Книга вторая
Лето
Наступило лето,
В каждом доме горят лампы,
Чтобы отгонять комаров.
А я - как долго я буду
Сгорать от любви?
Аноним из "Кокипшу", перевод Бертона Ватсона
1. Дневник Кицунэ
Этим летом была моя первая течка.
Я родилась не в сезон, и теперь истекала кровью тоже в не сезон. Я постоянно дралась со своей семьей. Один только запах моей Матери приводил меня в бешенство: однажды ночью я напала на нее с такой яростью, что ей пришлось скрыться от меня в лесу. Я даже не могла находиться рядом с Дедушкой - его присутствие раздражало меня.
Я была словно в лихорадке: я знала, что этот невыносимый жар под кожей всего лишь течка. Я лежала почти без сознания, зная, что моя собственная кровь сочится из моего тела. Иногда я вздрагивала, как от зуда. Мне было холодно и жарко одновременно. Это было почти такое же чувство, какое появляется у меня перед грозой, когда воздух наэлектризован, только ощущение более тяжелое, будто наполненное кровью.
Дедушка продолжал тыкаться носом в мой бок. Это было проявлением нежности с его стороны, но оно сводило меня с ума.
Человеческие слова и манерность казались мне пустой тратой времени, когда я дрожала, словно в лихорадке, и чувствовала, что начинаю сходить с ума. Но рядом с ними я была вне своего мира, далеко от раздражавшей меня семьи, я чувствовала запах Кая-но Йошифуджи, который успокаивал меня. Слишком беспокойная, чтобы тихо лежать, я ходила в такт с его шагами наверху.
Однажды дождливой темной ночью я пришла к своему убежищу. Мой господин и его жена сидели у нее в комнате. Ее служанки или спали, или сидели молча - только по скрипу доски, когда одна из них повернулась, я поняла, что они там были. Йошифуджи и Шикуджо все говорили и говорили. Их разговор казался мне бесконечным, словно вода в ручье. Я была слишком поглощена своей собственной болью, чтобы обращать внимание на их разговор. Из оцепенения меня вывел тихий стон Шикуджо. Тогда я поняла, что они перестали разговаривать. Я встала и насторожилась: уши и нос - к источнику звука.
Значит, так люди занимались сексом. Я слышала звуки. Теперь я знаю - это были поцелуи: когда люди касаются друг друга ртами, губами и языками, как будто пробуя друг друга на вкус. Тогда мне это было непонятно: партнеры пробовали друг друга, как какой-то изысканный деликатес.
Шелк соприкасался с шелком, кожа - с кожей. Как я могла знать, кто кого ласкает? Это неважно. Его дыхание было неровным; ее - медленным, томным, иногда так и не вырывавшимся наружу. Я чувствовала ее мускусный запах, чувствовала его пот.
Это не было похоже на мою течку, неудобную и раздражающую. В человеческом сексе было какое-то изящество, нежность. Единственное имя, которое произнесла Шикуджо за все время, что они занимались любовью, было его имя. Оно прозвучало как вздох. Я тихо заскулила и расставила задние лапы.
- Сестра? - Я обернулась, когда почувствовала дыхание Брата у моего уха. От него пахло возбуждением, беспокойством.
- Ты болен? - выдохнула я.
Но, наверное, мы оба были нездоровы. Он обвился вокруг меня. Я почувствовала жар, исходящий от него, и, не осознавая того, прижалась к нему.
- Ты пахнешь… - он потерся мордой о мою грудь. От него самого тяжело пахло мускусом.
- Оставь меня в покое! - тявкнула я, но, потоптавшись в грязи, уткнулась ему в плечо.
- Почему, Сестра? Я чувствую исходящее от тебя желание. Я тоже этого хочу. Почему мы сидим здесь? Здесь грязно и тесно. Почему, как раньше, не бегаем при луне? Почему мы просто не сделаем это?
Мой тихий Брат положил свои передние лапы мне на плечи и прижал меня к земле. Он так сильно укусил меня за шею, что мне стало больно.
Я высвободилась от его хватки.
- Животное! - это было новое, незнакомое мне слово, означающее что-то низкое, подлое. Он выглядел таким же удивленным, как и я.
- Что?
- Послушай! Знаешь, чего я хочу? Той красоты, нежности - как у них.
Брат зарычал, раздраженный моими словами.
- Как у людей? Но мы же лисы. У нас все по-другому, у нас все горячо, жестко. Неужели ты не чувствуешь этого, не знаешь, как все должно быть? Все дело в возбуждении. Кто правильно пахнет: я или он? Кого ты выберешь?
Он снова пытался взобраться на меня. Я изворачивалась, чтобы укусить его, убить его - что угодно, чтобы прекратить его домогательства, мой страх и мое желание, но он зубами схватил меня за загривок, прижал к земле и взобрался на меня. Я рычала и сопротивлялась, когда он входил в меня, но он все же был сильнее.
Так занимаются сексом лисы: жестко, страстно и быстро. Он неожиданно вошел в меня своим горячим обнаженным пенисом, быстро задвигался и вскоре затих. Дрожь пробежала по моему телу. Дрожь облегчения, такого же внезапного и сладкого, как ощущение крови кролика на моем языке, когда я перегрызала ему горло.
После этого стало неудобно. Он остался во мне, набухший (это тоже составляющая секса лис), поэтому мы не могли разъединиться. Я опустила голову, все еще дрожа от утоленного желания, мои бока тяжело вздымались, кровь подсыхала в тех местах, где кусал меня Брат.
Копье появилось словно из ниоткуда и вонзилось в нас. Брат завизжал и оторвался от меня, я закричала от боли.
Потом, когда у меня было время подумать над тем, что произошло, я решила, что, должно быть, Йошифуджи и его жена услышали, как мы спариваемся, и приказали слуге прогнать нас. Я могла услышать звуки его приближения, заметить тусклый свет лампы. Но, усталая, не обратила на них внимания. Как может какой-то определенный звук в бесконечном потоке иметь значение? Но в этом и весь фокус. Я сама к этому привыкла, когда стала женщиной: скрывать правду или жестокие слова в этом океане шума.
Потом, все, что я чувствовала, была боль, запах металлического наконечника копья, чьи-то крики: "Лисы!", факелы, быстрый бег и, наконец, лунный камень. Я лежала в его тени, прижавшись к его холодным выбоинам, пока не перестала дрожать и не смогла идти домой.
2. Дневник Кая-но Йошифуджи
Моя жена стоит рядом со мной и смотрит на дрожащие в темноте факелы. Они прыгают по мокрому от дождя саду. Вскоре они возвращаются к конюшне.
- Они ушли, - говорю я наконец. - Кто бы это ни был.
- Это лисы. Я знаю, что это были лисы. И они не ушли.
Ее голос дрожит. Обернувшись, я вижу ее лицо, мокрое от слез. Она закуталась в свои ночные платья, как испуганный ребенок - в стеганые одеяла. Потрясенный, я беру ее за руку:
- Пойдем в дом, жена.
- Не трогай меня. Пожалуйста. Мой господин, - она отворачивает от меня лицо и убегает в свою комнату. Она садится на циновку за ширмой. Я ее муж, поэтому я иду за ней и сажусь рядом.
- Я ничего не сделал, - говорю я тихо, но она не слушает меня.
Жена продолжает плакать, несмотря на всю суету Онаги вокруг нее и на теплый бульон, который принесла служанка. Ее слезы напоминают мне ровную бесконечность осенних дождей.
- Уходи, - наконец сказала Шикуджо. Сначала я не понял, что она имела в виду не меня, а Онагу.
Мы сидим в тишине. Ее спутанные волосы закрывают ее лицо, разделяя нас. Должны же быть какие-то слова, способные остановить ее отчаянный плач!
- Мне очень жаль, - говорю я наконец, зная, что это не те слова, которые нужны сейчас.
Но мне действительно очень жаль: жаль, что она плачет, что так переживает из-за всего этого; жаль, что здесь живут лисы и что я так интересуюсь ими; жаль, что сейчас лето и что мы проводим его здесь, в глухой провинции. Жаль, что я существую. У меня болит в груди. Сердце словно сжимает острая боль. Я сижу и молча смотрю, как она плачет.
- Этот дом проклят, - говорит она низким ровным голосом.
- Это всего лишь дом, - даже я сам понимаю всю абсурдность моих слов. Это не просто дом. Для меня - это наказание: место, куда я сбежал, чтобы вспоминать свои прошлые победы. - Нам же раньше нравилось здесь, только ты и я.
- Да, но тогда нас не преследовали лисы. Ты их не рисовал, не писал о них стихи и не говорил о них во сне.
- Что? - удивленно спросил я.
- Да, ты говоришь о них во сне. - Она слегка покачивается взад и вперед, даже не замечая этого, - так успокаивает себя обиженный ребенок, когда рядом нет никого из взрослых.
- Наверное, они мне снились. Мне снятся разные вещи.
Если бы она не была моей женой, я бы не поверил, что это презрительное фырканье издала она.
- Так вот в чем дело? - говорю я. - Ты ревнуешь?
В моей жизни всегда было что-то помимо тебя: мои обязанности, мои друзья и тысячи других вещей… разумеется, любовницы, стихи и секс, флирт с другими знатными женщинами. Мужчина может все это себе позволить. И она знает это. Я знаю это. Но я думал, что она никогда не ревновала меня к другим женщинам, моя идеальная жена.
- Нет, тут нечто большее, чем просто лисы, - говорю я, зная, что прав. - Что беспокоит тебя на самом деле?
Она поправила складку на рукаве, она всегда была такой - наводит порядок, даже когда у нее на щеках еще не высохли слезы.
- Что ты видишь, когда смотришь на них?
- Смотрю на кого? - спрашиваю я, но тут же продолжаю. Я вдруг устал от этой маленькой гадкой бесконечной игры, в которую играем мы с женой. Я слишком устал говорить что-либо, кроме правды. - Они кажутся мне такими свободными. Живыми. Радостными. Более, чем я, чем кто-то, кого я когда-либо знал.