Джина не ответила. Хилари очень расстроилась, потому что ее беременность вскоре закончилась выкидышем и ей как никогда были нужны добрые слова, - родные только и твердили, что она сама виновата, слишком много работала ради какой-то ерунды, а вот если б она стала врачом, такого бы не произошло. Позже молчание Джины объяснилось: в По она встретила англичанина по имени Лесли Бедфорд, с которым уехала в Италию на два месяца. "Это было так неожиданно, - писала она. - Я сейчас абсолютно счастлива. Совершенно потеряла интерес ко всему, кроме Лесли". У них, как выяснилось, чудесные отношения, и Джина наконец нашла свою любовь. Потом она привезла Лесли в Уиттингборн.
- Ну, красивый мужчина, - сказала Ви. - Раз уж тебе такие нравятся.
Он и в самом деле был красивый, высокий блондин, выше Лоренса на несколько дюймов, отчего тот в его присутствии слегка зажимался. Детство Лесли прошло в европейских посольствах (его отец был дипломатом), и он знал четыре языка: французский, немецкий, испанский и итальянский. Уиттингборн совершенно его пленил - настолько, что когда отец Лоренса, агент по недвижимости на пенсии, упомянул о продаже Хай-Плейс - интереснейшего здания Уиттингборна, - Лесли объявил, что купит его и переедет сюда из Лондона. Примерно в то же время он сменил имя. Фергусом звали его отца, так он сказал. Джина заглянула в "Кто есть кто" и выяснила, что это его третье имя, а первое, под которым все его знали, было всего-навсего Джон.
- Что ж ты Джоном не назовешься? - вопросила она.
- Всех зовут Джонами.
- Вот именно! - воскликнула Джина. - Ты просто ужасный сноб!
Лесли это не остановило. На его новых визитках значилось: "Изящные искусства. Фергус Бедфорд". Тогда же родился Джордж ("Я ведь говорила, что приятного будет мало, - простонала Хилари во время родов. - Больно до ужаса!"). Джина вышла замуж и вместе с пианино, которое Фергус подарил ей на свадьбу, поселилась в Хай-Плейс.
- Теперь мы будем дружить семьями? - спросила Хилари, просматривая объявления о поиске работы в "Уиттингборн стандарт". Ей была нужна помощница, чтобы присматривать за Джорджем.
- Наверное. Почему бы и нет?
- А как же Фергус?
- С этим именем он мне больше нравится. А если серьезно, то надо просто понять, что он утонченнее нас, вот и все.
- Он очень мил с Джорджем. Если мужчина интересуется детьми, это всегда хорошо. "Дочь фермера со средним образованием ищет работу в городской семье". Как тебе?
- Как-то странно звучит "ищет работу в городской семье". И потом, она не написала, любит ли детей.
- Как думаешь, у Джины с Фергусом будет ребенок?
- О да! - ответил Лоренс. - Обязательно. Джина всегда хотела ребенка. Мы об этом часто разговаривали.
Софи родилась через несколько месяцев после Адама, второго сына Лоренса и Хилари. Обе матери лежали в новом крыле Уиттингборнской больницы, неподалеку от кирпичного пристроя, в котором родилась сама Джина и где Ви пролежала целых пять дней. Кроме священника, строго поглядывающего на ее руку без обручального кольца, никто к Ви не приходил.
Появление Софи очень сблизило две семьи. У них теперь было столько общего: вечеринки по случаю дней рождения, детские болезни и услуги пухлой медлительной девушки, которая никогда не возражала против хозяйских поручений, потому что все равно ничего не делала.
Между Хилари и Джиной начала крепнуть дружба. Они состояли в одном профсоюзе - молодых мамочек, и ежедневно позволяли себе удовольствие, о котором мечтали с самого утра: пожаловаться друг другу на жизнь, лучше лично, но можно и по телефону. Для жалобных сеансов существовало несколько неписаных правил: например, нельзя очень уж плохо говорить о муже или детях; о любых семейных неурядицах полагалось рассказывать как можно смешнее. Позже, вспоминая эти беседы, Джина поймет, что нипочем бы не пережила младенчество и детство Софи (Фергус недвусмысленно потребовал, чтобы его оградили от этих ужасов), если бы всякий раз, убирая последствия очередной катастрофы, не репетировала сбои рассказы для Хилари.
Сестра Хилари, Ванесса, психолог и специалист по спортивным травмам, считала их дружбу нездоровой.
- Да она почти живет у тебя…
- Ну и что? Очень удобно.
- У нее совсем нет работы?
- Ну, она дает частные уроки фортепиано и английского, но не каждый день.
- У них, видимо, куча денег. Ведут себя как богачи… Слушай, тебе не кажется, что это пятно давно пора закрасить?
Хилари посмотрела наверх. На потолке их домашней кухни, в которую они превратили мансарду "Би-Хауса", красовалось удлиненное пятно. Однажды Лоренс заметил, что оно имеет форму Италии, только без Сицилии.
- Пока не получится, - ответила Хилари. - На очереди бар. Это самая людная комната гостиницы, а краска там уже вся облупилась.
Карта Италии пробыла на потолке почти четыре года, и закрасили ее лишь после рождения Гаса. Ремонтировать отель пытались в зимние месяцы, после Рождества, когда спрос на номера практически сходил на нет. Кто-нибудь один оставался дежурить в баре, другой брался за побелку и весь в ней вымазывался. На двадцатую годовщину свадьбы Хилари с Лоренсом наконец-то купили приличный диван, и вся семья церемонно сидела на нем в ряд, словно доказывая некой незримой силе, что они все-таки добились успеха, пусть и весьма шаткого.
Это просто невыносимо, думала теперь Хилари, - вспоминать о прошлом с ностальгией. Их молодость была тяжелой, шумной, грязной… на первый взгляд. Как роды - помнишь, что было больно, но не саму боль. Последнее время Хилари все чаще вспоминала не трудности и печали, а радость, дух приключений и надежду на то, что в один прекрасный день они причалят к берегу, усталые и довольные, словно моряки после долгого штормового плавания. Беда в том, думала Хилари, уставившись на ненавистные бухгалтерские книги, которыми занималась раз в неделю, что они уже прибыли в это будущее, и оно оказалось вовсе не таким радужным. Не золотой берег земли обетованной, а скорее продолжение странствий. Да, гостиница приносила неплохую прибыль - в основном благодаря кулинарным чудесам Лоренса, но Хилари больше не помнила (хоть и не признавалась в этом, чтобы не обидеть мужа), зачем они все это затеяли.
Она очень устала. Номера ни дня не пустовали, все столики в ресторане заранее резервировались, включая и свадебный зал, который они открыли два года назад ("Мы с тобой ненормальные", - признал Лоренс вчера вечером). На столе в крошечном кабинете лежали не только счета и квитанции за неделю, но и стопка заказов, крайне неприятное письмо о невозмещаемом банковском взносе и семьдесят страниц новых государственных требований к гостиницам и пансионатам в городах и поселениях городского типа. Еще была коробка, которую Хилари мысленно назвала "То, чем я не в силах заняться сегодня". В ней лежали: отчет об успеваемости Гаса (безрадостный) и несколько информационных проспектов из колледжей и университетов, которыми ей предстояло как-то увлечь Адама.
Хилари зевнула. На вечеринке она не пила спиртного, только апельсиновый сок. Какой же у него противный, металлический вкус, когда ничего другого пить нельзя!.. И все же от табачного дыма и паров алкоголя, витавших в воздухе, ее клонило ко сну. Вечеринка была плохая, полная той преувеличенной и натянутой радости, какую люди в годах обычно изображают, чтобы не выглядеть на свой возраст; бедная третья жена с размазанной синей тушью и страдальческим взглядом внимала пьяной речи мужниного друга, который предлагал всем выпить "за Джонни и Мэгс". Вообще-то третью жену звали Марша. Мэгс была первой женой Джонни - ослепительной брюнеткой шести футов ростом, бросившей мужа ради молодого режиссера, но так и не ушедшей из его жизни. В алом платье и черных длинных перчатках она притягивала к себе внимание всех гостей. От такого не только тушь размажется!
К тому же Джина с Фергусом рассорились и весь вечер провели в разных углах праздничного шатра (шатер был в розовую и белую полоску, украшенный французскими окнами в пенополиуретановых наличниках с ионическими колоннами, которые хозяйка заботливо оплела лентами и цветами). Они были нарочито вежливы с чужими людьми, как бы подчеркивая свое презрение друг к другу. Фергус казался безразличным, Джина - напуганной.
Стюарт Николсон, старший член Уиттингборнской ассоциации врачей, спросил Хилари:
- Как думаете, сколько они протянут?
- Долго! - резко ответила та. - Их хлебом не корми - дай поругаться.
Стюарт откусил слоеный пирожок, осыпав Хилари хлопьями теста, и подмигнул:
- Вам видней.
Позже, по дороге домой, совсем скиснув от апельсинового сока и лицемерного радушия, думая о делах и заваленном бумагами столе, Хилари не выдержала. Она только что просмотрела очень выразительную пантомиму на тему "кто куда сядет в машине" (в результате Лоренс сел вперед, а Джина с Фергусом забились в противоположные углы заднего сиденья). Их мрачные взгляды, упертые в окна, взбесили Хилари, и тонкий шнур ее самообладания лопнул.
- Если вы не можете вести себя цивилизованно даже на людях, - заявила она, включив заднюю скорость, - то я не понимаю, зачем вы вообще друг друга терпите!
Наступила долгая, неуклюжая тишина, во время которой все отвернулись от Хилари, а она злобно уставилась на дорогу. Наконец, очень вдумчиво и спокойно, как ни в чем не бывало Лоренс произнес:
- Ну и вечеринка была - ужас! И зачем мы только поехали?
Дверь за спиной у Хилари приоткрылась.
- Мам…
- Что? - спросила она не оборачиваясь.
- Ты не можешь спуститься?
- Зачем?