- Вы на чем специализируетесь?
- Общая терапия в самом полном смысле слова.
- Это, должно быть, трудно, но увлекательно.
Улыбнувшись, я ответил:
- Как посмотреть.
Он оказался ничуть не напыщенным, как я подумал, наблюдая за ним на похоронах. Разумеется, у него была внешность и манеры адвоката, причем адвоката из XVII округа, но ограниченным он мне не показался - напротив, его взгляды по некоторым вопросам, в частности на воспитание детей, о чем говорилось за ужином, были вполне современными.
Перед тем как мы сели за стол, разговор был довольно беспорядочный, и я его не запомнил. Комнаты в квартире Сосье большие, с высокими потолками, с окнами до пола; мебель массивная, дорогая, но несколько мрачноватая, а в столовой надо всем доминирует портрет Сосье в полный рост, висящий как раз напротив места хозяина дома. Я как-то пошутил на этот счет. Сосье ответил - и я верю, так оно и было, - что заказал этот портрет, чтобы помочь нуждающемуся художнику, который с тех пор стал своим человеком в доме; кстати, он сам и выбрал место для полотна.
Несколько раз я почувствовал, что Жермена Петрель рассматривает меня. Ее сын принимал участие в общей беседе - без чрезмерной застенчивости, но и без развязности. Возможно, я не прав, но мне кажется, адресовался он преимущественно ко мне. Тон у него был самый почтительный.
- Прошу прощения, что позволяю себе…
Общение с молодыми людьми его возраста, которые являются детьми моих знакомых, всегда оказывает на меня несколько странное действие. Мои сыновья еще малы: у нас с женой, к нашему горю, шесть лет не было детей. Потом родилось двое с интервалом чуть больше года, так что их иногда принимают за близнецов.
Кофе мы перешли пить в небольшую уютную гостиную; мужчины стояли, и Сосье, в этом я убежден, постарался устроить так, чтобы я оказался рядом с Жерменой Петрель. Это оказалось не так-то просто из-за моей жены, затеявшей с г-жой Петрель долгий разговор, конца которому не предвиделось. Поймав взгляд мужа, Шарлотта под каким-то предлогом увела мою жену в соседнюю комнату.
Г-жа Петрель сама обратилась ко мне.
- Вы ведь были другом Робера, не так ли? - непринужденно спросила она.
- Вам Сосье сказал?
- Да, он нас предупредил, когда приглашал на сегодняшний вечер. А кроме того, вас узнал Жан Поль.
- Я так и подумал.
- Он был настолько нескромен, что тут же шепнул мне об этом.
У нее был теплый приятный голос, черное платье выгодно оттеняло ее красивые плечи.
- Вы были в Тийи, когда это случилось?
- Нет. Так вышло, что в тот день меня не было в "Приятном воскресенье".
- Полагаю, никаких сомнений нет?
- Что он покончил с собой? На мой взгляд, нет. Должен сказать, что многих из тех, кто там был, я опросил.
- Вы любили Робера?
- Очень.
Я держал рюмку ликера и не знал, куда ее деть. Г-жа Петрель взяла ее у меня из рук и поставила на круглый одноногий столик.
- И хорошо его знали?
- Такого, каким он был последние тринадцать-четырнадцать лет, - хорошо.
- Я тоже его любила, - проникновенно произнесла она. - Он был мой единственный брат. Маленькой, я не допускала мысли, что с ним кто-то может сравниться.
- Когда он уехал из Пуатье, вам было четырнадцать. Вы ведь младше его на пять лет?
Она улыбнулась.
- Вы хорошо осведомлены, но не совсем точны. Мне было шестнадцать, когда Робер уехал в Париж: первые два курса он учился на юридическом факультете в Пуатье.
- Робера смущало, что он учится в университете, где деканом его отец?
- Да, именно по этой причине он решил продолжить образование в Париже, и папа согласился с ним.
- Они ладили между собой?
Г-жа Петрель на миг задумалась, выбирая слова.
- Они питали друг к другу величайшее уважение.
- Но взгляды у них были разные?
- Это неизбежно между людьми двух поколений. Но дело не только в этом.
Г-же Петрель не приходилось импровизировать. Было заметно, что она много думала об этом, и подозреваю, что, предупрежденная Сосье о моем желании поговорить о Бобе, подготовила кое-какие ответы, но не для того, чтобы блеснуть или создать у меня выгодное представление о своей семье, а чтобы установить истину. Она заботилась о точности выражений, задумывалась, прежде чем произнести фразу, иногда возвращалась назад, чтобы прояснить подробности или добавить какую-нибудь деталь.
- Папа был человек ясного, точного ума…
Да, именно такая репутация была у него, и дочь подтвердила ее.
- Робер же, напротив, мыслил как-то очень непросто. Понимаете, что я хочу сказать? Мамы я не помню: она умерла, когда брату было восемь, а мне три. Кажется, Робер был похож на нее; во всяком случае, я неоднократно слышала это от тети Огюстины, которая нас вырастила.
- Это сестра вашего отца?
- Да. Она старая дева.
- Она была такая же рационалистка, как он?
- Она и сейчас еще жива, живет в Пуатье на улице Кармелитов, занимает второй этаж дома, принадлежащего нашей семье. Стала совсем уже старенькая; смерть папы, который провел последние годы с нею, была для нее страшным ударом, она так и не оправилась. Можете составить представление об ее характере по такой вот детали. Знаете, что она читает вот уже полтора года - с тех пор, как оказалась прикованной к креслу? Полное собрание сочинений Вольтера в старинном издании, почти в каждом томе которого сохранились пометки на полях, сделанные папой.
Многие считают ее холодной. Я запомнила одно из ее излюбленных выражений, которое часто слышала в детстве: "Главное - быть справедливым".
Заметив, что г-жа Петрель сделала знак, я обернулся и увидел Жан Поля, стоящего поодаль.
- Жан Поль, можешь присоединиться к нам. Мы с доктором Куэндро беседуем о твоем дяде.
Мне она сообщила:
- Мой сын очень любил дядю. Видел он его не чаще одного-двух раз в год, но стоило Роберу появиться у нас на бульваре Перейр, их было не разлить водой.
Я опасался, что при молодом человеке она не рискнет касаться кое-каких тем, но что было делать.
- Ни за что не догадаетесь, о чем мечтал брат, когда ему было семнадцать лет. Служить мехаристом в Сахаре. В комнате у него висела большая карта Северной Африки, фотография отца Фуко, которую он не знаю где раздобыл, и распятие из черного дерева.
- Ваш отец был против?
- Нет. Сразу видно, что вы не знали папу. У него была сложившаяся система взглядов. Он считал их верными и настойчиво высказывал, порой даже в резкой форме, за что его некоторые упрекали. Но чужие взгляды он уважал так же, как свои. Не думаю, чтобы папа когда-нибудь пытался повлиять на Робера. Он просто наблюдал за ним - сперва с беспокойством, потом с огорчением.
- Это он настоял, чтобы ваш брат поступил на юридический?
- Нет, что вы. Робер сам решил. Я знаю это, потому что, хоть я и была маленькой девочкой, он обыкновенно был откровенен со мною, а верней, рассказывал мне обо всем, но так, словно говорил сам с собой. "Я никогда не стану, - заявил он, - ни отцом Фуко, ни хорошим священником, ни хорошим офицером. Дело в том, что у меня нет веры".
Я смотрел на Жан Поля, пытаясь представить Боба в этом возрасте. Из любопытства я спросил:
- А вы какую карьеру выбрали?
- Флот! - мгновенно ответил он с таким воодушевлением, что я не сдержал улыбки. - Через две недели я поступаю в Военно-морское училище.
- Понимаете, - пояснила г-жа Петрель, - мы с мужем не пытались воздействовать на него, хотя у нас нет второго сына, чтобы передать ему адвокатскую контору, и когда муж отойдет от дел, она попадет в чужие руки.
Я был очарован, покорен г-жой Петрель. В ней было нечто патрицианское, что меня восхищало, но в то же время вызывало во мне, сыне булочника, сопротивление.
Дом Дандюранов на улице Кармелитов, вероятно, был похож на квартиру, где мы сидели, только, как мне думается, там было куда тише и торжественней. Профессору, несомненно, была свойственна та же непринужденность, что и его дочери, - непринужденность, происходящая от абсолютной уверенности в себе, но ничуть не от высокомерия.
- Я понимаю, почему он хотел поступить в мехаристы, - произнес Жан Поль. - На мой взгляд, он не прав в другом: надо было добиваться своего, если ему действительно хотелось.
Г-жа Петрель повернулась ко мне.
- Мой сын гораздо практичнее своего дяди и, мне кажется, куда эгоистичнее.
- Эгоизм - жизненная необходимость, мамочка. Без эгоизма…
Она улыбнулась.
- Согласимся, что у дяди не было ни твоего характера, ни твоей последовательности. Но, сдав экзамен на бакалавра, он пошел на юридический факультет.
- Чтобы доставить удовольствие дедушке! - бросил Жан Поль.
- Возможно. А возможно, чтобы избежать конфликта. Он вообще не любил ссор, но больше всего боялся причинить огорчение. Как-то, когда он еще был в университете, я удивилась, почему он никогда не приглашает к нам своих товарищей, и он смущенно ответил: "Понимаешь, большинство из них небогаты. Если я приведу их к нам, я буду выглядеть, как…"