Я вошла в нору. Брата нигде не было видно. Мать вернулась - она лежала в зарослях рододендрона. Она проигнорировала меня - все ее внимание было занято гусеницей, которая висела как раз перед ее носом. Я думаю, что она надеялась, что я тоже ее не замечу. Это была моя Мать: возможно, она забыла про мою течку. А может, она и правда видела только насекомое.
Дедушка подошел ко мне и понюхал меня сзади. Я вздрогнула, когда его нос коснулся разорванной плоти.
- Это не то, чего я хотела, - всхлипнула я. - Я хочу…
- Поцелуев. Нежных слов. Любви. Человеческих штучек. - Он провел носом по моему боку. - Я знаю.
- Но…
- Ты думаешь, ты первая лиса, которая влюбилась в мужчину? - сказал он быстро. - Это так же обычно, как стоячая вода. Их сказки полны подобных случаев. Ты не первая. И ты не последняя. Мы слишком впечатлительны: достаточно мудрые для того, чтобы что-то увидеть, недостаточно глупые, чтобы поверить, что это не то, чем оно кажется.
- Но это было так красиво…
- Красиво! - фыркнул он. - Даже у людей все не так, как может показаться на первый взгляд. Мы видим только их оболочку, но мы не можем заглянуть им в душу. Внутри у них боль, одиночество. И даже у них течка - это течка, и им необходимо удовлетворять свои потребности.
И он взобрался на меня. Мы были животными, а это то, что делают животные. Он был главой нашей семьи. Возможно, моим дедушкой, возможно - моим отцом, но, что самое главное - он был самцом, а я, несмотря на свою рану, была течной и голодной.
Моя течка, мои спаривания с Братом и Дедушкой не имели последствий. У меня не было детенышей.
5. Дневник Шикуджо
Кажется, что дождь не прекратится никогда. Дождь шел во время праздника Сладкого флага, поэтому нам пришлось ограничиться торжеством внутри дома: мы повесили целебные шары, специально окрашенные бело-зеленые завесы и украсили волосы цветками ириса. Листьями ириса также были украшены крыши домов, я знаю это со слов прислуги - сама я не выходила из своих комнат. Сейчас, когда дождь немного стих, я вижу фиолетовые, желтые и белые пятна у озера - наверное, это цветы ириса. Я думаю, они очень красивые.
Я сидела с Онагой в своих комнатах, углубившись в чтение письма моей матери. Ее иероглифы всегда было трудно разобрать. Я всегда прошу Онагу помочь мне прочитать. Из того, что мы смогли разобрать после долгого изучения письма, мы узнали, что мой отец здоров, мой брат здоров, моя старая няня и домашний кот - все здоровы. Моя семья (не считая кошки) уезжает на озеро Бива на несколько дней. Пока письмо доставили из столицы, эти несколько дней уже давно прошли.
Из-за дождя Тамадаро тоже вынужден был сидеть дома, а поскольку заняться было нечем, он начал упражняться в каллиграфии. Он становился на колени над маленьким столиком на веранде и почти утыкался носом в лист бумаги. Позади няня шила ему новое платье из красивого прочного шелка с вышитыми на нем маленькими змейками. Тамадаро так быстро растет, и он такой подвижный, что шов на его платье постоянно распарывается.
Кисточка Тамадаро упала и укатилась далеко от столика, оставляя жирный черный след на досках. Он тяжело вздохнул и кашлянул. Его няня подняла одну бровь на этот звук, но не стала поднимать кисточку, продолжая шить, как будто ничего не произошло.
- Няня, - сказал тогда Тамадаро. - Подними мою кисточку.
Тишина: она шьет. Я бы никогда не позволила слуге (даже такого высокого ранга) не подчиняться моему сыну, но я ничего не сказала, уверенная в том, что это был всего лишь урок с ее стороны. Так и оказалось: спустя некоторое время Тамадаро снова тяжело вздохнул, встал из-за своего столика и пошел искать кисточку.
- Моя госпожа? - Онага нахмурилась, держа письмо в руке. - Я не могу разобрать, что госпожа, ваша мать, здесь написала. Могла она написать, что рыба подрастает?
Она могла. У моего отца новое увлечение: он выращивает карпов и выводит какую-то экзотическую разновидность. Пока я объясняла это Онаге, Тамадаро уже исчез.
Возможно, я звала тебя слишком громко,
Стараясь перекричать свое сильно бьющееся
сердце.