- Мне он, во всяком случае, ничего не говорил. Вы думаете, это может быть из-за болезни?
Ответить определенно я не мог. Я ведь сам искал - ощупью, наугад. Люлю рассказала еще, как Боб, получив от машинистки перепечатанные пятьдесят страниц романа, тут же разорвал их, даже не перечитав. Потом про то, как несколько недель он участвовал в программе маленького кабаре на бульваре Клиши. Боб не пел, а всего лишь читал монолог собственного сочинения.
- В первый вечер я была в зале, в самой глубине: он сказал, что будет волноваться, если увидит меня. Я не все расслышала. Публика продолжала входить, пока он читал. Ему похлопали, но не очень. Когда я подошла к нему, он сказал: "Они не смеялись". А я - ох и дура я была! - еще удивилась: "Разве они должны были смеяться?"
Кажется, я вздремнул в кресле, но ненадолго, потому что, когда очнулся, моя сигарета еще дымилась в пепельнице. Решив, что Люлю заснула, я тихонько встал и взял со стола шляпу.
- Уже уходишь?
- Пора.
- Спасибо, что зашел. Но если это из жалости, тогда лучше не надо.
Ложиться уже не имело смысла, и я поехал через весь Париж по улицам, тишину которых уже нарушили первые автобусы. Побродил по аллеям Булонского леса, встретив несколько велосипедистов, и в конце концов на берегу Сены в Сен-Клу зашел в только что открывшееся бистро. Солнце было еще бледное и холодное. По реке медленно плыл караван барж, от них тянуло запахом креозота. Я пил кофе и думал о Бобе, о его руке, которая снится Люлю. Интересно, ей рассказали, что, когда его вытаскивали, из воды сперва показалась рука?
Вчера, когда, искупавшись, я надевал махровый халат, жена вдруг сказала:
- Самое лучшее для нее было бы снова выйти замуж.
Я не сразу понял, что речь идет о судьбе Люлю. Почему жена так беспокоится о ней? Может, почувствовала, что я думаю об этом гораздо больше, чем ей хотелось бы?
- Возможно, она и выйдет.
Надо ли понимать так, что моя жена вышла бы второй раз замуж? Эта мысль меня поразила: я-то привык считать, что она вошла в тот возраст, когда к определенным вещам нет уже прежнего интереса. Со мной - это понятно, ведь мы стареем вместе. Ну, а с другим…
Интересно! Теперь я уже был уверен, что, если я вдруг завтра умру, она попытается снова выйти замуж. Я даже представил себе, как она это будет объяснять:
- Понимаете, только ради детей…
Боб пробормотал бы: "Умора!"
Я так не сказал. Я только с любопытством спросил:
- Почему ты так думаешь?
- Не знаю. Просто она не та женщина, которая может жить без мужчины.
- Она любила Боба.
- Знаю.
Произнесла она это каким-то странным тоном.
- Могу поклясться, что она и сейчас его любит, - добавил я.
- Вполне возможно, Шарль. Не собираюсь спорить. Это было бы бессмысленно. Сними-ка лучше халат, он промок. На солнце твои плавки быстрей высохнут.
А я женился бы снова? Забавно было размышлять об этом, глядя, как жена вяжет и, шевеля губами, считает петли. Но с полной определенностью ответить на этот вопрос я не мог. Несомненно одно: я горевал бы. Мне не хватало бы Мадлен. Для детей пришлось бы нанять гувернантку: в пансион я их не отдал бы ни за что. Не думаю, что меня прельстила бы перспектива женитьбы на Аделине, да и вообще вряд ли у меня возникнет желание снова пойти к ней.
Подумав так, я вдруг захотел ее и стал считать дни до отъезда в Париж.
- О чем ты думаешь?
- Об одном пациенте.
Приехал я ночным поездом третьего сентября, один. Утра на побережье стали прохладней, над водой висела золотистая дымка, и солнце не скоро разгоняло ее.
Я снова вернулся к своим пациентам, к привычной жизни. Теперь мне не хотелось на улицу Клиньянкур, хоть я и мог туда пойти; повидаться с Люлю тоже не было настроения.
Я ограничился тем, что как-то утром, умывшись и позавтракав, позвонил ей - перед самым приемом.
- Хорошо отдохнули на море? - поинтересовалась она.
- Как обычно.
- Как чувствуют себя жена и дети?
- Великолепно. А вы?
- Ничего.
- Как настроение?
- Не знаю. Мне как-то все безразлично.
Ответ мне не понравился.
- Вонючка все еще при вас?
- Кто?
- Мадемуазель Берта.
- Да, она здесь.
- Все такая же?
У меня появилось ощущение, что внезапно мы стали далеки друг от друга. Дошло уже до того, что мы не знаем, о чем говорить, ищем слова. Видимо, Люлю не одна. Впрочем, она никогда не бывает одна. Присутствующие слышат разговор. Может, этим и объясняется холодность ее тона?
- Начали возвращаться мои клиентки, и мы уже шьем зимние шляпки.
- На днях загляну к вам.
- Мне будет очень приятно.
- До свиданья, Люлю.
- До свиданья, Шарль.
Может быть, она раскаивается, что так была безудержно откровенна со мной при последней встрече? Но ведь она не сказала ничего такого, о чем могла бы сожалеть. А может, просто опять подпала под влияние мадемуазель Берты?
Я позвонил в больницу, чтобы узнать, как Гайар, ожидая услышать, что он умер. Нет, три дня назад он возвратился к себе в мастерскую на вершине Монмартрского холма и снова начал ежедневные обходы бистро. Видимо, он опять стал каждый день заходить в ателье на улице Ламарка, сидел там, пил белое вино и произносил перед мастерицами речи, которые были им непонятны и вызывали только смех.
И опять я подумал о… Нет! Не хочу идти к ней! Мне вдруг вспомнился афоризм, который я вычитал, еще когда учился, кажется, у Стендаля и переписал в записную книжку, потому что мне он показался чрезвычайно глубоким: "Человек привыкает ко всему, кроме счастья и покоя".
В общем-то, это эквивалент шутки студентов-медиков: "Здоровый человек - это больной, который не знает о том, что он болен".
Не имеет значения, почему это пришло мне в голову. Всю неделю, оставшуюся до возвращения семьи, я скучал по жене и детям, особенно по детям. Встретился со своим коллегой Мартеном Сосье, тем, что заведует отделением в больнице Кошена и знаком с сестрой и зятем Боба.
Я намеренно не напоминал ему о Петрелях. Смешно. Сейчас у меня появилось ощущение, что я злюсь на Дандюрана и виню его в том, что мне пришлось взглянуть в лицо неприятным истинам. Чего стоит хотя бы возможное вдовство моей жены и ее второй брак! Однажды ночью мне это снилось в течение получаса, даже пришлось подняться и принять таблетку фенобарбитала.
Если вполне здоровый человек, почитающий себя нормальным и разумным, проведший почти всю жизнь, так сказать, в изучении себе подобных, доходит до того, что начинает верить в такие нелепые фантазии, чего можно требовать от той же Люлю, переживающей подлинную трагедию?
- Кстати, я тут получил весточку от Петрелей, - сообщил Сосье, который никогда ничего не забывает. - Их дочь выиграла какое-то первенство по плаванию. Они возвращаются в субботу, и мы с женой решили пригласить их на будущей неделе к нам. Твоя жена уже вернется?
- Да. Тоже в субботу.
- Среда тебя устраивает?
- Знаешь, мне бы не хотелось, чтобы ты считал себя обязанным…
- Да нет же! Нет! Жена приготовит рыбу по-провансальски. Эта очаровательные люди, и уверен, с ними тебе будет интересно.
Теперь, когда я уже по уши увяз в этой истории, отказываться было просто нельзя. Итак, в среду я увижу сестру Боба, ее мужа и сына, который как две капли воды похож на дядю.
В субботу днем мне предстоял всего один визит, а на вокзал Монпарнас мне надо было приехать только в половине седьмого.
Всю неделю я убеждал себя:
- Надо воспользоваться тем, что я покамест один, и навестить Люлю; когда приедет жена, часто ходить к ней не удастся.
Я направился на улицу Ламарка, дошел до площади Константен-Пекёр и закончил свой путь перед сомнительными меблирашками на улице Клиньянкур.
Подруга, сидевшая в комнате, взглянула на меня с улыбкой, которую, видимо, она считает лукавой, поднялась и заявила:
- Я вас покидаю.
На что Аделина самым естественным тоном заметила:
- Тебя никто не гонит…
7
У Сосье огромная квартира, окна которой выходят в Люксембургский сад. И сам Сосье, и его жена - убежденные, можно даже сказать непреклонные, левобережники. Она и родилась здесь, метрах в ста от дома, где они сейчас живут; ее отец был знаменитый врач, Сосье у него учился. Один их сын в армии в Северной Африке, другой, старший - он уже женат и совсем недавно у него родился ребенок - принят младшим интерном в больницу Кошена, а дочка - она самая младшая - еще целый год пробудет на лечении в санатории в Швейцарии.
Мы с женой приехали первыми. Жена сразу же отправилась за Шарлоттой Сосье на кухню, где та самолично готовила что-то вкусное: в этом доме любят попотчевать и, приглашая гостей, спрашивают, как они относятся к рыбе по-провансальски, петуху в вине, куропатке с капустой, овощам по-лотарингски. А Сосье торжественно спускается в подвал выбрать вина, которые потом ставит подогреть или охладить.
- Как дела? Сигару?
- Перед обедом не стоит.
- Портвейн?
- Подождем, когда…
Я хотел сказать, подождем, когда придут остальные, но тут мы услыхали шум лифта, остановившегося на этаже. Петрели пришли с сыном, дочери не было; я не слышал, чем они объяснили ее отсутствие. Г-жа Сосье и моя жена вышли из кухни. Мы все стояли у дверей в гостиную, и Шарлотта представила нас друг другу.
Мне показалось, что молодой человек, пожимая мне руку, впился в меня глазами, словно искал в памяти, где он мог меня видеть, а чуть позже я заметил, как он шепотом сказал что-то матери.
Сосье предложил портвейн. Петрель подошел ко мне и для начала разговора спросил: